И современники, и исследователи достаточно много спорили о том, в какой степени «Договор перестраховки» противоречил австро-германскому союзу. Критики «железного канцлера» нередко высказывали мнение, что он, оказавшись в сложной ситуации, связал Германию противоречивыми обязательствами, совершив предательство по отношению к Вене. Однако в реальности ни Петербург, ни Вена не получили карт-бланш на развязывание конфликта; система союзов Бисмарка была рассчитана не на то, чтобы занять чью-то сторону в случае начала войны, а на то, чтобы не допустить войны в принципе. Могло ли это стремление увенчаться успехом в долгосрочной перспективе, сказать сложно. В любом случае, альтернативных вариантов действий в тот момент не было. Сохранение «провода в Петербург» позволяло, помимо всего прочего, сохранять свободу рук в отношении Вены и не становиться заложниками австро-германского союза. «Надежность наших отношений с австро-венгерским государством, – заявлял Бисмарк в 1888 году, – зависит по большей части от возможности в том случае, если Австрия преподнесет нам неприятные сюрпризы, договориться с Россией» [622].
Кроме того, если мир все же окажется нарушен, существовавшая система союзов позволяла столкнуть Россию с Англией, Австро-Венгрией и Италией на Балканах, предоставив Германии свободу рук в отношении Франции. Такая возможность тоже рассматривалась Бисмарком, после 1885 года убежденным в том, что вооруженный конфликт с Парижем в высшей степени вероятен. «Для нас станет необходимостью в случае русско-австрийской войны атаковать Францию, так, чтобы одновременно с восточной войной, в которой Австрия, Италия, вероятно Англия и балканские государства вместе выступят против России, можно было провести германо-французскую войну» – в таком виде записал мысли Бисмарка в октябре 1887 года один из его ближайших помощников [623].
К этому моменту сближение Петербурга и Парижа уже начало набирать обороты. Пытаясь предотвратить это, Бисмарк совершил в конце 1887 года весьма серьезный промах, решив воздействовать на Россию с помощью финансового рычага. 10 ноября Имперский банк перестал принимать российские ценные бумаги в качестве залога. Их курс тут же значительно упал. Поскольку Берлин являлся на тот момент главным финансовым рынком для России, удар получился весьма сильным. Однако вместо ожидаемого эффекта последовал прямо противоположный – русские ценные бумаги переместились в Париж, дополнительно ускорив сближение двух стран.
Тем временем Бисмарку пришлось выдержать очередное сражение с военными. Значительная часть вины за это лежала на самом «железном канцлере», который попросту не поставил Генеральный штаб в известность о заключении «Договора перестраховки». В итоге в ноябре Мольтке создал памятную записку «Развитие вооруженных сил России с особым вниманием к текущему 1887 году», в которой доказывал, что восточный сосед готовится к скорой войне. Следовательно, необходимо как можно быстрее нанести упреждающий удар – возможно, уже этой зимой. Ознакомившийся с запиской, Бисмарк заявил, что считает «выводы графа Мольтке преждевременными» [624]. В ответ фельдмаршал написал канцлеру письмо с доказательствами своей правоты. Одновременно он начал переговоры с австрийскими военными по поводу превентивной войны с Россией, уведомив о них монарха и ведомство иностранных дел. Бисмарк резко протестовал против подобного, как ему кажется, вмешательства в сферу его компетенции; между ним и Мольтке разыгрывается в конце 1887 г. очередной конфликт. Наконец канцлер был вынужден сообщить шефу Генерального штаба то, что тому уже давно положено знать, – между Германией и Россией существует тайный договор. Фельдмаршал вынужден уступить – и выхолостить переговоры с австрийцами, к большому разочарованию последних. «Здесь все за войну, – писал в эти месяцы Фридрих фон Гольштейн, – за почти единственным исключением Его Светлости, который предпринимает исключительные усилия для того, чтобы сохранить мир» [625].
К началу 1888 года внешнеполитический кризис, таким образом, был преодолен. На первый взгляд казалось, что Бисмарку удалось сохранить и даже расширить совершенную систему союзов, в которую были вовлечены все европейские державы, за исключением Франции. В реальности дело обстояло далеко не так просто. В течение предпоследнего десятилетия XIX века германская внешняя политика прошла пик своих успехов и начала постепенно клониться к закату. Из-за постоянных международных кризисов, в первую очередь на Балканах, созданная Бисмарком система союзов постоянно грозила обрушиться и нуждалась в новых и новых подпорках, каждая из которых была все менее прочной и надежной. Как пишет Р. Шмидт, «все это не являлось долговременным решением германской проблемы безопасности, а было новым искусным вариантом комбинации подпорок, акробатическим трюком на веревке, которая становилась все тоньше» [626]. От канцлера требовалось все его дипломатическое искусство, чтобы лавировать в бурном море европейской политики и сохранять хотя бы уже достигнутые результаты. С каждым годом это становилось все сложнее. Объективные факторы, против которых был бессилен «железный канцлер», толкали Россию и Францию в объятия друг друга. Бисмарку повезло, что заключение этого союза пришлось уже не на его правление.
9марта 1888 года случилось то, чего давно опасался «железный канцлер». Его покровитель, император Вильгельм I, достигший почти 91-летнего возраста, ушел в лучший мир. На престол предстояло вступить кронпринцу Фридриху Вильгельму, имевшему репутацию либерала и неоднократно конфликтовавшему с Бисмарком. Это стало для канцлера тяжелым ударом не только потому, что он тем самым лишился самой важной и надежной опоры своей власти. С Вильгельмом его связывали эмоциональные узы, он чувствовал искреннюю привязанность к старому императору, который платил ему тем же. Потрясение от смерти Вильгельма было настолько сильным, что Мольтке и Бисмарк, как это бывало нечасто, почувствовали себя близкими соратниками, внезапно лишившимися своего предводителя. «Однажды заведенные часы службы не дают нам свернуть с пути», – сказал канцлер, пожимая руку шефу Генерального штаба [627].
Впрочем, опасаться серьезных преобразований с вступлением на трон нового монарха не приходилось. Кронпринц к 1888 году был уже смертельно больным человеком. Страшный диагноз гласил: рак горла. Правление императора Фридриха III продлилось всего 99 дней, в течение которых он не успел сделать каких бы то ни было значительных политических шагов. Вскоре это дало повод для многочисленных спекуляций на тему того, каким путем пошла бы немецкая история, если бы новому кайзеру было отпущено хотя бы несколько лет. Возможно, Фридрих III смог бы реформировать созданную Бисмарком систему, сделать ее более демократической, привести к руководству государством либеральные силы и тем самым обеспечить стране более счастливое будущее в первой половине ХХ века?
На первый взгляд, либеральные убеждения кронпринца должны были толкнуть его именно по этому пути. Однако новый монарх не отличался ни сильной волей, ни твердым характером. «То, что либерализм императора Фридриха происходил от его невероятного политического слабоумия, в этом люди еще должны убедиться. Он был очень хорошим человеком, когда его не оглупляло тщеславие, не ослепляла страсть, не убеждали в чем-то другие люди», – говорил о нем Бисмарк [628]. У императора не было собственных прочных либеральных убеждений, те, которые он демонстрировал, появлялись под влиянием его окружения. В связи с этим полезно вспомнить, что его отец до вступления на престол также пользовался репутацией либерала, от которой затем не осталось и следа. Поэтому серьезной смены курса во внутренней политике от нового императора ожидать не приходилось. Что касается политики внешней, то Фридрих III ни в коем случае не был пацифистом и не питал добрых чувств к России, поэтому развитие международных отношений во время его правления вряд ли приняло бы иное течение, чем это произошло в реальности.
Еще сложнее вопрос о том, как складывались бы взаимоотношения Бисмарка и Фридриха, если бы последнему было отпущено больше времени на престоле. Воля нового императора по своей силе никак не могла соперничать с волей «железного канцлера». Императрица Виктория, в отличие от своей свекрови Аугусты, также вполне могла пойти на примирение с Бисмарком. Разумеется, она весьма негативно относилась к главе правительства и еще в январе 1888 года писала своей матери: «Как мы страдали при его правлении! Насколько разрушительным стало его влияние (…) на политическую жизнь. Почти невыносимо жить в Берлине, не будучи его рабом! (…) Такое чувство, что нужно громко кричать об избавлении. (…) пройдут годы, пока последствия этого несчастья удастся исправить. Конечно, все, кто видит только внешнюю сторону событий, думают, что Германия велика, сильна и едина, что у нее могучая армия (…) и министр, способный диктовать миру свою волю, монарх, чья голова увенчана лаврами, и торговля, которая идет к тому, чтобы превзойти всех конкурентов. (…) Однако если б они только знали, какой ценой куплено это все!» [629]Однако вскоре отношения стали улучшаться. Бисмарк намеренно искал расположения новой императрицы и, по собственному признанию, вел себя «как влюбленный старик» [630]. Эта тактика принесла успех – канцлер постепенно стал пользоваться доверием Виктории.
