тепло, — вспоминает она. — Я для лётчиков играла на гитаре и пела. Потом, уже ночью, мы высадились с парохода и расположились в одном детском садике. А космонавты пили только коньяк, потому что им хорошо платили. Но выяснилось, что стаканов-то мы и не взяли. А Гера до этого подарил мне белые туфли. Я была резкой, бойкой, и говорю: „У меня каблуки рюмочкой, пусть тогда и туфли станут рюмочкой“. И мы пили коньяк из моих туфель. Всё было очень красиво» [253]. Ну, я бы стал относиться к свидетельствам официантки с осторожностью, тем более дальше она очень художественно рассказывает, как подвязывала свою очень большую грудь верёвкой, чтобы она не обвисла прежде времени. Да и встречи с богами и полубогами всегда расцвечивают воспоминания разными странными деталями. Но тут интересно другое — каков образ безумств в компании с небожителями? А вот такой — ночь, пароход, пьянка в детском саду, ну и туфля, причём не с пошлой водкой, а с дорогим коньяком.
Весь XX век туфлепитие происходило и в Америке. Забава с туфлями воспринимается как акт покорности мужчины. Стейнбек в «Зиме тревоги нашей» мимоходом говорит: «Наука Морфи пошла мне впрок, я усвоил его правила и даже прибавил еще одно от себя. Первое: не иметь ничего порочащего в прошлом. За мной ничего и нет. Второе: никаких сообщников или доверенных. Об этом и речи быть не может. Третье: никаких дамочек. Из моих знакомых разве только Марджи Янг-Хант подходит под эту категорию, а я отнюдь не собираюсь пить шампанское из ее туфли. Четвертое: не козырять деньгами» [254]. Причём в глазах американцев это давняя традиция. Вот Арон Гольдфарб пишет, о том, что это было распространено в «безумные двадцатые» и пришло из России: «странная, когда-то популярная практика русского происхождения относится к концу XIX века, когда поклонники балерин Большого театра пили не только шампанское, но и водку из балеток любимых балерин» [255]. Но тут же говорится, что и в парижском кабаре Folies Bergère тоже подавали напитки в туфлях. Потом следы этого обряда появляются в Чикаго: «Трехэтажный клуб „Эверли“ занимал особняк с библиотекой, художественной галереей, бальным залом, 50 спальнями и добрыми двумя дюжинами проституток. Там было фортепьяно, украшенное золотыми листьями за 15,000 долларов, шампанское за 12 долларов (что дико дорого для того времени) и комнаты с зеркальными потолками и плевательницами за 650 долларов». И вот, в этой чрезмерно роскошной смеси клуба и борделя точно пили шампанское из туфель. Дальше рассказывается о том, как прусский принц приехал в Чикаго в 1902 году, и присутствовал на банкете в свою честь. Одна из туфель танцовщицы улетела в зал и сбила бутылку с шампанским. Кто-то начал пить из этой туфли, а потом к обряду присоединилась и вся прусская делегация, отнимая туфли у близстоящих дев (правда, Гольдфарб оговаривается, что это, возможно, апокриф). И то верно — слишком хороша эта сцена, которую воображение рисует в духе «Больших гонок». Пруссаки с острыми, как пики, усами, чикагские бандиты, серебряные и золочёные туфли — красота!
Так или иначе, забава распространилась по США и была популярной вплоть до пятидесятых. Богатеи не гнушались лакать из туфель публично, кинозвёзды делали это на пресс-конференциях, упоминания о шампанском в туфлях проникли в голливудские фильмы.
Но это не приближает нас к истокам традиции. Нет, очевидно, что в таких случаях всё легко спихнуть на загадочную славянскую душу и причудливые обряды русских дикарей. Тем более что сами дикари радостно этому потакают. Эта история кочует, как вирусная, с сайта на сайт, будто памятник известной фразе Барта об исчезновении автора. Я нашёл это в книге Ильи Мельникова: «Была ещё княгиня Суворова, которую называли „безумной“. Она все ночи проводила в казино Ниццы и близкого Монте-Карло, проигрывая целые состояния, но не становясь от этого беднее».
С ее именем здесь связывают ещё одну симпатичную традицию, столь принятую в российском гусарском обществе, но для отсталого Запада крайне экзотичную — пить шампанское из дамской туфли.
Проиграв очередное состояние, княгиня пошла отдохнуть. Ей захотелось на волю, в пампасы, она сняла туфли и отшвырнула их прочь. Упали они к ногам некой мадемуазель Онорин, субретки из театра «Пале-Рояль». Актриса, на сцене умеющая эффектно отыграть любую неожиданность, не растерялась и в жизни — наполнила аристократический башмачок шампанским из подвалов вдовы Клико и предложила тост за хозяйку дома. И все гости сняли по туфле и откушали из них «Вдову Клико», и показалось им, что холодное, никогда не заходящее солнце Северной Пальмиры взошло в тот миг над бархатной ночной Ниццей. Перекочевав через океан, тост субретки Онорин воспламенил фантазию голливудских режиссеров, и в дальнейшем все русские герои всех американских фильмов пили шампанское исключительно из собственной обуви. Совсем как в России» [256].
Какой стиль! — воскликнул бы, а вот и не воскликну. Вот в книге Нечаева «Русская Ницца» читаем: «В историю под именем „сумасшедшей княгини" вошла Мария Голицына, между прочим, внучка великого полководца А. В. Суворова, в честь которой, кстати, была поднята первая в истории туфля с шампанским. В 1874 году она за несколько часов выиграла, а потом проиграла в Монте-Карло более миллиона франков. Именно с тех пор „русское безумие" (la folie russe) стало неким устоявшимся стандартом поведения русских на европейских курортах, подразумевающим неумеренные траты, шумные кутежи и нелепые, часто опасные для себя и окружающих выходки» [257].
В России эта традиция тоже присутствовала. Книга Колесниковой «Бал в России: XVIII — начало XX века» сообщает: «Существовал обычай выпивать его (шампанское) за здоровье своей дамы из её туфельки, поставив бокал в снятую с её ноги туфельку. В XIX веке обычай пить из туфельки дамы практически ушёл в историю, но иногда всё же встречался на танцевальных собраниях, особенно в провинции. Отголоски этого мы находим в романе Д. М. Бегичева „Ольга. Быт русских дворян“: „Вечер кончился тем, что по предложению одного старого весельчака, долго стоявшего полком своим в Польше, пили венгерское из шелкового башмачка, снятого с ноги милой хозяйки“» [258].
Популярный некогда исторический романист Валентин Пикуль описывает наш обряд в связи с биографией Кульнева и русско-шведской войной: «Поначалу своим появлением он навёл страх на финнов. В метельных потемках застывал Якобштадт, население которого решило балом развеять печаль военной зимы. Играли скрипки и вздыхали жалобно валторны шведского оркестра. Двери настежь… в блеск чопорного бала прямо с мороза ввалился он, заснеженный медведь. Иней и сосульки покрывали лицо,
