Доступны воздух и водица
Доступны воздух и водица
Литература / Литература / Поэзия
Хлебников Олег
Теги: литература , поэзия
* * *
Хорошо быть русским человеком,
если не нацист, а демократ.
Ты с любым киргизом и узбеком
можешь говорить как старший брат.
Молдаванина пригреть сумеешь,
чтоб тебе сварганил стол и дом.
Но доныне непонятно мне лишь,
почему живём с таким трудом.
И труда вокруг почти что нету –
только ля-ля-ля да тра-та-та…
Нам Господь в аренду дал планету –
милую, а мы-то гопота.
Не умеем малым обходиться:
солнышком – и то ведь хорошо.
И доступны воздух и водица,
и девица, и ещё, ещё
что-то в небе чудное клубится.
Отцу
Из шеи моей выдувал клеща,
никогда не давал леща,
зато на мой крючок пескаря
насаживал, когда я
был ещё слишком мал,
чтоб сам хоть что-то поймал.
С тех пор уже никогда не ловил
ни пескарей, ни клещей,
а на крючке многократно был
в силу порядка вещей.
И никого больше рядом нет,
кто мог бы леща – но не дал.
И стал мне темней этот белый свет,
темнее, чем ожидал.
Исповедь очкарика
Е.Ч. Без очков не могу разглядеть прелести мира,
а очки на переносицу давят, отвлекают.
Ну, допустим, чудесна Северная Пальмира,
а вот – не втыкает.
Ну, допустим, прелестны ещё молодые формы,
но не вижу (уже без очков) – ну совсем! – содержанья.
И когда отмечаюсь, что есмь, – то, видать, для проформы
и – для поддержанья…
Поддержанья очков на носу – значит, нос-то на месте,
типа можно и чуять, и видеть, и славить Бога.
Даже можешь служить распространителем благой вести,
что терпеть немного.
Что сначала – все как один, но, глядишь, – воскресли,
только кто это углядит, до сих пор неясно.
Если буду я без очков, не увижу, хоть тресни,
как же всё прекрасно.
«ЛГ» поздравляет своего автора, известного русского поэта с 60-летием и желает крепкого здоровья, хороших стихов и светлых дней!
Cамый яростный попутчик - 2
Cамый яростный попутчик - 2
Литература / Литература / Лавренёв - 125
Денисенко Сергей
Теги: Борис Лавренёв
Юбилей революционного романтика Бориса Лавренёва
Советский читатель искренне любил творчество советского писателя Бориса Лавренёва (1891–1959). Востребованность его произведений была настолько велика, что несколько раз издавалось его собрание сочинений (1928–1930, 1931, 1963–1965), а уже в 1934 году он удостоился первой прижизненной монографии о своём творчестве (З. Штейнман. «Навстречу жизни»). Факт тогда очень значимый. Тем более для писателя-«попутчика».
Тогда этих самых «попутчиков» обычно не издавали и не привечали. Тогда издавали «правильных» советских писателей – Фадеева, Полевого, Твардовского, Федина… А «попутчик» в советской литературе – он и был «попутчик». Наш-то бронепоезд – вперёд, как известно… Но этот попутчик оказался чрезмерно талантливым. И как-то ему повезло. «Свезло», как говорил один булгаковский персонаж.
Положение автора было довольно шатким, ещё один шажок – и недалеко до «врага народа». Но революционный романтик всё же удержался в советском литературном пространстве: революция его спасла.
Прозвание «революционного романтика» закрепилось за Лавренёвым сразу – и, надобно сказать, по праву. «Вам тишина и мир – мне свет урагана, – писал он, – стада испуганных звёзд над морской бездной и торжественный хорал беспокойных валов». Обожествляя революционный пафос, этот «попутчик», подобно маршалу Будённому, все скакал и скакал на своем белом жеребце и не замечал, что впереди уже двигался танковый корпус советской литературы.
Но только временем поверяется всё. И современные читатели, как и первые читатели Лавренёва, всё равно заплачут, когда Марютка в «Сорок первом», застрелив своего возлюбленного… Давайте лучше прочтём:
«Она… попыталась приподнять мёртвую, изуродованную голову и вдруг упала на труп, колотясь, пачкая лицо в багровых сгустках, и завыла низким гнетущим воем:
– Родненький мой! Что ж я наделала? Очнись, болезный мой! Синегла-азенький!»
Борис Андреевич Сергеев – да, именно так он и звался по паспорту – отказался от своей фамилии по важному литературному поводу. Как он сам писал, «в литературе был один Сергеев-Ценский. Нужно было как-то дифференцироваться от него… Придумывать какую-нибудь приставку по месту рождения или жительства, называться Сергеев-Херсонский или вроде того – было глупо. Я и взял себе фамилию одного из родственников, сперва как псевдоним, а с 1922 года окончательно принял эту фамилию».
Лавренёв начал публиковаться еще в 1912 г. – как поэт. Начинающего провинциального поэта захлестнул модный тогда футуризм. Потом молодой поэт прошел Первую мировую войну – в звании поручика (в том самом звании, что и его герой Говоруха-Отрок в «Сорок первом»), «за полгода взял два солдатских Георгия, офицерские погоны…» (как и герой рассказа «Марина»). И там, на фронте, он написал свой первый рассказ – «Гала-Петер» (1916), с которого, собственно, и началась его писательская биография. А затем – революция, от которой писатель не откажется никогда, как бы её ни интерпретировали идеологи советского строя впоследствии.
В любой другой стране (да и в другое время) писателя, который так чувствует слово, который так умеет распорядиться фабулой, носили бы на руках. Но как «попутчику» Лавренёву доставалось. Вот что о нём писали, например, в 1832 году: «…но рассматривать революцию единственно как источник жгучих переживаний могут лишь авантюристы. Каковые были в партии левых эсеров или анархистов. Лавренёв усвоил несколько упрощённый взгляд. <…> Между тем коммунисты Лавренёва принадлежат к категории людей, жадно ищущих авантюр (правда, авантюр революционной службы)».
Да, действительно, его герои по большей части – экстремисты. Автору был интересен герой, оказавшийся «на грани», в ситуации практически неуправляемой и обычно в его рассказах анекдотической. Выход из неё один, и всегда экстремальный.
Пресса била «попутчика» с идеологической стороны. Но русской литературе в очередной раз повезло. Повезло с хорошей прозой.
В юбилейном опросе советских писателей «О Пушкине» Лавренёв отметил: «В моём творческом развитии я обязан Пушкину двумя вынесенными из его творчества аксиомами: 1) проза требует крепкой сюжетной конструкции, и 2) проза не имеет права быть скучной». В «крепкой сюжетной конструкции» нескучной прозы Лавренёва всегда функционирует «случай».
Обратимся, например, к повести «Комендант Пушкин», которая была написана в октябре - ноябре 1936 года и опубликована уже в первом «юбилейном» номере «Звезды» за 1937 год – рядом с «пушкинскими» повестями М. Зощенко и О. Форш. Сюжет повести построен на анекдотическом, парадоксальном (и для читателя, и для рассказчика) случае: в Детское Село военным комендантом в 1919 году назначается Александр Семёнович Пушкин, почти безграмотный военный моряк, о своём тёзке почти ничего не знающий. Парадоксальность данного случая несколько раз подчёркивается автором в речи персонажей: «…здесь, в Детском Селе, ваша фамилия и имя звучат несколько парадоксально», или: «Какое необыкновенное стечение обстоятельств! <…> Круг завершён, и на рассвете нового исторического периода в прежнее место приходит новый Александр Пушкин, в новом качестве. Это диалектика истории…»
Лавренёв использует рок в комедийной его ипостаси неоднократно. Например, в рассказе «Небесный картуз» профессор Благосветлов покупает навязанный ему шляпником нелепый картуз, который оказывается для воров знаком скупщика краденого. В результате чинному профессору постоянно подкидывают в карманы краденые вещи. В рассказе «Отрок Григорий» мирная жизнь советского монастыря нарушается приходом отрока Григория, который оказывается женщиной и совращает настоятеля, что и несёт братии гибель - власти монастырь закрывают. В рассказе «Конец полковника Девишина» сюжет комически строится на «случайности»: полковник лишается своего главного атрибута - усов – и потому терпит вскоре гибель. «Пыхнул в ночь язычком огонь зажигалки, вьюжный ветер, налётчик и ухарь, рванул жёлтое пламя и… миг… как не было левого уса до самой губы. <…> Что он без усов? Посмешище! Не мужчина, а столб с редькой наверху!»
