Животные в человеческом обличье за неделю съедали больше, чем могли унести на себе. В результате армиям приходилось кормить и себя, и свою скотину, одновременно с боевыми действиями грабя хозяйства крестьян и городские склады. Это ограничивало войны и завоевания оседлыми сельскохозяйственными территориями, где имеющиеся излишки могли обеспечивать достаточно продовольствия для пропитания и крестьян, и мародёрствующих войск. В результате либо усилия армий концентрировались на насилии, убийствах и грабеже в расчёте на то, что местные жители, устрашённые показательной жестокостью военных, будут платить дань после их ухода, либо же военные оставались на завоёванных территориях. В последнем случае коммуникация с правителями в метрополии была лишь эпизодической, а контроль с их стороны — ограниченным. Это означало, что постоянно проживавшие в колониях администраторы обладали значительной степенью автономии от метрополии, а солдаты и гражданские чиновники со временем устанавливали семейные и экономические связи с местным населением.
Географическая, коммуникативная и организационная удалённость колоний от метрополии также означала, что до Нового времени колониальные элиты оказывали мало влияния на экономику и политику метрополий. Со временем связи колониальных элит с элитами метрополий сокращались по мере того, как завоеватели смешивались с местными элитами, о чём уже говорилось. Отсталые экономики колоний не являлись значимыми рынками для производителей в метрополиях. Колонии отправляли в метрополии сырьё и рабов. Поскольку эти поставки то увеличивались, то сокращались, экономика метрополий переживала взлёты и падения, однако действия элит в колониях не приводили к изменениям классовых отношений и уровня производства в метрополиях. [41]
Сочетание высокой автономии колониальных элит и слабого их воздействия на метрополию не исчезло полностью с созданием империй Нового времени, которые связывали воедино капиталистическая торговля и производство, а также современные инфраструктурные достижения, способствовавшие быстрой коммуникации. Германская империя включала колонии в Африке и в западной части Тихого океана, а также концессии в Китае. Эти колонии были основаны в 1880-1890-х годах и утрачены в ходе Первой мировой войны или по её итогам. В геополитическом смысле они были несущественны. Британия и другие великие державы рассматривали Германию как угрозу в Европе, но не за её пределами, поэтому были готовы пойти на компромисс с желанием немцев обладать собственной империей, уступая им территории в Африке, на Тихом океане и в Китае. [42]
Маргинальное положение германских колоний относительно экономики Германии и мировой геополитики означало, что конфликты между колониальными элитами могли разыгрываться без искажающего воздействия серьёзных вмешательств со стороны центральных властей или капиталистов, которые базировались в метрополии. Германское государство обладало ресурсами и инфраструктурным потенциалом, чтобы следить за тем, чем занимались её агенты в колониях, и вмешиваться для форсированного изменения политики. Однако центральная власть не задействовала эту возможность, а элиты метрополии не прилагали достаточного давления, чтобы заставить государство это сделать. Это позволяет, используя работу Джорджа Стейнмеца, [43] понять ключевой механизм, с помощью которого колониальные чиновники (но не переселенческие или местные/компрадорские элиты, о которых пойдёт речь в следующих разделах) добивались автономии от метрополии.
Что же обнаруживает Стейнмец? Во-первых, колониальные чиновники прибывали на завоёванные территории в качестве не частных лиц, а представителей элит, перемещённых на колониальную почву из метрополии и сохранявших в колониях свои особые идентичности. Три главные элиты германской метрополии — «нобилитет, владеющая собственностью буржуазия и Bildungsbürgertum (т. е. образованный средний класс)» [44] — прибывали в колонии, обладая характерными для них разновидностями капитала, которые они использовали, чтобы установить контроль над управлением германскими колониями. Главным полем борьбы стала «политика в отношении туземного населения» (native policy). Каждая элита притязала на обладание «этнографическим знанием», основанным на той разновидности культурного капитала, который она приносила в колонии из Германии.
Стейнмец показывает, каким образом «затянувшаяся борьба между разными фракциями расколотого господствующего класса могла препятствовать достижению устойчивости поля, одновременно укрепляя его автономию, поскольку специфические для этого поля способы действия становились более систематическими и чётко очерченными», [45] а также обеспечивать колониальным элитам основу для «укрепления их автономии от властей метрополии с течением времени». [46] Иными словами, хотя три германские элиты боролись друг с другом за то, как обращаться с туземцами, основой этой борьбы были экспертные знания, которые, по утверждению элит, были тщательно сформированы личным опытом управления отдельными народностями в тех колониях, где эти элиты проживали.
По мере того, как каждая элита заявляла о своих экспертных знаниях, она устанавливала контроль над отдельными колониями: военная элита и нобилитет — над Юго-Западной Африкой,
— над Самоа, а в дальнейшем и над Циндао в Китае. Купцы же так нигде и не добились господства. Притязания на экспертное знание защищали колониальные элиты от их номинального начальства в Берлине, от элит метрополии, которые осуществляли лоббистское давление на чиновников в Германии, а также от элит в других колониях, которые в силу того, что они правили иными разновидностями туземцев, обладали другим экспертным знанием, которое нельзя было автоматически перенести в другую колонию.
Как только та или иная элита получала контроль над определённой колонией, она приобретала возможность не допускать прямого вмешательства немцев из метрополии в колониальную политику или осуществления ими косвенного влияния путём объединения с какой-либо одной колониальной элитой против других в обмен на некие политические решения или долю в колониальной добыче. Это было заметно по растущей способности колониальных чиновников предпринимать недружественные действия по отношению к заведомо неочевидным интересам капиталистов из метрополии, или даже к второстепенной геополитической заинтересованности в своих колониях центрального правительства Германии. Этот же момент демонстрируют и сами совершенно разные типы политики в отношении местного населения, которую чиновники реализовывали в Юго-Западной Африке, Самоа и Циндао, причём эти отличия невозможно вывести из экономических или геополитических соображений. В то же время особые познания и организационные базы колониальных чиновников не давали им какого-либо рычага воздействия на элиты в метрополии. В отличие от колоний и квазиколоний Британии, Франции, Испании, Нидерландов, Португалии, а затем и Соединённых Штатов, германские колонии не влияли на отношения элит в метрополии. Иными словами, германские колониальные элиты увеличивали свою автономию, самоизолируясь от интересов метрополии.
В колониях других империй, как будет показано далее, колониальные чиновники не были способны выстраивать собственные притязания на экспертные знания и беспрепятственно действовать на их основании. Правительства метрополий в Лондоне и Париже, а также в Брюсселе, Риме и Вашингтоне с разной степенью успешности создавали центральные институты для управления чиновниками, которые назначались ими в колонии,
