более тридцати лет. Никому не говорила. Заветное.
Однажды я пришла в провинциальный Дом пионеров и представилась корреспондентом: надо взять передовое интервью. Работница Дома, не удивившись, дала мне адрес отменной, знаменитой на всю область двенадцатилетней пионерки по фамилии Новрузова, и я на электричке, сама, не спросясь у бабушки, поехала в глухой лес.
Найдя прекрасную пионерку, я, тоже двенадцатилетняя, неслыханно озадачилась: моя ровесница — на голову короче меня. Мы гуляли по дивноароматному лесу, прожужженному сказочными шмелями. Моя собеседница за три часа ни разу не отклонилась от сакраментального: «Очень люблю пионерию и делать добрые дела».
Она была малюсенькая. Всё вздрагивала: поднимет огромные глаза, ужаснётся, какая длинная корреспондентка пожаловала, и сильнее втягивает голову в плечи.
Мне удалось не повредить её всерайонной славе: материал не был написан. Собственно, и не мог он быть ни написан, ни опубликован, поскольку никакая газета меня туда не посылала, а роль себе я выдумала сама. Истинно было одно: состоялся мой первый опыт ни с того ни с сего взяться за человека и поговорить с ним с целью обнародования результатов беседы, то есть классический опыт интервью.
Зачем? Почему меня понесло в лес к пионерке? Я даже мечтать не могла, что когда-нибудь хотя бы одной из моих профессий станет журналистика: я была тяжело больна и мне оставалось недолго. Врачи последовательно выставляли всё новые запреты, особенно на высшее образование, замужество, детей, — на все виды напряжения. Мне следовало ходить по струнке, едва дыша, и молчать.
Сейчас я постигла объём чуда, совершённого для меня маленькой пионеркой. Она со мной поговорила! Она, жестоко страдая от неловкости, всё же побродила со мной по лесу. Она поверила мне!
Смотрите: ведь приговор медиков меня не устраивал. Может, и поехала я в лес мистифицировать пионерку с одной лишь корыстной целью — выжить? Прикинуться большой, здоровой, вполне себе напрягающейся на самой горячей работе, выпрыгнуть из кожи, только выжить! Да, скорее, так и было. А славная девочка мне помогла. Девочка, если ты меня слышишь, прости за визит и спасибо за веру.
Да, в юности мы все модернисты, абсолютные пожизненные заключённые. Теперь я взрослая, поскольку выжила; болезнь, от которой меня бесславно лечили в детстве-отрочестве правильные медики, была изгнана моими неправильными выдумками, диким рывком воли, приказом гнать поперёк, наперекор. Я сделала всё, что запрещали делать врачи. Спасибо, Господи.
Надеюсь, вы поняли, что при всей моей иронии журналистика, и особенно интервью, для меня дело серьёзное.
Сегодня пришёл новый опус от представителей. На простой бумаге наконец. Бюрократические рюшечки номеров и штемпелей отброшены. Прочь. На сей раз всё честно, мне лично: уйдите с нашей любимой радиостанции. Вы отравляете, вы искажаете, вы, вы, вы… И вдруг: ты, девка! Уйди! А то я приеду и расправлюсь, и нас таких много. Мы матери, у нас дети, мы постоим за честь женщин, стариков, священнослужителей, за русский народ. Все прежние депеши были на бланках учреждений. Эта же источала дым и пар домашнего приготовления.
Так-так. У попа была собака…
Главный редактор перестал убеждать меня в перемелется — мука будет. Он понял, что перемелют, скорее, меня. Что-то новенькое.
Не потерпев — не спасёшься. Дракой прав не будешь. Не тычь пальцем, наткнёшься. Бояться волков — быть без грибов
Магиандру жилось в принципе лучше, нежели его родителям: он был уверен в тварности человека. Кроме как юностью, уверенность окормлялась эмоциями, получаемыми в храме. Там он был один, и всё было для него, и всё говорило ему, лично. Внутри он растворялся, будто впитывался в лики, стены, музыку. Детскую веру его крепко держала эстетика. Роскошь православного богослужения, длительного, пышного и самого прекрасного на Земле, погружала юношу в невыразимое состояние. Душа чуть уходила от тела, омывалась великим светом и послушно возвращалась на место. Магиандр жил в радости.
Отец его, понятно, не ходил туда, а мать очень редко. Она по-тихому, дома, в своём углу, помаливалась ради проформы, свято веря, что ходить-то никуда и не надобно, Бог услышит, Он вездесущий. Перекладывать на других было её свойством.
Магиандр привык, что разговаривать о Боге с матерью трудно, а с отцом невозможно. Отец просто вспыхивал и выкидывал коронный номер: «А кто создал Бога? Объясни!», а мать начинала суеверно покрываться мелкими крестиками, так торопясь очиститься от темы, будто любое упоминание — всуе.
Так было раньше, до 18 февраля 2006 года. Настали, спасибо министру, новые времена. Мать швыряется кипящими кастрюльками; отец прогуливает лекции, целыми днями пропадая неизвестно где, жить в доме невыносимо интересно. И всё из-за одной малюсенькой новостишки, что новосибирские учёные чуть ли не приборами, междисциплинарно, солидно доказали: Бог есть. И как порядочные люди, подали доклад наверх.
Утешаясь, Магиандр уходил в Интернет и задавал бессмысленные поисковые запросы. Почём фунт лиха. Есть ли жизнь на Марсе. Куда идёт король. Зачем вы, девочки, красивых любите. Что делать. Кто виноват. Куда пойти учиться. И даже так: «Храните деньги самолётами Аэрофлота?»
Он уже знал, что у машины всегда найдутся ответы, причём куда более вежливые, чем вопросы. Магиандру было так одиноко, что рука сама написала новое письмо в редакцию. И внезапно подписалась по-человечески: Вася.
«Дорогая, уважаемая госпожа Елена. Я нашёл в Интернете старый анекдот. «Пасха. Идёт Брежнев по коридору. Навстречу Суслов: «Христос воскрес!» — провокационно говорит он. «Спасибо, мне уже доложили», — вежливо отвечает Брежнев».
Отсмеявшись, я взгрустнул: вот и материализация. Вдумайтесь: история из анекдота повторилась, но не фарсом, а драмой. Отцу доложили — он чуть не умер. Мама плачет и ждёт Страшного Суда, не меньше, на днях.
Что это всё значит? Зачем они так волнуются? Учёным из Новосибирска, даже если они доказали министру бытие Божие, предстоит ещё вагон соли скушать, чтобы доказать общественности, что они честно служат истине, а не прогибаются перед попами. У нас полно всякого народу в стране. Позиция неверующих охраняется Конституцией. Чего плакать?
Я понял, каким идиотом казался вам, когда требовал устроить радиопередачу для папы. Честное слово, я думал: если он так бурно, болезненно реагирует на эфир, то надо просто выдать антиэфир, противоядие. Бодрыми голосами его же студентов чётко заявим за круглым столом, что так и так, Бог есть, христиане молодцы, православие форева.
Потом я понял, что он, приняв лекарственное интервью, не сможет войти в аудиторию и вести занятия с этими самыми студентами. И что 18.02.06 его не министр напугал, а сама вероятность ведения в прессе разговоров на закрытую для него тему. Всё равно что, скажем, вышло бы правительственное постановление: всем бросить ходьбу по полу и немедленно выучиться ходьбе по потолку.
Уважаемая госпожа. Я, Магиандр, беру свои слова обратно, прошу прощения за всякие мистификации, готов служить радиовещанию чем смогу.
Искренне ваш — Магиандр.
Он же Вася Кутузов».
Он поехал в редакцию и передал письмо вахтёру. Повеселел.
Постояв на шумной обочине весёлой улицы, Магиандр порадовался жизни, молодости, приметил изумительно трезвого бомжа и поздоровался. Всё тёмное на миг улетело. Светлое спустилось на душу. Какое захватывающее занятие — разглядывать Москву! Машин очень, неприлично много, а всё равно здорово. И мерседесы разные бывают, подумал он, глядя на хорошенькую двухместную игрушку с блондинкой за рулём.
На пассажирском сиденье Магиандр с невыразимым ужасом разглядел профессора Кутузова, лицо которого сияло чем-то неземным.
По всем суставам, подсуставам, жилкам и поджилкам мороз пробежал. И по дыму знать, что огня нет. Сполох ударил, так подай сюда пожар. День как день, да год не тот
«Я должен её спасти. Я должен её спасти!» — повторял Кутузов, существование которого подчинилось идее. Знаете что бывает, когда кто-то бессмысленный, живший только буквами, должностью, преподаванием свысока, мерцанием
