С первого дня путча Бардин думал о КГБ. Он был уверен, что спецслужбы следят за офисом «Демоса» и что наблюдение было установлено за несколько дней до того, как в воздухе запахло переворотом. Он даже видел одинокую фигуру, стоящую недалеко от входа в здание. Но КГБ не стал вмешиваться: его сотрудники не появились ни в офисе «Демоса» на Овчинниковской набережной, ни в вычислительном центре Курчатовского института.
Впрочем, КГБ никуда не исчез. В последующие годы спецслужбы продолжали внимательно наблюдать за этим новым способом распространения и обмена информации. Наблюдали, но не могли до конца понять.
Глава 3
Башня Мерлина
Провал ГКЧП освободил советских граждан от тотального контроля компартии. К декабрю 1991 года СССР фактически перестал существовать. Это было странное время: старые советские правила уже перестали действовать, а новые, демократические, еще не были сформулированы. В какой-то момент КГБ даже начал водить экскурсии по собственной штаб-квартире, демонстрируя себя иностранным туристам словно реликт древней эпохи. Иностранцы хлынули в Москву и другие крупные города России, по всей стране расцвел частный бизнес, и в каждой подворотне начали появляться совместные предприятия, открытые на деньги зарубежных инвесторов.
Но свобода принесла нечто, к чему оказались не готовы те, кто вырос в теплице советского патернализма, – свободу выбора. Даже прозападно настроенные предприниматели, желавшие развивать компьютерные и сетевые технологии, чувствовали себя не в своей тарелке.
Министр связи Владимир Булгак – тот, кто в дни путча доставил мобильный радиопередатчик во внутренний двор Белого дома, – столкнулся с множеством проблем, как только избавился от контроля союзного Министерства. Он принял дела в том же здании Центрального телеграфа, в котором до него работал Кудрявцев. Вскоре ему пришлось заняться тем, что столько лет изводило Кудрявцева {42}, – отвратительной междугородней и международной связью.
Новому русскому бизнесу требовалось много хороших линий связи, чего существующая инфраструктура дать не могла: к 1991 году в стране функционировало лишь две тысячи двести международных каналов, доставшихся от СССР.
Булгак собирался проложить трансроссийские линии связи, чтобы соединить страну с внешним миром, – проект, о котором мечтали поколения советских связистов. Он хорошо понимал, что без иностранных инвестиций добиться этого невозможно, поэтому убедил президента Ельцина дать ему право подписывать гарантии по выплате кредитов к договорам. Затем он пригласил Японию и Данию принять участие в проекте. Благодаря им по России протянулись магистральные линии: радиорелейная линия от Санкт-Петербурга до Владивостока и оптоволоконный кабель от Санкт-Петербурга до Копенгагена, которые соединили страну с международными центрами связи в Северной Европе. Кроме того, связисты проложили оптоволоконный кабель до поселка Джугба на Черном море в Краснодарском крае, а от Джубги, по дну Черного моря, через Босфор и Дарданеллы вышли на Палермо, в Южную Европу. Оптоволоконный кабель от Владивостока через Находку в Токио и Сеул дал современную связь с Азиатским регионом.
На это ушло два с половиной года и 520 млн долларов. Из них большую часть – 500 млн – дала Япония, остальное – Дания. Булгак взял кредиты на семь лет, а рассчитался за три года. «Спрос пошел очень большой. Мы рассчитывали, что эти линии будут полностью загружены через пятнадцать лет. Они загрузились за пять лет полностью», – вспоминал Булгак {43}. Позже он скажет Николаю Рыжкову, бывшему премьеру горбачевского правительства: «Ты знаешь, во сколько мне это обошлось? 520 миллионов долларов. Всего. Ты был премьером в советские времена, для тебя были эти 520 миллионов – да ничего, за запятой. Что ж ты этого не мог сделать?» Ответить на это Рыжкову было нечего {44}.
Булгаку удалось увеличить количество международных линий в тридцать раз, до шестидесяти шести тысяч, и каждая была цифровой.
Но одни кабели без модернизации телефонных станций не могли решить проблему. «Встал вопрос: на чем жить дальше? Наша промышленность по производству цифровых станций, к сожалению, отстала от Запада к тому времени на 20–25 лет, – вспоминал Булгак. – Ну, и пришли к выводу, что наша промышленность их не догонит в обозримом будущем. А значит, мы должны покупать. Стали строить станции. Станции были, но нужно было это хламье старое выкинуть и поставить новые, цифровые». В следующие три-четыре года все российские междугородние станции получили новейшее цифровое оборудование, произведенное на Западе. К 1995 году инфраструктура связи в России была полностью обновлена и стала соответствовать мировым стандартам.
В то же время ученые Курчатовского института боролись с другими проблемами. Обслуживание открытой телефонной линии с Финляндией обходилось примерно в 20 000 рублей в месяц – скромный советский автомобиль, для сравнения, стоил около 45 000. Откуда простым инженерам и физикам взять такие деньги, чтобы поддерживать свое детище на плаву? Они были типичными учеными, воспитанными в советской системе, хотя и видели все ее изъяны и недостатки. В СССР частное предпринимательство долгие годы находилось вне закона, поэтому они совершенно не представляли, как вести бизнес. Сотрудники, оставшиеся в Курчатовском институте, постоянно спорили с бывшими коллегами из «Демоса» о том, как сделать сеть рентабельной.
В декабре 1991 года, когда советский флаг перестал развеваться над Кремлем, Вадим и Полина Антоновы, работавшие в «Демосе» со дня его появления, уехали из страны в Калифорнию, в Беркли {45}.
В конце концов пути двух команд разошлись. Кооператив «Демос», располагавшийся на Овчинниковской набережной, превратился в одноименную компанию, поставляющую услуги по доступу к Сети, в первого российского интернет-провайдера. Одно из его подразделений занялось продажей персональных компьютеров – крайне прибыльным бизнесом в России начала 1990-х. Вырученные средства пустили на финансирование провайдерских услуг.
Весной 1992 года команда Алексея Солдатова занялась преобразованием «Релкома» в открытое акционерное общество – компанию, управляемую собственными акционерами. Среди основателей числился Курчатовский институт, председателем совета директоров стал Велихов. Солдатов, сохранивший пост директора вычислительного центра, был избран президентом, а Валерий Бардин занял пост его заместителя и директора по развитию. Вместе они хотели создать компанию, которая предоставляла доступ в интернет на национальном уровне.
Но в 1992 году мало кто знал о законах рынка и правилах, по которым развивается частный бизнес.
Одним из тех, кто знал об этом больше других, был ростовский инженер Анатолий Левенчук, одержимый идеей свободного рынка либертарианец, недавно переехавший в Москву. Невысокий, энергичный, всегда экстравагантно одетый, Левенчук в 34 года был, пожалуй, самым информированным экспертом по рынку ценных бумаг.
Интернет он освоил рано, зимой 1990–1991 годов. Неукротимая энергия Левенчука как магнит притягивала к нему десятки энтузиастов, воодушевленных разными бизнес-идеями, часть из которых была связана с компьютерными сетями. Всем им Левенчук задавал два вопроса: могут ли они немедленно подключиться и подключена ли их сеть к IBM-овской VNET? (В те времена интернет представлял собой совокупность сетей, и VNET, основанная на технологиях IBM, была одной из них {46}.) Обычно ему отвечали, что запуск сети состоится через несколько месяцев, а подключение к VNET невозможно в принципе. На этом общение заканчивалось, и энтузиаст исчезал. Наконец кто-то порекомендовал ему человека, способного ответить «да» на оба вопроса. Так Левенчук получил домашний телефонный номер Бардина из «Релкома». Он позвонил тем же вечером. Бардин подтвердил, что «Релком» имеет выход на VNET, но при этом признался, что понятия не имеет, как продать Левенчуку заветный доступ. В сделке, по сути, не было ничего сложного: физики просто не знали, как написать контракт. Левенчук помог составить договор, и зимой 1991 года получил релкомовский электронный почтовый адрес – один из первых ста пятидесяти в стране.
