Как вариант во втором черновике, Зеф, рассказывая о разговоре с курьером Умника, говорит: «Я ему на всякий случай соврал, что тебе обе ноги оторвало».
В рукописи, когда, выехав за пределы поля, Гай пытается петь марш и у него не получается, еще было: «Он снова посмотрел на часы. — Странно, — пробормотал он с разочарованием. — Как же так, даже обидно…» И затем, во время «ломки» Гая, Максим не сравнивает его с наркоманами из арестантского вагона, а думает: «Максиму вдруг пришло в голову, что Гай похож на наркомана, человека, привыкшего к наркотикам. Максим читал, что если наркоману не давать вовремя его любимого зелья, ему становится дурно, он впадает в депрессию, очень мучается».
По-другому строился разговор Гая и Максима перед возращением в страну.
— Теперь идем искать гвардейцев.
— Танк захватывать? — уныло спросил Гай.
— Нет. По твоей легенде. Ты похищен выродками, а каторжник тебя спас.
— А дальше?
Максим помолчал.
— Война началась, Гай, — сказал он. — Хонтийцы на вас напали, видишь ли. Превосходными силами. Хонтийцы, впрочем, утверждают обратное, но это неважно. Все вы хороши. Важно другое. — Он опять замолчал.
— Что? — нетерпеливо спросил Гай. Он чувствовал себя неловко. Отцы Отцами, башни башнями, а война все-таки войной. Нехорошо все-таки дезертировать. А вдруг Мак скажет, что надо дезертировать? Или хуже того, помогать хонтийцам?
— Во-первых, всех зовут в ряды. Нашего брата-каторжника тоже амнистируют и — в ряды. Так что пойдем в ряды, Гай. Хорошо бы нам не разлучаться. Ты ведь штрафник? Хорошо бы мне попасть к тебе под начало… Хорошо бы Зефа встретить… А что, вполне возможно, если он настоящий…
— А во-вторых? — спросил Гай, ощущая некоторое облегчение.
— А во-вторых… Во время несправедливых захватнических войн, бывает, возникают революционные ситуации.[75] Не знаю, как это будет у вас с вашими окаянными башнями, но если война ядерная… Массаракш, никакие башни не должны им помочь…
По-другому описывалось и состояние подполья в разговоре Мака и Зефа перед танковой атакой.
— Хорошо, — сказал Максим. — Что же мы тогда должны делать?
— Выжить, — веско сказал Зеф. — Любыми средствами выжить во время прорыва. И здесь вся надежда на тебя. На всем Стальном Плацдарме, среди всех десятков тысяч штрафников, армейцев и гвардейцев, ты будешь единственным человеком с ясной головой…
— Это я понимаю, — нетерпеливо сказал Максим. — Я имею в виду не нашу с тобой задачу, а задачу организации.
— Массаракш! — удивился Зеф. — При чем здесь организация?
— То есть как при чем? Зачем ты вызвался добровольцем? Зачем ты едешь почти на верную смерть? Зачем я еду, массаракш и массаракш? Я бы двадцать раз успел уйти отсюда… Или ты хочешь сказать, что организация никак не намерена использовать войну?
— Организация ни черта не знает, — угрюмо сказал Зеф. — Потому я и еду. Я, ты и еще десяток наших. Тот, кто уцелеет, доложит… Как организация может использовать войну, если мы еще никогда не воевали с излучателями за спиной?
— Позволь, — сказал Максим, холодея. — Что же это получается? Я добровольно отдался гвардейцам. Я полкаторги обыскал, пока нашел тебя. Я положил чертову уйму труда, чтобы попасть с тобой в один экипаж, да еще под началом верного человека. Я радовался, что нашел контакт с ответственным представителем организации, я ждал, что ты мне дашь наконец настоящее боевое задание… Послушай, ведь война… Атомная война!.. Неужели нельзя рассчитывать на революционную ситуацию? Я был убежден, что у вас теория, что вы к этому готовились…
— Хватит! — рыкнул Зеф, и Максим замолчал. Зеф страшно сопел у него над ухом. — Распустил нюни, сопляк! Тьфу!
— Я не распустил нюни, — сказал Максим безнадежно. — Я просто еще раз убедился, что вашей организации грош цена.
Состояние Гая под действием излучения, которое описывалось ранее как «сплошное бессмыслие и готовность стать убийцей», первоначально представлялось Авторами таким: «…сплошная собачья преданность и готовность стать тряпкой для вытирания ног».
В первом варианте рукописи Гай не погибает, сцепившись с хонтийцем:
Гай, весь ободранный, весь в крови, стоял над ними [Фанком и Зефом. — С. Б.], не по-человечески оскалясь и, кажется, даже рыча, и водил по сторонам каким-то необычного вида оружием. Увидев Максима, он взвизгнул, бросился к нему, прижался спиной и выставил свое оружие против всего внешнего мира.
— Откуда это у тебя? — испуганно спросил Максим и осекся.
Далее он видит убитого Гаем хонтийца, потом — ядерный удар, при котором Максим «схватил Гая за лицо, повалил его на землю и сам упал сверху», а затем:
Максим вскочил, разбросав наваленные ветки. Он привел Гая в чувство, убедился, что парень не ослеп, оставил его, сбегал за Фанком, положил его рядом с Зефом, потряс их обоих, попытался заговорить с ними, но они только стонали и рычали в ответ, подхватил с земли длинное оружие хонтийца и побежал снова наверх, на свой наблюдательный пост.
Значительно отличается в первом варианте и начало главы восемнадцатой:
Генеральный прокурор спал чутко, и мурлыканье телефона сразу разбудило его. Не раскрывая глаз, он взял наушник. Шелестящий голос ночного референта произнес, как бы извиняясь:
— Шесть часов, господин генеральный прокурор…
— Да, — сказал прокурор, все еще не раскрывая глаз. — Да, благодарю вас.
Он включил свет, откинул одеяло и сел. Некоторое время он сидел, уставясь на свои тощие бледные ноги, и с грустным удивлением размышлял о том, что вот уже шестой десяток пошел, но не помнит он ни одного дня, когда бы ему дали выспаться. Все время кто-нибудь будит. Когда он был лейтенантом, его будил после попойки, когда только бы и поспать, скотина-денщик. Когда он был Председателем Чрезвычайного Трибунала, его будил дурак-секретарь с неподписанными приговорами. Когда он был гимназистом, его будила мать, чтобы он шел на занятия, и это было самое мерзкое время, самое скверное пробуждение. И всегда ему говорили: надо! Надо, ваше благородие. Надо, господин Председатель. Надо, сыночек. А сейчас он говорит это «надо» самому себе. Он встал, накинул халат, плеснул в лицо горсть одеколона, вставил зубы — массируя щеки, посмотрел на себя в зеркало, скривился неприязненно и пошел в кабинет.
Теплое молоко уже стояло на столе, а под крахмальной салфеточкой — блюдце с солоноватым печеньем. Это надо было выпить и съесть, как лекарство, но он сначала подошел к сейфу, отвалил дверцу, взял зеленую папку и положил на стол рядом с завтраком. Хрустя печеньем и прихлебывая молоко, он тщательно осмотрел папку, пока не убедился, что со вчерашнего вечера ее никто не раскрывал. Как много переменилось, подумал он. Всего четыре месяца прошло, а как все переменилось. Идеальный бунтовщик! Надо же, какие глупости меня тогда интересовали! Поднять бунт, дать ему как следует разгореться и эффектно, торжественно, с молниеносностью, подобающей спасителю государства, подавить — аляповатая, крикливая затея, дешевка, а сам в это время уже висел на волоске… Строго говоря, следовало бы, конечно, проанализировать, почему из этой затеи ничего не получилось. Сам по себе замысел, если отвлечься от суетности конечной цели, был вроде бы и не плох, а вот не вышло! Обманул ты мои ожидания, Мак Сим, он же Максим… Вздор, не буду об этом думать. Что было, то было, а теперь надо думать о том, что будет. У него вдруг похолодело внутри при мысли, что затея его провалилась потому, что он чего-то не учел в Максиме, какого-то его тайного свойства, не увидел какой-то его скрытой потенции, подошел к нему шаблонно. Да-да, подумал он. Тогда оставалось белое пятно — его прошлое. Тогда мне было наплевать на его прошлое, а, может быть, в прошлом и лежит ключик к этому странному человеку? Но вот зеленая папка стала вдвое толще, а белое пятно осталось. Он ощутил, как страх нарастает, и поспешил взять себя в руки. Нет, так дело не пойдет, сейчас надо хранить абсолютное спокойствие и рассуждать совершенно бесстрастно. Да, белое пятно осталось. Да, теоретически, повторяю: теоретически, только теоретически, этим белым пятном можно объяснить неудачу первой затеи и предсказать возможную неудачу второй. Но все это только теоретически. А практически — выбора у меня все равно нет. Белое пятно. И нет времени его заполнить. Просто нет времени. Значит, риск. Ну что же, риск так риск. Риск всегда был и будет, нужно только свести его к минимуму. И я его свел к минимуму. Да, массаракш, свел к минимуму! Вы, кажется, не уверены в этом, Умник? Ах, вы сомневаетесь? Вы всегда сомневаетесь, Умник, есть у вас такое качество, вы — молодец. Ну что же, попытаемся развеять ваши сомнения. Слыхали вы про такого человека? Его зовут Максим Ростиславский. Неужели слыхали? Это вам только кажется. Вы никогда раньше не слыхали про такого человека. Вы сейчас услышите о нем первый раз. Очень прошу вас, прослушайте и составьте о нем самое объективное, самое непредубежденное суждение. Мне очень важно знать ваше объективное мнение, Умник, от этого, знаете ли, зависит целость моей шкуры. Моя бледная, с синими прожилками, но такая дорогая мне кожа…
