Потом мы плавно остановились у большущего зеркала между партером и гардеробом. И тут я в полной мере разглядел необыкновенную красоту Лены. Изумительные черты лица. Белизну кожи. Чётко очерченные брови. Такие же чёрные длинненькие реснички. Короткую стрижку ухоженных чёрных волос. Идеальной конфигурации ало-красные губы. Пленительный носик… И всё – без единой косметики… И, что уж греха таить, стройненькие ножки. Изящненькую фигурку. И не по годам развитый бюст.
Всё это обрамляли: красная коротенькая юбочка, белые чулочки (колготочки?), белая блузка. И, под цвет сумочки, чёрные блестящие туфельки.
Мой взгляд случайно упал на кисть. И меня вновь охватил восторг! Тонкое аристократическое запястье! Очаровательные пальчики! Ноготки! Та же белизна кожи, сквозь которую просвечивали маленькие голубенькие прожилочки. Каждая из которых мне уже безмерно была дорога!.. Каждая клеточка! Каждое всё! Всё, из чего только была соткана Лена, мне уже было безмерно дорого!
И, главное (хотя, что же тут главное?), что повинуясь лишь только чувству, Лена вся дышала такой же любовью, а может быть даже большей (правда, больше-то было некуда), какою к нею дышал и я.
Но даже внешнюю красоту Лены затмевало её несомненное благородство, одухотворённость, возвышенность, искренность, открытость, честность, вдохновенность, верность и чистота, которыми веяло от всего её облика. Что не только делало сказочным каждое переживаемое мгновение, но и понимаемым, что Лена – это нечто непостижимое, высшее… к которой и привело меня это же непостижимое, высшее…
Но тут я подумал: это, конечно, хорошо вот так стоять и бездеятельно восхищаться красотой Лены. Но надо же что-то предпринимать… Совсем по-земному, практически и реально. Поэтому:
- Лена, а вы не могли бы дать ваш телефон! – как бы ни с того ни с сего выпалил я.
- … Нет. А вот телефона я вам дать не могу, - смущённо и словно сожалея об этом, и даже как бы сочувственно отказала она.
И весь этот только что театрально сияющий мир в одночасье померк. Всё сделалось обыденным, прозаическим и всегдашним… Так что ж тогда это было? Разве ничего не было? Разве наши души не переплелись? Разве то самое не свершилось?.. Или было совсем другое?.. Игривость? Кокетство? Флирт? И всё, чтобы в антракте не скучно провести время?..
- …А почему? – едва выдохнул я.
- …Ну, мы переезжаем на новую квартиру… Ну, в общем, поэтому…
Это означало – конец. В новых квартирах телефонов не могло быть. А номер в старой мне просто никак не дали…
- …А когда вы переезжаете?.. – еле сошло с моих губ.
- …Ну, недели через две…
Ну, я бы завтра же позвонил! А за две недели – тысячу раз! Если только было бы можно!..
- Ну, тогда возьмите мой! – в отчаянии протянул я вырванный из телефонной книжки листок с уже записанным моим номером.
Он оказался в очаровательных пальчиках той самой кисти. Но, не кладя его в сумочку, Лена как-то странно задумалась. «Сейчас вернёт!» - успел
содрогнуться я. Но потом, словно желая взмыть, она как крыльями взмахнула руками. И вдруг:
- Ой! Пишите!!! – (не записывайте, а «пишите») уж так императивно повелела она.
«Гос-по-ди! Неужели я смогу ЕЙ звонить?! И неужели я буду вхож в её благословеннейшее семейство?!» - пронеслось в глупой моей голове, в то время как Лена переместилась почти что мне за спину.
И тут на меня нахлынул рой идиотских мыслей. А не «надавил» ли я на Лену? А, может быть, за дачу телефона её отругает мама? А, увидев телефон одногруппницы, не истолкует ли Лена его как-то превратно? Промелькнуло и что-то гадкое от гордыни. И глупо-возвышенное: я хочу чтобы всё было без всякого навязывания себя. И ещё чёрт его знает чего.
Вышло в итоге так:
- Да что уж теперь… - как последний идиот, тупо промычал я.
По лицу Лены пробежала досадливо-огорчительная тень.
- Нет-нет, пишите! – порывисто запротестовала она.
- Нет, - грубо обрезал я, безмерно любящий каждую её клеточку.
Повисло тягостное молчание. «Не простит!» - кретинически струхнул я.
Но когда мы направились к оставшейся в зале маме, то, словно не прерывалась, воскресла та удивительная, сразу возникшая между нами, гармония. Наши души вновь нежно и крепко переплелись. И стало ясно, что
никакой это был не флирт, а что с нами ещё перед театром случилась та самая, чистая, светлая и величайшая, может быть, на этом свете любовь.
Я остановился. Словно находясь в моём сильнейшем магнитном поле, тотчас стала и Лена.
- Лена! Только вы обязательно позвоните!.. – стихийно воззвал я и хотел было добавить: «Но лучше простите меня и дайте ваш телефон!». Но Лена так закивала головой, так подтвердила это словесно, так написалось всё это в её глазах, что вроде бы и смысла не было продолжать.
И когда мы, не чувствуя под собой ног, вошли в залу партера, то глядя на ликующую, с открытым огромным счастием ротиком, дочь, невольно просияла и мама.
Передав из рук в руки нашу общую драгоценность, я светски откланялся и быстро вознёсся на свой бельэтаж. И снова мог видеть прелестнейший профиль Лены … ну, и шедевр мировой классической оперетты…
Второй антракт начался с посещения туалета. Но если в мужской в Московской оперетте очереди просто нет, то в дамский – почти что на весь антракт. И вот в ней-то я и увидел Лену и её маму. Но перемена декораций была ужасной. Обе стояли молча. Недовольные и отвёрнутые друг от друга. С недоброй краской на лицах. Маму душил гнев. А бедная моя Лена, в чудовищной их немоте, возможно впервые, дерзнула ей дать отпор.
Я притормозил. Но сколь усердно не смотрел на Лену, удостоился лишь микросекундного взгляда, в котором успел прочесть: «Ну, что же вы? Я же
вам говорила!», при словно почудившемся шипении мамы: «И не смотри на него!»
И даже я, при всём своём идиотизме, понял, что виной всему было моё невзятие телефона. Казалось бы, можно было сейчас же подойти и по человечески объяснить, что всё совершенно не так! Что всё не потому!.. А это (то что есть) – и есть то самое единственное и неповторимое!.. Но от теперешней фурии-мамы исходили такие лютые, вражеские флюиды, что приблизиться к ней было просто-напросто страшно.
Покурив, я понуро поплёлся на бельэтаж. «Ну ладно, - инфантильно подумалось мне, - завтра позвонит Лена. И всё будет хорошо»,
В третьем действии всё шло именно так, как и всегда идёт в «Сильве». И всё подвигалось к счастливейшему финалу. А Лена? Лена вроде бы, и смотрела спектакль. Но как и во втором действии, и, тем паче, в антракте, я не видел, чтобы они с мамой о чём-нибудь говорили…
Не дожидаясь развязки, я вышел из бельэтажа. Оделся. С конечной целью на выходе попасться им на глаза. А там уж – как бог даст. Но едва вошёл в пустой холл гардероба партера, как увидел выбегающую из театра мамашу и с трудом поспевающую за ней Лену.
Да, это было бегство. Бегство от меня – самой отвратительной гадины на всём белом свете. Какой-то гниды. Погани. Скверны. Но никак уж не человека, по теперешнему маминому пониманию, достойного её Лены…
Когда я проснулся на следующий день, первой мыслью было мчаться на 15-ю Парковую улицу в надежде у самой элитной школы (а только в такой могла бы учиться Лена) её встретить после уроков. Но из-за боязни пропустить звонок, поколебавшись, остался дома.
Я ещё улыбался, во всех подробностях воссоздавая её прелестнейший образ…
Но день шёл томительно. И с каждым часом становилось всё тревожнее и грустней. И только поздним гибельным вечером до меня дошло: мама! Конечно же мама перекрывает всяческий путь ко мне!.. Которая ничего не знает о наших отношениях! Судит лишь по ложно истолкованному факту! И может навсегда извести наши судьбы!.. Ну, а мне-то что тогда делать?.. Ну, вроде бы, тупо ждать, когда перестанет…
И так, в постоянном ожидании главного звонка жизни, бездарно прошли студенческие каникулы, во время которых я мог бы беспрепятственно ездить к «элитной» школе. Прошли и те самые «две недели», через которые Лена должна была переехать. Всё стало ещё печальнее и глупей… Начался весенний семестр.
«Как-нибудь», естественно, я учился. Но всё душевное пространство заполоняла, конечно, Лена. Кануло в лету ещё два месяца, вечерами которых я безвылазно ждал нашей «коммутационной» связи. Но, как ни странно, моё столь упорное домосидение никто (например, мама) даже и не заметил…
И вдруг… раздаётся оглушительный телефонный звонок!.. Всё импульсивно! Свершилось! Ну!.. Но на моё истеричное «Да!» слышатся лишь омерзительные коротенькие гудки… Через семь секунд зуммер срабатывает опять! Я ору, но не могу перекричать поганые прерывистые гудки! Семь секунд – и всё повторяется вновь…
В следующий, четверговский, вечер я сидел как на иголках. В пятничный заклинал телефон: позвони!.. Звенящая, мёртвая тишина…
Настала суббота. Институт. Приезд домой. Московское время три часа. Четыре. Пять. Наконец прорезается трель!.. Но это школьный приятель. С
