И тут же мой взволнованный собеседник потащил в гости к своему подчинённому и другу, старому мастеру-инструментальщику. Тот ещё не вышел на пенсию, но уже всё свободное время отдаёт своему саду.
Был тихий воскресный вечер. Мы шли дачным посёлком, потом через вырубленный, запущенный лесок, и, наконец, перед моими глазами выросли деревца и заборчики. Домики фанерные и тесовые, выкрашенные в тёмно-зелёную, коричневую, голубую, ядовито-розовую краску или просто вымазанные извёсткой, домики под разными крышами, от толевой до оцинкованной, как бы определяли необычный пейзаж «коллективного сада». Откуда-то тянется дымок, пахнет навозом, олифой, щами, слышится стук топора, звяканье вёдер и раздражённый женский крик.
Мне почему-то всё это напомнило страницу из жизни дореволюционной деревни, которую я знаю только по книгам. В ранней юности возле рабочих посёлков я видел такие же строеньица, загородки из ржавых листов, ящиков, проволоки… Столь странная картина мне показалась особенно неприглядной после того, как я выяснил, что рядом расположилось колхозное село. Новые добротные здания, водопровод, электричество… Свой клуб, школа, больница, ясли, спортплощадка…
— Ну, вот и пришли, — сказал инженер, открывая калитку. — Хозяин, принимай гостей.
Но хозяевам было не до гостей. Они все копались на огороде. Семилетняя худощавая девчушка с выступающими лопатками, с трудом поднимая лейку, поливала грядки. Другая, постарше, орудовала тяпкой. Старик и женщина, очевидно уже пенсионного возраста, переругиваясь между собой, тащили доверху гружённые носилки.
— Как вам нравится эта техника? — усмехнулся инженер. — А увидел бы здешний хозяин что-либо похожее на нашем заводском дворе, то потребовал бы протокол составить. Знаю я его, сколько раз он выступал, чтобы облегчили труд подсобниц.
Я познакомился с хозяином и его «подсобницами», которые, видимо, обрадовались передышке и поторопились переодеться.
Разговор явно не клеился. Хозяин всё время посматривал на свои измазанные землёй руки. Сквозь грязь проступали профессиональные мозоли лекальщика, привыкшего работать всякими тонкими инструментами, бархатными напильниками, микроскопическими надфилями. А сейчас, насколько я знал, эти руки освоили электроискровую обработку, ультразвук. Обшарпанная, с зазубринами лопата, которую мастер зажимал в коленях, казалась мне явным анахронизмом.
— Да что там в прятки играть! — вдруг повернул он разговор. — Совестно! Только не думайте, что я грязной работы гнушаюсь. Люблю земельку и радуюсь. А какой человек не любит? Вот и сад развёл. Приехали бы сюда весной. Цветёт, проклятый! Ну, да это вроде как не совсем подходяще: цветёт и вдруг «проклятый»? Но это не для красного словца. Думал я поначалу, что общими силами настоящий сад вырастим. Вроде как памятником останется он для нашей молодёжи. Приходите, мол, ребята, поглядите, на что ваши отцы были способны: и заводы строить, и сады растить… А потом…
Он сокрушённо покачал головой. Я хотел его ободрить и подсказал:
— А потом так и получится. Будут сюда приходить ваши заводские комсомольцы, пионеры… Все, кому хочется отдохнуть здесь под яблонями, полюбоваться, придут…
Старый мастер резко меня перебил:
— Придут? А заборы на что? Да во мне такая зараза сидит, что ежели я раньше чёрного слова никогда не употреблял, то теперь и шугануть могу. Сын мой, комсомолец, работает в бригаде коммунистического труда, парень душевный, отца, мать уважает. А сейчас вроде и уважать перестал. Ты, говорит, мне жизнь дал, на путь наставил… Гордость я рабочую почувствовал. А сам куда заворачиваешь?
В словах рассказчика было столько горечи, что я опять поспешил его успокоить, сказал, что сын его преувеличивает, никакой особой беды нет, если после трудового дня человек покопается в земле, коли это ему нравится. И вполне естественно, он должен заботиться, чтобы труд его не пропал даром.
— Вот и я так же думал, пока зараза в меня не вселилась. А сын спрашивает: «Ты кто? Советский рабочий или самый отсталый крестьянин прошлого века? У колхозников, как и полагается, общая земля, многие из них отказываются от приусадебных участков, хотят быть сельскохозяйственными рабочими и чтобы трудодни оплачивались деньгами, а не картошкой. Пашут они тракторами, а ты лопатой ковыряешь. Смотреть совестно».
— Нет, ты погоди, — вмешался до этого молчавший инженер. — Парень твой на главное упирал. На психологию. Говорит, что изменения наблюдаются.
— А я почём знаю? Жалуется, что сестёр его в батрачек превратил… Наёмным трудом пользуюсь. Городит неизвестно что…
Инженер, скупо улыбнувшись, взял лопату и сунул её под скамейку.
— Ну, а если вдуматься по существу, то ведь правда на его стороне. Дочка твоя младшая только в этом году в школу пойдёт. Ей бы в куклы играть, а она вёдра таскает. Физкультура, говоришь, отдых? Ты бы хоть врачей спросил. И насчёт наёмного труда тоже справедливо. Весной нанимал то ли сторожиху помогать, то ли ещё кого. Нанимал ведь, признайся?
— Пора больно горячая. Одни не могли управиться.
— В том-то и дело, — с издёвкой заговорил инженер. — А скажи, пожалуйста, зачем тебе такая прорва земли, коли не можешь её обрабатывать? Но главный довод я приберёг напоследок. Не ты ли мне хвастался, что только одной клубники сотню килограммов собрал. А смородины? А яблок? Картошка молодая тоже в цене. Неужели всё сами поели?
Мастер угрюмо потупился.
— Сколько дали земли, столько и взял. Другие побольше имеют, да ещё у соседей норовят кусок оттяпать. Насчёт ягод тоже скажу. Разве можно добру пропадать? Продавали, конечно. Все так делают… Ведь собственные труды вложены. Дача, она тоже расходов требует. Откуда же деньги брать? И не мытарь ты меня, пожалуйста, — рассердился он. — Лучше скажи, как быть? Сам ведь понимаю, что творится неладное…
Вопрос этот, как мне думается, заслуживает самого серьёзного внимания. В своё время в газетах и журналах было опубликовано множество писем, советов, предложений. Откликнулись и сами садоводы. Но в данном случае меня интересует, как совершенно неожиданно начали проявляться рецидивы частнособственнической психологии, несовместимой с практикой строительства коммунистического общества.
Слов нет, что сама идея коллективных садов плодотворна. Стремление быть поближе к природе, оздоровительное влияние физического труда — всё это говорит о том, что разведение садов приносит пользу. Когда они только организовывались, в постановлении Совета Министров СССР были точно регламентированы условия: никаких дач, капитальных строений, только лёгкие павильоны, чтобы укрыться от непогоды.
Но идея создания коллективных садов во многих местах была грубо извращена, породив явления, по своему характеру прямо противоположные поставленным целям. Коллективные сады рабочих и служащих оказались разгороженными на индивидуальные участки. Вопреки существующим положениям, на участках начали воздвигаться дома.
Надо, правда, сказать, что есть немало садов, которые остались коллективными по существу. Они никогда не были разделены заборчиками. Люди работали сообща, в них воспитывалось чувство коллективизма и товарищества, а это не менее важно, чем повышение урожайности плодов и овощей.
Я как-то получил письмо от одной учительницы. Она член садоводческого товарищества, взяла себе малюсенький участочек, с трудом, за небольшие деньги построила фанерный домик. А потом ей не стало покоя от влиятельных хозяйственников, которые строят на своих участках чуть ли не двухэтажные дачи. Эти солидные дельцы возмущались: как можно «отрываться от коллектива»? Угрожали, что будут ставить вопрос об исключении учительницы из садоводческого товарищества.
Но уж если говорить откровенно, положа руку на сердце, то вопрос о коллективных садах, который взволновал нашу общественность, главным образом и возник в результате деятельности подобных «садоводов».
А кроме того, судя по разным документам, письмам, которые сейчас лежат передо мной, по многим наблюдениям, встречам с людьми, случайно поддавшимися увещеваниям многоопытных дельцов, приходишь к выводам, что на этом серьёзном участке, непосредственно касающемся воспитания человека будущего, свободного от инстинкта собственничества, были допущены немалые ошибки.
Руководители отдельных предприятий, профсоюзные организации, райисполкомы, от которых зависело отведение земли для коллективных садов и огородов, далеко не всегда проявляли нужную принципиальность в этом немаловажном деле, а порою и явно потакали развитию частнособственнических настроений среди садоводов и огородников.
Поражает и другое: почему столь неумеренно пропагандировались эти карликовые хозяйства? Хозяев неустанно призывали к борьбе за повышение урожайности плодов, ягод, овощей. Так призывали, будто речь идёт о делах государственной важности, о работе колхозов и совхозов, а не о частных владениях, которые на данном этапе социалистического строительства приносят (боюсь, что не преувеличиваю) огромный вред нашему обществу, причём не экономического, а морального порядка, что, несомненно, гораздо важнее.
