дали, так и скажите.
— Не понимаю.
Мужчина слегка покраснел и начал торопливо объяснять:
— У меня была открытка… Я — филокартист…
— Кто?
— Филокартист. Собираю открытки… Филос — любовь, картос…
— Ясно.
— У меня есть цветная открытка — "Псковские дали". И вот я оказался здесь. Мне хочется спросить — это дали?
— В общем-то, дали, — говорю.
— Типично псковские?
— Не без этого. Мужчина, сияя, отошел"…
Очень часто эту историю пересказывают в таком ключе: вот человек с мещанским сознанием не мог восхищаться природой, а ждал сигнала от начальства или кого-то ещё, и вот… И проч., и проч.
Меж тем, этот персонаж, по сути, обращается к эксперту, просит выполнить его работу, схожую с работой Вайля, или даже работой галериста Гельмана ( «Критики отслеживают тенденции, а не качество. Поэтому ориентироваться надо на экспертов. То есть галеристов»). то есть, сертифицировать предмет [искусства].
Извините, если кого обидел.
23 августа 2007
Не заняться ли мне светской жизнью?
И, чтобы два раза не вставать, я напомню историю про акулу.
Совершенно замечательное видео из NT
Steve Forrest/Impact-Visual; A.C. International Arts Services
То есть, не то, чтобы я напомню — её все знают. Это, собственно, история про вменённую ценность. Есть такая штука (именно штука, не скульптура, не инсталляция, а именно штука — поэтому в отличие от "Чёрного квадрата", или Campbell's суп — что бесспорно являются картинами), так вот это "Акула в формалине". На самом деле официальное название предмета авторства Дэмиена Херста — "Невозможность смерти в сознании живущего". Вполне себе четырехметровая тигровая акула, выловленная в Австралии и и заключённая в прямоугольную ёмкость с формалином.
В 1991 её продали за 50.000, а в 2005 уже за $8000000. Как раз сейчас её экспонируют в Метрополитен.
Мне кажется, что эта акула более удачный пример вменённой стоимости, чем Малевич, да.
Извините, если кого обидел.
24 августа 2007
История про акулу — ещё одна
Кстати, говорят, что херстовская акула протухла, несмотря на весь формалин, и её требуется заменить на другую. Это мне ужасно напоминает историю про Малевича, к которому кто-то подруливал с предложением написать копию "Чёрного квадрата".
Тот ужасно обиделся, начал топать ногами и кричать что-то вроде "Как вы могли такое подумать! Я работал над этим всю жизнь! Повторить такое по заказу невозможно", и проч., и проч.
Херст, я думаю, повторит акулу не моргнувши глазом, и так же — неморгнувши примет новые $12.000.000.
D этой связи мне жутко нравится история про галериста Г. (я читал её у него в журнале — если не сошёл с ума и меня не подводит память, потому что сейчас этой записи я не вижу). Поэтому заменим фамилию инициалом, а история заключалась в том, что другой уже маститый галерист учил Г. азам профессии, и заметил: "Вы поймёте, что стали настоящим галеристом в тот момент, когда спокойно произнесёте, глядя в глаза клиенту: "Эта картина стоит миллион долларов".
Упаси Бог думать, что я отношусь к этой сцене неоодоборительно.
Между прочим, причины, которые галерист или риэлтер приводит в обоснование цены своего товара очень интересны:
— То, что простая вещь выжила в водовороте времени, не сгорела, не разбилась, и не была растоптана сапогами — это пресловутые фарфоровые собачки ("Вот, например, фарфоровая собачка, которая украшает спальню в моей меблированной квартире. Эта собачка белая. Глаза у нее голубые, нос нежно-розовый, с янтарными крапинками. Она держит голову мучительно прямо и всем своим видом выражает приветливость, граничащую со слабоумием. Я лично далеко не в восторге от этой собачки. Как произведение искусства она меня, можно сказать, раздражает. Мои легкомысленные приятели глумятся над ней, и даже квартирная хозяйка не слишком ею восхищается, оправдывая ее присутствие тем, что это подарок тетки. Но более чем вероятно, что через двести лет эту собачку — без ног и с обломанным хвостом — откуда-нибудь выкопают, продадут за старый фарфор и поставят под стекло. И люди будут ходить вокруг и восторгаться ею, удивляясь теплой окраске носа, и гадать, каков был утраченный кончик ее хвоста.")
— Давление общественного мнения.
— Индивидуальный выбор… Впрочем, мне пора отлучиться на кухню.
Извините, если кого обидел.
27 августа 2007
Продолжая читать присланные книги:
Долгоруков тасует своих и чужих родственников, сообщает мимоходом, чтто Елизавета "пила как сапожник", а поклонившись честности Ибрагима Ганнибала, тут же рассказывает анекдот о том, как Пётр I побил своего негра палкой.
Давным-давно ходила по языкам история из издания Memoires, что вышло в Женеве в 1867, там оно на стр.190, а здесь на 247, в которой рассказывается о Ягужинском и его второй жене Варваре Николавне Салтыковой (свекровь её Анна Ягужинского была понятно кто благодаря романтическому фильму) и "двоюродной тетке фельдмаршала князя Салтыкова. Она намного пережила мужа, обретаясь в своем пом Сафорино, расположенном между Москвой и Свято-Сергиевом монастырём, где и умерла в ноябре 1843 года в возрасте 94 лет. Она была женщиной весьма и весьма недалекой, и её винят в том, что она уничтожила бумаги, оставшиеся после её свекра, — бумаги, весьма любопытные для истории России.
Знаменитый Пушкин, когда он задумал написать историю Петра I, хотел быть представленным этой старой невестке одного из ближайших друзей царя, но та отказалась его принять, говоря, что не привыкла общаться с "рифмачами и писаришками», как выражалась эта выжившая из ума старуха. Ей объяснили, что Пушкин принадлежит к одной из самых старинных семей русского дворянства; она возразила, что приняла бы его, если бы он не занимался писательством, и добавила: «Он напечатает то, что я ему расскажу или сообщу, и Бог знает, что из этого выйдет. Моя бедная свекровь умерла в Сибири, в Якутске, с отрезанным языком и битая кнутом: так вот, я хочу умереть спокойно в своей постели, в Сафорино».
Сафорино, между прочим, это нынешнее Софрино.
_______
Долгоруков П. Записки князя Петра Долгорукова. — М.: Гуманитарная Академия, 2007, с. 246–47
27 августа 2007
История про Гумилёва-мл. (I)
Я опять вспомнил про Гумилёва, оттого что размышлял о том, как честный обыватель (а я вот и есть честный обыватель, к примеру) должен себя вести, если хочет понять с чем он имеет дело — с наукой или не с наукой.
Причём
