Если бы те, которые стоят во главе управления нашей страной, имели несколько мудрости, то, видя, что умы заняты этим предметом во всех странах мира, они выбрали бы людей образованных, опытных и практических, умеющих понимать самое дело, а не одни слова, – и поручили бы им тщательно и всесторонне рассмотреть всю мою систему для того, чтобы сначала они, а потом и весь мир – могли получить точное и верное понятие об этом открытии, которое должно произвести счастие на земле не только для настоящих, но и для будущих поколений.
При таком разумном образе действия открыто и всенародно будет поведано миру все, что есть ложного в моей системе, – если найдется в ней что-нибудь ложное, – равно как указано будет для пользы общества и на то, что в ней есть истинного и доброго, – если в ней окажется что-нибудь истинное и доброе.
Требуя этой меры, я имею в виду не личную свою выгоду. С самого начала моего поприща, когда я не имел никакой опоры, – я не боялся, единственно в интересах самой истины, входить в противоречие с самыми закоренелыми предрассудками предшествующих веков. Уже с тех пор я приготовился и к денежным штрафам, и к тюремным заключениям, и к самой смерти – даже на эшафоте. И что могут значить все подобные неприятности для человека, который весь проникнут одним желанием – быть полезным человечеству? Но вместо штрафов, заточений и бесславного конца я, напротив, встретил сочувствие и любовь человечества; я прожил жизнь свою мирно и без шума, счастливый самим собою и своим семейством. Фамилия Овэна как в Нью-Лэнэрке, в Шотландии, так и в Нью-Гармони, в Америке, была одною из самых счастливых по сю и по ту сторону Атлантического океана. Правда, что я весь излишек моего состояния, до последнего шиллинга, посвящал на пропаганду моего великого и прекрасного дела, так как деньги небесполезны были в содействии его успехам; но достопочтенный прелат совершенно ошибается, когда утверждает, что я потерял мое состояние в роскоши и мотовстве. Ни одного фунта стерлингов не употребил я на какое-нибудь пустое дело; я в состоянии доказать это благородному прелату и вызываю его представить хотя малейшее доказательство противного.
После этого торжественного объяснения мне нечего более беспокоиться о том, что могут теперь сказать обо мне в парламенте или вне парламента. Моя жизнь служит настоящим ответом на все клеветы, какие еще могут на меня придумать. Минутная популярность мало имеет для меня значения; забота же о своей репутации после смерти кажется мне нелепостью, разве только иметь в виду то удовольствие, которое могут от этого получить потомки знаменитого человека. Я счастлив в моей жизни; я буду счастлив и в смерти и еще более – независим от этого мира, дряхлого, безнравственного и неразумного.
Роберт ОвэнЛондон. 2 февраля 1840 года* * *
Еще восемнадцать лет прожил Овэн после этого откровенного объяснения с противниками идей своих. Ни разу во все это время не изменил он себе, несмотря на старость, несмотря на громадность встречавшихся ему затруднений. В 1845 году он еще раз совершил путешествие в Америку, чтобы содействовать лично распространению там своего учения С 1846 года он постоянно продолжал свою пропаганду в Англии. До конца жизни сохранил он полное употребление всех умственных способностей и пользовался редким здоровьем. Незадолго до своей смерти он еще являлся на одном конгрессе в Ливерпуле, в сообществе лорда Брума и лорда Джона Росселя. Впрочем, говорить пред собранием ему было уже трудно. После этого он слег было в постель, но вскоре оправился и решился ехать в Ньютон, место своего рождения, чтобы там кончить свой век. Там он и умер на руках старшего своего сына – посланника Североамериканских Штатов в Неаполе. Смерть Овэна оправдала его торжественную уверенность, высказанную за восемнадцать лет пред тем: он умер спокойно, без агонии, почти без всякой боли. За полчаса до смерти он говорил, что чувствует себя чрезвычайно хорошо и приятно. Последние слова его были: «Relief is come» – «Пришла развязка».
Из представленного нами очерка читатели, незнакомые с произведениями Овэна, могут составить себе некоторое понятие об общих положениях, на которых опиралась изобретенная им разумная система общественного устройства. Мы не нашли удобным сделать здесь полное и подробное обозрение его системы: это необходимо отвлекло бы нас от изложения личной деятельности Овэна и заставило бы пуститься в общие теоретические соображения. Соображения же эти потребовали бы слишком долгих и подробных распространений, а отчасти и умолчаний, так как принципы Овэна стоят действительно в резком противоречии со всем, что обыкновенно принимается за истину в нашем обществе. Поэтому, оставляя до более удобного времени подробное изложение и разбор теорий Овэна, мы на этот раз ограничиваемся очерком его личной деятельности и указанием на главнейшие идеи, служащие основанием всей его системы. Какое значение, какие обширные размеры имеет эта система, на каких смелых и совершенно самостоятельных началах она основана, это довольно ясно видно из «Манифеста», переведенного нами в этой статье. Для желающих же изучить подробности системы Овэна нужно обратиться к его сочинениям, и преимущественно двум, названным выше: «Об образовании человеческого характера» и «Книга нового нравственного мира» («Book of the new moral world»).
Писатели, разбиравшие идеи и деятельность Овэна, обыкновенно называют его утопистом, мечтателем, романтиком, непрактичным и даже прямо безрассудным человеком. Мы не знаем, какое мнение читатели составили об Овэне по нашей статье; но нам кажется, что с писателями, трактующими Овэна таким образом, нельзя не согласиться во многом. Мы видели, что Овэн мог обогатиться филантропией – и растратил свое состояние на бедных; мог сделаться другом и любимцем всех партий – и ожесточил их все против себя; мог дойти до степеней известных{30} – и вместо того потерял всякое уважение к себе в высшем обществе; мог получить в свою власть целый край, отказавшись от одной из основных идей своих, – и не получил ничего, потому что прежде всего требовал от мексиканского правительства гарантий для свободы этой самой идеи. Поразмыслив аккуратно, невольно приходишь к вопросу: кто же мог поступать таким образом, кроме человека самого непрактичного, преданного самым утопическим мечтаниям? Одних этих фактов уже вполне достаточно, чтобы дать право противникам Овэна называть его близоруким мечтателем. А к этому прибавьте еще его претензии – преобразовать целый мир по своим идеям, доказать, что все ошибались, а он один нашел правду! Это уж такая дерзкая химера, которой благоразумные противники Овэна даже в толк взять никак не могут. И благо им, что не могут!
Впервые – Совр., 1859, № 1, отд. III, с. 230–274, за подписью «Н. Т-нов».
Статья написана вскоре после смерти Оуэна. Источником биографических сведений Добролюбову послужил очерк «Роберт Оуэн» французского писателя Луи Рейбо в его книге «Etude sur les reformaleures ou socialistes modernes» («Очерки по истории реформаторов или новых социалистов»; Париж, первое отдельное издание – 1840, восьмое – 1856), а также некрологи, появившиеся в европейской печати. Судя по тому, что Добролюбов называет ряд работ Оуэна (см. примеч. 26), включает в статью свой перевод «Манифеста Р. Оуэна…», а в конце рекомендует читателям два его основных произведения (в статье же цитирует их), критику были знакомы и сочинения великого реформатора. Так, источником рассказа Добролюбова о Нью-Ленарке послужила также книга «A new view of society; or essays on the principle of the formation of the human character» («Новый взгляд на общество, или Опыты об образовании человеческого характера»; 9 изданий в Лондоне, Нью-Йорке, Эдинбурге, Манчестере, 1813–1840 гг.), где Оуэн сам изложил историю нью-ленаркского предприятия и школы при нем.
Используя работы Л. Рейбо (см. о нем: Соколова М. Н. Рейбо – историк утопического социализма. – В кн.: История социалистических учений. М., 1984), Добролюбов, как это видно из его статьи, критически отнесся к основной тенденции книги – к опровержению утопического социализма с позиций буржуазии, к идеям примирения с обстоятельствами, послушания и терпения. Тенденция добролюбовской статьи – прямо противоположная. Биография Оуэна для Добролюбова – великолепная возможность для пропаганды и воспитания социально активного человека. Поэтому личность Оуэна с ее могучим творческим и волевым потенциалом, беззаветно отданным улучшению жизни трудящихся, оказалась в центре внимания русского критика.
Со скептической интерпретацией Рейбо социалистических теорий Оуэна Добролюбов соглашается лишь тогда, когда речь идет о наивных, романтических взглядах английского утописта. Русский критик при этом все же акцентирует положительные практические результаты социальных и педагогических экспериментов Оуэна, направленных на переустройство общества, «перевоспитание будущего человечества». Этот пафос статьи Добролюбова был поддержан Чернышевским, писавшим об Оуэне: «Он имеет право быть выслушиваем во всем, что относится к воспитанию» (Чернышевский, IX, 261).
