останавливаясь ― и там, где пехота не пройдёт (видимо, отзвук Полтавы всё жил в его сердце), там пролетит стальная птица.
Я тогда еще думал, что, встретив Карлсона, его можно не узнать. Это происходило, конечно, оттого, что немцы, у которых я о нём расспрашивал, не умели сообщить его примет. Аккуратные и бесталанные, они давали мне только общие, так сказать, самые паспортные приметы, которые могут свободно приходиться чуть не к каждому. По их словам, Карлсон был в меру упитанный человек в полном расцвете жизненных сил.
Самое рельефное, что я мог удержать в памяти из всего этого описания, это «штаны с лямкой», но кто же это из простых людей такой знаток в определении выражений, чтобы сейчас приметить человека с лямкой или подтяжками и ― «стой, брат, не ты ли Карлсон?»
3
Я ездил по размытым осенним дорогам довольно долго, пока не остановился в какой-то заштатной гостинице при железнодорожном вокзале и внезапно увидел перед собой прямо на крыльце человека в белых штанах с одинокой лямкой и в клетчатой рубашке.
Я обратился к нему с вопросом: не знает ли он, где здесь на этой станции помещается смотритель или какой-нибудь другой жив-человек.
― Я ничего не понимаю по-русски, ― отвечал он на чистом шведском языке.
Батюшки мои, думаю себе: вот антик-то! и начинаю его осматривать… Что за наряд!.. Дурацкие ботинки, штаны с лямкой, сидевшие очень странно, замызганная клетчатая рубашка и накинутая, видимо, для тепла, драная простыня.
― Зачем же это истязание холодом и как вы это можете выносить? ― спрашиваю.
― О, я все могу выносить, потому что я живу по шведской модели! У меня есть шведские спички, и даже, кажется, была шведская семья.
― Боже мой! ― воскликнул я. ― У вас шведская семья?
― Да, у меня шведская семья; и у моего отца, и у моего деда была шведская семья, и у меня тоже шведская семья.
― Шведская семья!.. Вы, верно, из Вазастана, что в Стокгольме?
Он удивился и отвечал:
― Да, я из Вазастана.
― И едете устанавливать пропеллер в С.?
― Да, я еду туда.
― Вас зовут Карлсон?
― О да, да! Я инженер Карлсон, но как вы это узнали?
Я не вытерпел более, вскочил с места, обнял Карлсона, как будто старого друга, и повлёк его к самовару, за которым обогрел его чаем с плюшками и рассказал, что узнал его по его железной воле.
― Быть господином себе и тогда стать господином для других, ― и Карлсон задрал нос, ― вот что должно, чего я хочу, и что я буду преследовать.
«Ну, ― думаю, ― ты, брат, кажется, приехал сюда нас удивлять ― смотри же только, сам на нас не удивись!»
4
Я обернул Карлсона в заячий тулупчик, который, по случаю, всегда возил с собой ― ведь совершенно непонятно, как обернётся тот или другой наш поступок в дороге. Иногда малые наши усилия приводят к большим последствиям, так что тулупчик был у меня всегда наготове.
Карлсон иззябся и изголодался, но, наевшись плюшек, стал разговорчив. Оказалось, что деньги у него все вышли, зато накопились впечатления. Когда мы (и заграничный пропеллер) добрались до места, то открылось, что Карлсон ― вполне толковый инженер. Не гениальный, конечно, а просто аккуратный и хороший. Пропеллер, как обнаружилось, выделали из негодных материалов, хвалёные шведы не выдержали размеры, да и покрашен он, оказалось, как-то дурно. И тогда Карлсон, устроив себе мастерскую прямо на заводской крыше, сделал всё сам.
Но долго ли, коротко ль, а понемногу выяснялось, что вся эта «шведская модель» нашего Карлсона, приносившая свою серьезную пользу там, где нужна была с его стороны настойчивость, и обещавшая ему самому иметь такое серьезное значение в его жизни, у нас по нашей русской простоте всё как-то смахивала на шутку и потешение. И, что всего удивительней, надо было сознаться, что это никак не могло быть иначе; так уже это складывалось.
Однажды, не желая передвигаться, как все нормальные русские люди, он приделал себе на спину похожий пропеллер и вздумал летать над дорогой, которая и впрямь была у нас непролазна. Конструкция оказалась чрезвычайно мудрёной и имела такой вид, что Карлсона за глаза прозвали «мордовским богом»; но что всего хуже ― эта машина не выдерживала тряски, норовила соскочить со спины, и Карлсон часто возвращался домой пешком, таща у себя на загорбке своё изобретение.
Бывало и хуже: раз он упал в болото и сидел там, пока его не вытащили и не привезли в самом жалостном виде. Однажды он решил полакомиться мёдом (Карлсон был удивительный сладкоежка, и это было, признаться, одной из милых черт, превращавших его в человека, а не в эту умственно-странную шведскую модель); так вот однажды он влез в гнездо диких пчёл, потом придумал штуку ― тащить бревно с гнездом на себе, и в результате всех изрядно напугал этими пчёлами, его самого пребольно покусавшими. Чем-то он напоминал античного героя, что засунул себе за пазуху лисёнка и, будучи прогрызен насквозь, ничем не выдал раздражения. Карлсон покрылся пчелиными укусами, распух, но держался стойко.
Наконец, он решил купить лошадь. И то дело, конный вид времяпрепровождения сейчас в моде, но опять всё пошло наперекосяк.
Лошадь он стал торговать у своего товарища по заводу, спору нет, большого мастера. Человек это был умный и сведущий в металлическом деле, известный также как Лёва, или Лёвша, Малышов. Славился он не только как знатный мастер по металлу, повелитель румпельштихелей и попельштихелей, но и как первый знаток в религии. Его славою в этом отношении полна и родная земля, и даже святой Афон; был он не только мастером петь с вавилонами, но и знал, как пишется картина «Вечерний звон», а если бы посвятил себя большему служению и пошёл бы в монашество, то прослыл бы лучшим монастырским экономом или самым способным сборщиком.
Лёвша Малышов показал Карлсону диковину ― механическую лошадь, работающую на паровой тяге. Кобылу звали Нимфозория, и как-то никто из нас не считал, что она чем-то, кроме своего парового дыма из-под хвоста, интересна.
Да и дым, если честно говорить, был так себе.
Но Лёвша уверял, что она, дескать, замечательно дансе и выделывает всякие штуки.
А у Карлсона сразу глаза загорелись, и он начал вынимать деньги. Единственно, что он успел спросить, так это то, подкована ли лошадь.
Оказалось, что нет, но Лёвша обещал это немедленно исправить,
