Н изкий и приземистый барак, где помещались камеры ШИЗО и ПКТ, был отчуждён от зоны каменным забором. В изолятор я попал за Ибрагимова Арзу. Был у нас в бараке гнусный и растленный тип из Азербайджана.
Он плеснул нарочно кипятком на моего кота, и я двинул ему в зубы.
Арзу побежал на вахту.
После изолятора меня перевели в другой барак, где содержались отрицательно настроенные осуждённые. Они не выходили на работу. Кочевряжились: "Пускай работает железная пила, не для работы меня мама родила" Играли в карты по ночам и были не в ладах с администрацией.
А кот пропал и нигде не появлялся. Я проглядел глаза.
Прошло почти два месяца. Я мысленно похоронил кота. Оплакал. И вдруг он притащился к мусорным бачкам в локальной зоне. Я едва узнал его. Он был хромой, облезший, тощий, с гнойными ранами на спине и на боку. Я глазам своим не верил. Где он пропадал, где обретался и как жив остался - ума не приложу.
Голод вывел его из убежища на поиск пищи, а я, как неприкаянный, вышел из барака подышать, и мы столкнулись с ним нос к носу. Он был потрясён не меньше моего. Я позвал его по имени, и Кеша жалобно, устало отозвался. Я взял его на руки и прильнул к нему душой.
Это было чудо для меня, потому что он воскрес из мёртвых. Я возблагодарил Бога и забрал его в барак. И никто в бараке слова не сказал, хотя вид у блудного кота был ещё тот.
С обретением кота я потерял покой. Выклянчил в санчасти "левомиколь". Юра Кемеровский из своих запасов дал бинты, и я взялся Кешу врачевать. Ходил за ним, как за ребёнком. Старался вкусно накормить, но он ел мало и с трудом. Зато много, как убитый, спал. Шконку без нужды не покидал и никуда не отлучался.
Три недели я выхаживал кота, отдавал ему всего себя и дрейфовал между надеждой и отчаянием. Но не приходило облегчение. Кеша угасал. Его мутило. Он держался из последних сил; еле ковылял и со шконки не решался прыгнуть на пол. По нужде я выносил его в локалку на руках.
Казалось, кто-то в клочья разрывает душу, а я ничего не в силах предпринять.
13 октября с утра Кеша ничего не ел. Уткнулся носиком в желток яичный и сопел.
После утренней проверки я лёг на шконку, рядом с ним и, затаив дыхание, обнял, ласкал и как мантры повторял бессвязные слова. Кеша изредка стонал, перебирая лапками, похоже было, что цепляется за жизнь, и умер ближе к полудню на моих руках. Было ему полтора годика.
Я положил Кешу в свою наволочку и закопал на целине между двумя локальными зонами под глухим забором из листового ржавого железа.
Горечь спазмами сжимала моё сердце.
Я не выходил кота и казнил себя за это. На шконке пустовало место, где он спал, и пусто было на душе.
Я не стеснялся своих слёз. До основания, до дна содрогалась душа, как будто выворачивалась наизнанку. Но ведь не скажешь: Господи, верни! - второй раз не вернёт, хотя нет для Бога невозможного, и у меня язык не повернулся попросить.
Жизнь состоит из обретений и потерь. Но горе всегда больше любой радости.
А нтон Чехов в книге "Остров Сахалин" приводит слова тюремного инспектора, который состоял при сахалинском губернаторе: "Если, в конце концов, из ста каторжных выходит пятнадцать-двадцать порядочных, то этим мы обязаны не столько исправительным мерам, которые мы употребляем, сколько нашим судам, присылающим на каторгу так много хорошего элемента".
Я думаю, слова эти надо аршинными буквами выбивать на фасаде здания каждого суда! Они не потеряли силу, хотя, конечно, время изменилось, и осмыслить сразу всё нельзя.
Мы, разумеется, знаем, читаем про сталинские лагеря. Когда отбирали пайку, хлеб, продукты, тёплую одежду; убивали за понюшку табака. Так было. Лагерные летописи не врут. Но это государство создавало в лагерях условия, при которых человек переставал быть человеком. Нынешние лагеря отличаются от сталинских, как день и ночь.
На зоне строгого режима воровства и драк кратно меньше, чем в студенческом общежитии или в казарме у солдат. Люди сознательно не создают себе проблемы - им достаточно того, что и без того приходится терпеть.
За колючей проволокой открыты и работают часовни, храмы, мечети, молельные комнаты. Во все места, повсюду, можно писать жалобы. В лагере трудно что-то утаить от глаз.
Нет такого голода, как прежде. Хлеб остаётся на столах, сытой жизнь не назовёшь, но если с воли помогают, то жить можно.
И только исправительные меры, как испокон веков, равны нулю.
Человек в тюрьме не исправляется, а подвергается коррозии, как любой другой материал под воздействием вредной среды. В тюрьме горазды растоптать достоинство, отнять здоровье, нервы вымотать, свернуть в бараний рог. На что-то дельное ума не достаёт. Реформы сводят к улучшению условий содержания. Грубо говоря, положат плитку на цементный пол в сортире - и считают, что реформа проведена.
Зэк каждую минуту ожидает окрика, и так живёт годами. Зона умаляет человека и мало кому идёт впрок.
Места лишения свободы давно пора сдать в утиль. Они своё отжили.
Основным наказанием должна стать ссылка. В России много необжитых мест. Пусть обживают.
На зоне можно быстрей встретить невиновного, чем найти преступника. Тюрьма кишит случайными людьми. В основном "бытовиками". Восемь человек из десяти, которые сегодня даром едят хлеб в колонии, могут с пользой для себя и для страны отбывать срок в ссылке. Надо только "прививать" от водки выпивох. Принудительно кодировать и без конвоя в ссылку отправлять. Два-три месяца тюрьмы им хватит за глаза.
В ссылку, в любой день приедут близкие, без вздорных разрешений на свидание. А захотят - переберутся и останутся там жить.
За колючим лагерным забором притаятся бараки под снос. А холодный пронырливый ветер во все щели совать будет нос
18 апреля 2013 1
Общество Происшествия
17 апреля в Кирове начнется судебный процесс по делу "Кировлеса", где в качестве обвиняемого будет проходить известный российский оппозиционер Алексей Навальный.
Несмотря на явный политический подтекст этого процесса, его собственно экономическая и криминальная составляющая не вызывают никакого сомнения. Не исключено, что назначение одного из лидер СПС Никиты Белых губернатором Кировской области было хорошо рассчитанным ходом Кремля по "канализации" действий и статуса "праволиберальной" оппозиции, а также поддерживающих её общественных сил, одним из самых известных представителей которых являются Алексей Навальный и Сергей Удальцов.
Кроме того, обвинительный приговор и срок от "путинского режима" должен стать ключевым моментом для превращения Навального во "второго Ходорковского", о чём свидетельствуют запланированные на ближайшие дни мероприятия в его поддержку с участием таких "знаковых фигур оппозиции", как Лев Пономарёв, Борис Немцов и Сергей Митрохин.
На вынесенные 8 февраля Мосгорсудом приговоры полковнику ГРУ Владимиру Квачкову (13 лет лишения свободы в колонии строгого режима и год ограничения свободы), Александру Киселеву (11 лет колонии) и Александру Хабарову (4,5 года) апелляционные жалобы поданы своевременно, и они будут дополнены после назначения даты их рассмотрения в Верховному суде, заявила адвокат Квачкова Оксана Михалкина.
Спрашивается, не с целью ли повлиять на ход рассмотрения данных жалоб в "нужном" для А.Б.Чубайса и Ко русле Генпрокуратура РФ 9 апреля признала "экстремистской" книгу Владимира Квачкова "Главная специальная операция впереди", в тексте которой, по мнению данного института власти, "содержится информация, направленная на насильственное изменение основ конституционного строя и нарушение целостности Российской Федерации", а также "пропагандируется неполноценность граждан" по национальной, социальной и политической принадлежности?
Владимир Бондаренко
18 апреля 2013 1
Культура Общество
К 75-летию Леонида Бородина
Жаль, не дожил мой друг, прекрасный русский писатель Леонид Ивановичу Бородин, до своего юбилея. Так бы вместе погуляли, попели бы русские песни, которые он любил. Но жива его верная, с лагерных лет, супруга Лариса Бородина, растут и дочери. Живет под управлением прекрасного поэта Славы Артамонова и журнал "Москва", которому Бородин отдал столько лет.
Может быть, как писатель, он уже при жизни всё сказал, в чем мне и признавался. Писать больше не хотел. Но то, что он написал, томов многих стоит. Его романтическая сказка "Год чуда и печали", пожалуй, не сравнима ни с чем в нашей детской литературе. Его "Третья правда" - наравне с "Привычным делом" Василия Белова и распутинской "Матерой" - определяет все нравственно-христианское направление в русской прозе. Его "Царица Смуты" меняет всё наше отношение к эпохе Марины Мнишек. Веха в исторической литературе.
