И я, глупый советский чукча, подписав ещё какие-то бумаги, стал ждать богатства. Иногда, подойдя к окну, я видел внизу свою будущую глянцевую иномарку. Регулярно на связь выходил мой возбуждённый компаньон и докладывал, что удалось добыть партию кроссовок по доллару за пару или женские «дольчики» по десять баксов за тюк. Я снова смотрел в окно, и на пустынном Ходынском поле, ещё не застроенном домами, мне мерещилась белая крымская вилла, причём тёплые бирюзовые волны бились прямо о её порог.
Вдруг среди ночи позвонил Володя и мёртвым голосом сообщил: баржа с нашим товаром попала в Баренцовом море в жестокий шторм и тонет. Если произойдет худшее, придётся, чтобы вернуть кредит, продать дачу и даже квартиру с библиотекой. «Чью квартиру с библиотекой?» – похолодел я до костного мозга. «Твою. Не хватит – добавлю!» – успокоил он. «Но почему мою? Это же твоя идея!» «Идея моя, а кредит на твоё имя оформлен. Но ты не волнуйся, я тебя в беде не брошу! – великодушно пообещал мой компаньон. – Что-нибудь придумаем. Ещё один кредит возьмём. Народ тебя любит!» Кстати, такой суровый оборот был прописан в договоре, но я же, безмозглый советский чукча, конечно, его не читал. Несколько ночей я не спал и воспалённой тенью бродил по квартире, прощаясь с родными стенами, гладил корешки любимых собраний сочинений, нежно прислушиваясь к журчанию неисправного туалетного бачка, прежде меня бесившего. Встревоженной жене врал, будто режется зуб мудрости. «Наверное, это очень больно?» – «Это просто кошмар, милая!»
Но вот снова вышел на связь Вова и свежим, как рыночная баранина, голосом объявил: баржа удержалась на плаву и дотянула до Мурманска. Это хорошая весть. Теперь – плохая: основная часть товара в контейнерах испорчена морской водой. «Дольчики», оказывается, не были рассчитаны на стирку, а кроссовки – на дождь, потому и стоили так дёшево. Оставшееся тряпьё по дружбе оптом взял кристальный мужик, он сдержал слово, хотя лежал под капельницей после перестрелки в порту. В общем, объяснил мой верный компаньон, мы едва-едва вышли в ноль, но на погашение кредита хватает. «И квартиру продавать не надо?!» – задохнулся я от робкого счастья. «Нет! Живи спокойно! Даже осталось чуть-чуть на издание какой-нибудь книжонки…»
Крылья удачи сами понесли меня к ближайшей палатке. Я купил водки себе, а для жены модный ликер «Амаретто», напоминавший леденцы, разведённые в валокордине. Мы душевно отпраздновали какую-то подвернувшуюся круглую семейную дату, в честь которой я починил бачок в туалете. Тайну бездны, куда мне довелось заглянуть и едва не рухнуть, она не узнала никогда. В тот день я дал себе клятву: впредь ни за что не влезать ни в какой бизнес, даже если мне посулят златые горы, фонтанирующие «Вдовой Клико».
Вскоре мы с Володей издали самый скандальный русский роман начала XX века «У последней черты», но его никто не покупал – все хватали, как ненормальные, «Дневник космической проститутки». «Библиотека для чтения» прогорела и закрылась. Лишь спустя много лет, проезжая по Хорошевке мимо своего старого дома, совсем сникшего на фоне новых небоскребов, я вдруг подумал: а ведь и про шторм, и про баржу, и про всё остальное я узнавал только от Вовы, который вскоре стал крутым бизнесменом. Проверить, что там на самом деле случилось с корейским ширпотребом, мне даже не пришло в голову. И был ли шторм? Не знаю. Да и знать не хочу. Увы, капитализм тогда разделил всех нас, советских людей, на плотоядных и жвачных. Я оказался из жвачных. Может быть, потому и остался писателем.
Очередные мемуарески, новости об авторе, чьё творчество вот уже более сорока лет неизменно привлекает всеобщее внимание, представление новых книг, спектаклей и фильмов – на новом сайте Юрия Полякова
yuripolyakov.ru
Здесь вы найдёте также интервью с писателем, его публицистику. К примеру, свежую полемическую статью «Ё-мобиль и перелётная элита».
Нестареющий Дрожжин
Литература / Литература / Ракурс с дискурсом
Теги: Спиридон Дмитриевич Дрожжин
Вышло первое собрание сочинений поэта-крестьянина
Трёхтомник Спиридона Дмитриевича Дрожжина (1848-1930) выпущен тверским издательством СКФ-офис, но появился он благодаря усилиям многих: генерального директора ГК «Голутвинская слобода» Андрея Огиренко, где развивается проект комплексного развития территории «Малое Завидово», администрации Вахонинского сельского поселения при поддержке РГНФ и Правительства Тверской области (научно-исследовательский проект № 13-14-69001 а/Ц) и внука поэта, Валентина Семёновича Морева. А главной научной силой в этой работе был известный историк литературы и фольклорист, профессор, доктор филологических наук Михаил Викторович СТРОГАНОВ. Сегодня он рассказывает о Дрожжине, Тверском крае и русской поэзии, развёртывающейся в пространстве и во времени...
– Михаил Викторович, вообще-то имя Дрожжина всем известно со времён букваря. Его строки «Всё зазеленело... / Солнышко блестит, / Жаворонка песня / Льется и звенит...»; «Улицей гуляет / Дедушка Мороз... / Иней рассыпает / По ветвям берёз» помнятся с раннего детства. Однако об их авторе даже специалисты знают мало, а большинство лишь то, что он был крестьянином, который вдруг стал писать стихи. Как это произошло? Расскажите, пожалуйста, о его жизни.
– Дрожжин родился в семье крепостного крестьянина в 1848 году, за тринадцать лет до отмены крепостного права. И его становление как личности пало на эпоху великих реформ, когда крестьяне получили личную свободу и юридические права на образование. Это был действительно великий перелом в жизни России, который мы еще фактически не осознали. Мы справедливо говорим о тяжелом экономическом положении эмансипированных крестьян, но мы несправедливо умалчиваем, что крестьяне эти могли учиться и работать не только на земле, но и в городах, получать самые разные профессии. Эти профессии были тоже низко оплачиваемыми, но о хождении рабочих пó миру (в отличие от крестьян) мы не знаем. Условия труда рабочих были столь же беспросветно тяжелыми, но появилась возможность выбора, распорядиться которой каждый человек мог (хотя бы в принципе) в соответствии со своими силами и возможностями. Раньше и того не было.
Вот школа Дрожжина: мальчик-половой в питерском трактире «Кавказ», потом приказчик в разных табачных лавках, после лакей у одного ярославского дворянина. Вот его университеты: приказчик в лавке при табачной фабрике в Ташкенте, доверенный по поставке дров на станции Николаевской железной дороги, приказчик в книжных магазинах. Каждый новый шаг был шагом вперед, каждый раз статус Дрожжина поднимался. Я не хочу обманывать себя и других и утверждать, что путь этот был однонаправленным и легким. Были в его жизни и тяжелые периоды, и неудачи, и срывы, и почти всё время — угнетающее безденежье. Но было бы исторически ошибочно, а по отношению по отношению к самому Дрожжину и несправедливо говорить только о невзгодах и не увидеть большого человеческого роста. Вот если мы соединим в нашем сознании все тяготы и невзгоды со всеми успехами и одолениями, то картина будет более ясной. Крестьянин всю жизнь шел к достижению своей мечты.
А было у Дрожжина две постоянные мечты: мечта о поэзии, песне и красоте и мечта о крестьянской деревенской жизни, никогда не оставлявшее его стремление вернуться в родные места. Дрожжин покинул родную Низовку не по своей воле. Отец вернулся из Питера, где безуспешно пытался заработать оброк, и семья решила отправить первенца Спирю в столицу на прокорм: в малоземельной и неплодородной Низовке кормиться было нечем. Оторванный от дома, Дрожжин очень хотел вернуться и несколько раз возвращался, но каждый раз вынужден был вновь уезжать на заработки. Он смог вернуться и поселиться в Низовке только тогда, когда получил постоянную императорскую пенсию за свое литературное творчество — ежегодные сто рублей. Стихи вернули его к крестьянской жизни. Но сперва за эти стихи он получал одни зуботычины, и от служителей «Кавказа», и от своих родных.
– Мы знаем, что в Шотландии был такой крестьянин-поэт, Роберт Бёрнс, обретший мировую славу, даже виски выпускают с его именем. А в мировой поэзии много таких землепашцев с тетрадкой для стихов за кушаком? В русской поэзии?
– Я уже сказал, что Дрожжин стоит в ряду тех русских крестьян, которые с освобождением от крепостной зависимости искали новых путей в жизни. Эти новые пути были неизбежно связаны с повышением культурного и образовательного уровня. Такие поэты-крестьяне были в каждой национальной культуре, но не все они заняли такое место, как Бёрнс или Шевченко в культурах своих народов. Дрожжин хорошо понимал свое типологическое сходство с этими поэтами. Он и Бёрнса знал (его переводил близкий друг Дрожжина Иван Белоусов), и Шевченко (а его он сам переводил, подражал ему, съездил на его могилу — единственное литературное путешествие в его жизни). Но Шевченко стоял у истоков национальной поэзии украинского народа, а творчество Бёрнса совпало с национальным возрождением шотландского народа, поэтому они и получили статус национальных поэтов. Иная ситуация была в России, где национальный поэт уже был, где к моменту поэтической работы Дрожжина было много других замечательных поэтов и где сам он был современником символистов. Так что типологическое сходство есть, но в эволюционном ряду это разные явления.
