скомпрометировать главного свидетеля обвинения. Подобный выпад в адрес уборщика выглядел логичным и казался неизбежным. Генеральный прокурор Клиффорд вставил в свою речь веские [как ему казалось] доводы в защиту своего самого ценного свидетеля, но случилось странное — защита не стала трогать Литтлфилда, и поэтому доводы Клиффорда «повисли в пустоте». Выражаясь образно, можно сказать, что генеральный прокурор отражал атаку, которая не состоялась.
Эта кажущаяся мелочь с одной стороны придаёт судебному процессу некоторый комизм, но с другой — заставляет задуматься о действиях в ходе процесса каждой из сторон. Защита явно не справлялась со своей ролью, от неё ждали большего, сторона обвинения готовилась отражать намного более энергичную и изощрённую аргументацию. Но случилось так, как случилось.
После небольшого перерыва, объявленного судьёй Шоу, Генеральный прокурор Клиффорд продолжил свою речь. Теперь он коснулся безэмоциональности Уэбстера, его хорошего самообладания на всём протяжении следствия и суда. Главный обвинитель многозначительно указал на то, что спокойствие подсудимого не свидетельствует о его невиновности, скорее, наоборот. Это соображение также следует признать бездоказательным и лукавым. Любую модель поведения подсудимого и его реакцию на происходящее, будь то гневное отрицание, истеричный плач, холодная сдержанность, демонстративное равнодушие, можно охарактеризовать негативно и объявить «лицемерной», «заранее продуманной», «циничной» и т. п. Такого рода оценочные суждения несут очень мало полезной информации и уж точно не могут служить доводами при доказательстве вины.
Но вот последующие соображения, высказанные главным обвинителем, прозвучали куда весомее. Клиффорд обратил внимание суда на то, что подсудимый незадолго до исчезновения Паркмена получил от банковского клерка Петти 90$ наличными. Сторона защиты не оспаривала получение этих денег, доказывая, что Уэбстер вполне мог заплатить 23 ноября Джорджу Паркмену 483$, однако… Однако 24 ноября профессор Уэбстер внёс 90$ на свой счёт в банке! Генпрокурор вполне здраво предположил, что это те самые деньги, что незадолго до того были получены от Пети, и подсудимый Паркмену их не отдавал. Из этого разумного предположения рождался обоснованный вопрос: какие же деньги Джон Уэбстер отдавал Джорджу Паркмену и откуда у него появилась эта сумма?
Это была очень хорошая логическая «вилка», все возможные ответы на которую были для обвиняемого плохи. Странно, что сторона защиты не подумала о том, что обвинение проследит движение денег на счетах обвиняемого и не сопоставит получение Уэбстером денег из рук Петти и последующее внесение такой же точно суммы на банковский счёт, а ведь об этом следовало подумать, тем более что вопросы материального достатка подсудимого в суде обсуждались и банковские клерки давали весьма развёрнутые показания на сей счёт.
Не снижая эмоционального накала, Генеральный прокурор перешёл к рассмотрению содержания первого письма, написанного профессором Уэбстером после ареста. Послание это — деловое и лаконичное — было адресовано одной из дочерей [имя её не называлось]. В своём письме профессор просил, чтобы дочь передала матери его просьбу не открывать маленький свёрток, который он ей передал. В деловой лаконичности этого послания Генпрокурор увидел признак злонамеренности. По мнению Клиффорда, подсудимый должен был хотя бы мимоходом упомянуть о своей невиновности, о допущенной властями ошибке, призвать в свою поддержку Божью помощь и Провидение — да-да, именно так, «Божья помощь» и «Провидение» действительно были упомянуты Генпрокурором и не являются авторской гиперболой. По мнению Клиффорда мелочная просьба, доверенная профессором Уэбстером бумаге, совершенно не соответствовала драматизму момента и указывала на эмоциональную холодность и рациональность мышления подсудимого.
Автор не берётся высказывать собственное суждение о степени убедительности этого довода, читатель без особых затруднений сможет это сделать самостоятельно.
Очень интересно то, как главный обвинитель парировал доводы защиты о неспособности следствия обосновать важнейшие моменты, необходимые с точки зрения теории уголовного процесса для вынесения правомерного приговора. Имеется в виду доказательство факта смерти потерпевшего, её месте, времени, сопутствующих обстоятельствах и насильственном характере, причастности обвиняемого к смерти потерпевшего и наличии умысла. Напомним, что защита совершенно справедливо указывала на отсутствие каких-либо доказательств по каждому из этих пунктов, а между тем, для обвинения в убийстве первой степени каждый из них должен быть убедительно обоснован.
Чтобы отбить этот, безусловно, справедливый с точки зрения теории уголовного процесса довод, Генеральный прокурор пустился в пространные рассуждения, сущность которых можно выразить следующим образом. Сторона защиты, выдвигая свою претензию, умышленно манипулировала юридическими понятиями, употребляя слово «сомнение» в отношении официальной версии прокуратуры. Между тем, в уголовном праве нет понятия «сомнения», Закон оперирует понятием «разумного сомнения» («a reasonable doubt»). Но разве существуют какие-то разумные сомнения в том, что убийство Джорджа Паркмена совершено профессором Уэбстером в здании Медицинского колледжа и произошло это 23 ноября минувшего года?
Это возражение, конечно же, являлось чисто демагогическим, это своего рода возражение без опровержения. Но Генпрокурор Клиффорд явно не мог ничего ответить по существу претензий защиты, а между тем, как-то ответить требовалось. Поэтому ему и пришлось выдумать длинный и запутанный ответ в стиле «могут быть „сомнения“ в результатах следствия, но ведь „обоснованных сомнений“ быть не может». В общем, выглядело это со стороны как-то бледно, невнятно и не очень убедительно.
Заключительная речь главного обвинителя оказалась в целом довольно слабой и во многом напоминала заключительную речь адвоката Меррика — какие-то её фрагменты звучали ярко и остроумно, но в целом она оставляла впечатление малосвязных кусков, не всегда логичных и довольно спорных.
После того, как главный обвинитель закончил монолог и вернулся на своё место, судья Шоу обратился к подсудимому и сказал, что тот имеет право, не принимая присяги и не подвергаясь последующему допросу, сделать заявление. В нём он может сказать то, что, по его мнению, не было сказано в его защиту адвокатами.
Уголовный закон штата Содружество Массачусетса в середине XIX века содержал довольно любопытную норму, согласно которой подсудимый мог сделать однократное заявление в суде, не принимая на себя обязательств свидетеля. Следует понимать, что свидетель в уголовном процессе пользуется определёнными правами, но также принимает на себя и обязанности. Главная его обязанность — говорить правду. Для этого он приводится к присяге и предупреждается об уголовной ответственности за дачу ложных показаний. Свидетель подвергается допросу юристов как той стороны, которая вызвала его в суд, так и противной, кроме того, допрашивать свидетеля может сам судья и даже члены жюри присяжных [правда, последние действуют не напрямую, а через судью, передавая тому записки с интересующими их вопросами]. Допрос, проводимый несколькими сторонами, называется перекрёстным и может быть очень изнурительным. Порой задаются десятки вопросов, и перекрёстный допрос растягивается на многие
