«ПРИ ДОСТАТОЧНОМ ОСОЗНАНИИ И ОПЫТЕ РАБОТЫ МОЖНО ГОВОРИТЬ О СОЗДАНИИ ТАКОГО ТЕРАПЕВТИЧЕСКОГО АЛЬЯНСА, КОГДА ПОЯВЛЯЕТСЯ БЫТИЕ С КЛИЕНТОМ. СОСТОЯНИЕ БЫТИЯ СВЯЗАНО С СОЗДАНИЕМ КАЖУЩЕЙСЯ НЕАКТИВНОСТИ. ЕСЛИ ТЕРАПЕВТ АКТИВЕН, ТО ОН ВЕДЕТ РЕБЕНКА ЗА СОБОЙ, НЕ ДАВАЯ ЕМУ СВОБОДЫ, НО ЭТО ДОЛЖНО, КАК МИНИМУМ, СОВПАДАТЬ С ЕГО ГОТОВНОСТЬЮ СЛЕДОВАТЬ»[20].
До готовности к созданию «такого терапевтического альянса, когда…» мне было очень далеко. Моё бездействие было другой крайностью — в противоположность периоду «действий».
5. Видеть и слышать
Одна нога здесь, другая — там.
Пословица
Как было сказано выше, я оказалась в безвыходном положении. А чем положение безвыходнее, тем ближе оно к разрешению. Сама не замечая, я начала переходить на следующий уровень под названием «видеть и слышать».
Чтобы увидеть и услышать жителей «другого мира», какими были для меня аутичные дети, мне пришлось войти в этот «другой мир» и действовать на свой страх и риск. О страхе и риске я говорю потому, что выход из привычной обжитой среды и попадание в чужую и незнакомую почти для любого — стресс.
Мне предстояло сделать важнейший шаг: попробовать заговорить с ау- тичными детьми на их языке.
Для этого нужно было только одно: смотреть, слушать, запоминать и подражать.
Подражать их стереотипным движениям, странным вокализациям, ходить за ними по комнате, копировать выражение лица, играть в их непонятные игры.
Следовать за ними. Побыть ведомым.
Такое взаимодействие тоже сложно назвать полноценным, но на тот момент это было для меня неважно. Мне хотелось заглянуть в мир ребёнка–аутиста, самой ощутить себя ребёнком–аутистом. Не то что просто хотелось — это было необходимо. Общение «на моей волне» не получалось. Значит, нужно настроить себя на другую волну.
Так я увидела неизвестный мир со всей его красотой и страхом. Поняла, как можно часами наблюдать за бликами света на боках кубиков. Узнала, что такое панический страх перед хлопаньем двери.
Самое странное, что я знала это и раньше.
То есть ничего странного в этом нет.
Попасть в мир «другой стороны» (аутичного ребёнка) — важное условие для установления продуктивного контакта.
Важное, но недостаточное.
Чтобы общение стало действительно ценным и для меня, и для аутиста, я должна одновременно находиться в двух мирах — «аутичном» и «обычном». Если я буду только в «обычном» мире, то не смогу понять ребёнка и он откажется со мной взаимодействовать.
А если застряну в «аутичном» мире, то не смогу проводить клиента в «обычный» мир.
Отлично, я поняла, чего я хочу достичь.
Вопрос — как?
6. Чувствовать и реагировать
Кажется, я подошла к самому сложному.
Мне кажется, что работа с аутичными детьми — это искусство чувствовать и реагировать.
Очень тонко чувствовать и очень гибко реагировать. Причем чувствовать с опережением, иначе можно не успеть отреагировать.
Суть этого процесса — как я его понимаю — в том, чтобы улавливать и расшифровывать сигналы, которые посылает вам ребёнок из своего «аутичного» мира, и посылать в ответ сигналы из своего мира, «обычного».
А форма сигнала может быть какая угодно, например словесная. Или поведенческая. Любая. Это похоже на игру в настольный теннис, когда вы играете с новичком. Вы пытаетесь во что бы то ни стало отбить его подачи «в стенку» или слишком слабые, чтобы перелететь на вашу сторону. И отбить эти подачи вы стараетесь несильно, чтобы партнёр, в свою очередь, смог их отбить.
Для того чтобы игра состоялась, вам нужно:
1. Достаточно хорошо играть в настольный теннис.
2. Уметь войти в положение партнёра, понять его трудности.
3. И хотеть играть, конечно.
Это возможно, только если вы научились находиться в двух мирах одновременно и еще немножко над.
Именно на этом уровне возможен «такой терапевтический альянс, когда возникает “бытие с клиентом” и поле “мы”».
Мне особенно сложно писать про эту ступень взаимодействия, потому что я сама её еще не достигла.
И. Карвасарская пишет, что поле «мы» должно создаться при первичном контакте аутичного ребёнка и психолога.
Чтобы научиться создавать это поле при первичном контакте, мне понадобится еще как минимум несколько лет контактов.
Но в любом случае от безличного уровня «деятельности» я перехожу на высокий уровень «взаимодействия», когда одинаково важны все участники общения — и ребёнок, и я, и окружающее нас пространство.
7. Меняться
Я начала работать с аутистами, преследуя совершенно чёткую цель: «научиться новому и при этом кому–то помочь». И уж конечно, я была уверена, что этот «кто–то», кому надо помочь, — кто угодно, только не я сама.
Так мать аутичного ребёнка говорит: «Помогайте моему сыну, а не мне», не догадываясь, что от её психологического состояния напрямую зависит состояние сына.
Я пришла, чтобы помогать другим, а не решать свои проблемы.
А между тем трудности постепенно проявлялись сами — вот они:
— полевое поведение, использование людей в качестве «инструментов»;
— страхи, стереотипные формы поведения, агрессия;
— неумение гибко реагировать на изменения среды;
И это далеко не все.
Всё описанное время я шла по тому же пути, по которому идёт ребёнок- аутист в процессе терапии, — от полного неумения строить взаимодействие с клиентом к возникновению продуктивных форм контакта.
Что это значит?
Это значит, что процесс терапии не может быть односторонним.
Вы не можете помочь ребёнку и при этом не помочь себе.
Это не значит, что психолог использует свою работу для решения личных проблем.
Я имела в виду то, что атмосфера, или, если угодно, поле, которое в равной степени создаётся и психологом, и клиентом, оказывает действие на обоих участников контакта.
Невозможно изменить ребёнка, не меняясь.
Еще раз: я не хочу сказать, что вы должны измениться, чтобы помочь клиенту.
Я ХОЧУ СКАЗАТЬ, ЧТО, ПОМОГАЯ АУТИЧНОМУ РЕБЁНКУ, ВЫ ИЗМЕНИТЕСЬ В ЛЮБОМ СЛУЧАЕ, ХОТИТЕ ВЫ ТОГО ИЛИ НЕТ.
Дорогой Лёва!
Если ты правда хочешь сказочку на ночь, то держи. Ее написала Аня Муляр, из наших детей.
Сказка про бога Черешну
Жил бог Черешну. Однажды спустился он на землю в образе чихуахуа. А Аня Смолякова из Костромы эту собаку купила. Пришла домой, а собака и говорит по–русски:
— Я не собака, я бог Черешну!
Аня аж остолбенела. От «Чаппи» собака отказалась — индусы мясо не едят.
А в это время был Новый год. Часы протыкали двенадцать и запели гимн России, и бог Черешну сказал:
— Всё. Я улетаю.
И оставив на память православный крестик, собака полетела по лунному ночному небу к своему другу — богу Вишну.
Спокойной ночи!
Дорогой Лёва!
Сегодня в Фонде встретила я Марка.
— Помнишь меня? — спрашиваю.
Первая смена собирается уезжать, вторая — поселяться.
Мы страшно не выспавшиеся после ночи в автобусе.
Десять часов утра, фанерный домик, веранда, вещи грудой на полу, деревянный стол, освещенный солнцем. За столом сидит Алина, загоревшая до черноты, и ест простоквашу прямо из огромной красной миски.
Напротив нее маленький Марк водит ложкой по тарелке.
Алина ест долго, в это время Марк успевает рассказать мне, что у него есть брат–двойняшка по имени Игнат.
— Понимаешь, сначала мама назвала нас Фома и Лука, а потом переименовала.
Тогда меня ещё сослали в «дом Полины» — временно.
Это настоящий деревенский дом, наполовину бревенчатый, с пристройкой.
Вся остальная «база» — голубые и синие домики с чердаком, верандой и двухэтажными лежанками из досок.
«Дом Полины» — местная ссылка. Туда селят детей с родителями или временно оказавшихся без места. Старожилы не любят там жить, потому что терапия, то есть напряжение, покрывающее все пять домиков, до «дома Полины» не доходит, а если даже доходит, то растворяется в полумраке сеней.
— Жила–была тут такая Полина. Она торговала водкой, а потом уехала и продала дом Фонду.
Ничего она не уехала, я вам скажу. Мы прожили в ее доме неполные два дня, и ее присутствие было явным и постоянным.
Под потолком большой комнаты висел пучок сухих трав, а на подоконнике я обнаружила книгу «Мудрые рецепты народной педагогики» с изображением старушки в платке — уж не Полины ли? — на обложке. Дом состоял из темных углов и порогов, странных инструментов в сенях, потрескивания полдня за окном и вида на деревню.
Дорогой Лёва!
