Вот и у Волкова его биографического «вытянул» я пока крупицы. Родился он в апреле 1920-го в Симферополе, в семье музыканта, дирижера оркестра. Отец был на первой мировой войне летчиком-наблюдателем. Был офицером Белой армии. И, конечно же, осенью 20-го уходил из Крыма вместе с войсками генерала Врангеля. Как это было? Шестимесячный, самый младший из своих шести братьев и сестер, Георгий помнить того не мог. Позднее, обучаясь в кадетском корпусе в Сербии у боевых русских офицеров, познал немало. Как всё было? Было... И мне сейчас не хочется повторять известное. И я понимаю, краски трагических времен могут быть самыми неожиданными. Как у талантливого поэта, к примеру. Прочитав многие и разнообразные строки о том исходе русских, думаю, что ярче других и пронзительней сказал об исходе с Русской земли поэт и гвардейский казачий офицер Николай Туроверов (о нем, о Туроверове, и других поэтах кадетского круга в настоящей книге есть отдельная глава). Стихи оканчиваются просто:
Уходящий берег Крыма
Я запомнил навсегда...
Прочел это стихотворение здесь, в Каракасе. Не смог без слёз...
А тогда, в холодном октябре 20-го, главнокомандующий Белой армией генерал-лейтенант Врангель отдал приказ о широкомасштабной эвакуации не только армии Юга России, но и гражданских учреждений, учебных заведений – военных юнкерских, кадетских, общеобразовательных гимназий.
Крымский кадетский корпус, который раньше, в мальчишеские свои годы, заканчивали многие офицеры, ставшие потом в Югославии преподавателями, наставниками кадет-мальчиков, так вот корпус покинул Крым на пароходе «Константин» и паровой самоходной барже «Хриси». В Константинополе беженцев перевели на пароход «Владимир», который после пятисуточного стояния на турецком рейде отплыл в дружественную русским Сербию. Выгрузились в порту Бакар, затем всем составом корпуса перебрались в городок Стрнице, разместились в ветхих бараках, что строили в первую мировую войны австрийцы для военнопленных.
Следом, за Крымским прибыли в дружественную Сербию и другие эвакуированные кадетские корпуса, гимназии.
Через два года крымцев переводят в город Белая Церковь, где и просуществовал корпус до 1929 года как самостоятельное учебное заведение. Далее воспитанники корпуса вливаются в Первый Русский корпус и в Донской, что квартировал в городке Горажде. В этом уютном городке девятилетний Жора Волков стал кадетом, сохранив потом на все времена верность кадетскому братству.
В кадетских ли корпусах, в гимназиях ли, русских мальчишек и девочек-гимназисток воспитывали и обучали по программам российских учебных заведений. И в патриотическом духе. Готовили к служению России. Не случайно же долгие годы взрослые родители этих мальцов, офицеры и преподаватели, как говорится, «сидели на чемоданах», верили – придёт час возвращения в Россию...
Не пришел этот час в те времена.
Потому столь радостно, с великим стремлением и волнением рвутся ныне в Россию мои пожившие, поседевшие друзья: в Москву, Питер, Новочеркасск, Новосибирск, Тобольск и другие русские веси, чтоб встретиться с побратимами своими – Суворовцами и нахимовцами, чтоб убедиться воочию: жива Россия, есть надежда на возрождение лучших традиций российского воинства.
А тогда – в тридцатых? Поучившись в кадетском корпусе, Жора Волков по настоянию родителей заканчивает гимназию, (потом, после Большой войны, сам выберет медицинский вуз, станет доктором-стоматологом). Но – война. Переезжает на заработки в Германию. И как окажется впоследствии, этим переездом он спас свою семью – мать, сестру Ольгу и брата Павла – от расправы над ними коммунистов-титовцев, что расстреляли отца, ставшего в Югославии православным священником, в сорок третьем. А в сорок пятом эти же партизаны-титовцы поставили к стенке и старшего брата из семейства Волковых – только за то, что он, как и отец, в прошлом был «белым»...
Несложно представить, с какими чувствами пересекали в 1948 году Атлантический океан Волковы, которых в американской зоне оккупации Германии «распределили» на переезд из Европы в тропическую Венесуэлу. Иным русским «выпала» Австралия, другим Перу, Бразилия, Аргентина. Счастливчики, каковыми себя считали те, кто попал в богатые США, Канаду, обосновались в климате, сходном с европейским.
Георгий Григорьевич рассказал уже мне о том далеком теперь венесуэльском консуле, который вербовал их в свою жаркую страну, когда оккупационные американские власти, ликвидируя лагеря беженцев и эмигрантов, отправляли свои транспорты за океан. Или перевозили транспортными самолетами. Говорил и о тех первых годах в далекой венесуэльской провинции, куда он направлен был лечить эту «дикую провинцию», дергать больные зубы черным и смуглым аборигенам. И сам, как индеец, начинал жизнь с семейного шалаша-хижины, покрытого ветками тропических пальм, широкими банановыми листьями, в каждодневном риске заразиться желтой лихорадкой или быть укушенным змеёй, еще каким-нибудь неведомым и невиданным чудищем...
Ах, Венесуэла – земля легендарного Эльдорадо, куда пять веков назад стремились испанские конкистадоры в поисках некой загадочной, богатой страны, где есть священное озеро, дно которого сплошь усеяно золотым песком. И у правителя этой загадочной земли, о чем рассказывали испанцам индейцы других племен, был якобы ежеутренний ритуал: смывать в водах этого священного озера золотой песок со своего тела, которым – о, манящая легенда! посыпали тело юного вождя его многочисленные слуги.
Знали ли об этой легенде русские белоэмигранты, стремившиеся в тропическую страну с десятью американскими долларами в кармане – штатовской «помощью», выданной тогда американцами каждому пассажиру океанского транспорта или самолета, пересекавшего Атлантику? Не знали, скорей всего. Да если б и знали в ту нору, что изменилось бы в судьбе этих русских, давно отторгнутых от Родины, которую несли в сердце, в трудах своих выбиваясь из нужды: леча болезни, строя дома, дороги, мосты, гостиницы, помогая осваивать новое венесуэльское эльдорадо – нефтяные и рудные прииски, коими оказались столь богаты джунглевые пространства этой жаркой латиноамериканской земли.
И вот, то ль приснилась мне легенда эта под белым марлевым «парусом», принайтованным, будто к рее каравеллы, под низким потолком гостевой комнаты прекрасной волковской «кинты», то ль разыскал её в сонме книг, коими снабдили меня заботливые и внимательные хозяева... Хочу воспроизвести эту легенду хоть в кратком варианте. Речь идёт здесь вовсе не об ежеутренних водных процедурах вождя индейского племени, как ошибочно гласил один из вариантов легенды, а о настоящем, о бытовавшем в индейском племени муисков ритуале посвящения, «возведения на престол» будущего вождя этого племени.
«...Носилки сделаны из чистого золота. Их осторожно подносят к самым ногам юноши и, не давая ему самому сделать и шага, бережно усаживают будущего правителя на золотое сиденье. Несколько индейцев, украшенных причудливыми уборами из перьев и золотом, поднимают носилки на плечи, и они медленно плывут над дорогой, выложенной смесью соломы, глины и камней.
Дорога идеально ровная; она спускается в чудесную лесную долину, на дне которой в солнечных лучах блестит золотом вода священного озера.
Голова будущего правителя покрыта белым плащом: до поры до времени солнце не должно видеть его лица. Однако юноша хорошо знает, как много людей собралось на берегу – воины, жрецы, женщины, дети, – дожидаясь начала торжественной церемонии.
В водах озера с самых давних времен живёт Фуратена – женщина-змея. Эта богиня добра к муискам, и, прежде чем народ начинает какое-либо важное дело, жрецы всегда спрашивают у неё совета. Но сегодня Фуратена должна дать муискам ответ на самый важный вопрос – угоден ли ей будет новый правитель народа, преемник умершего?
Медленно, величаво торжественная процессия спускается к озеру. Возле ступеней каменной лестницы, уходящей прямо в воду, носилки останавливаются. На спокойной глади чуть покачивается плот, связанный из пучков священного тростника; на углах его стоят жаровни, в которых тлеют благовонные травы.
Будущего правителя осторожно снимают с золотых носилок. Почти сразу едва тлеющий огонь в жаровнях вспыхивает яркими языками пламени. Это служит сигналом: на берегу одновременно загораются сотни факелов и все одновременно повертываются спиной к воде. В этот миг никому не дозволяется смотреть на будущего правителя.
Миг священного таинства наступил.
Жрецы сбрасывают с юноши белое покрывало. Тело его осторожно натирают душистой смолой. Потом, взяв короткие трубочки из тростника, они выдувают из них тонкие струйки золотого порошка. Тело юноши постепенно покрывается тончайшим золотым слоем, на нём играют солнечные блики.
