выполняет здесь функцию фундамента (подобно историческому материализму, который призван лишь обосновать неизбежность и верность советского строя), а историческая личность персонифицирует Историю, которая без индивидуальной биографии не может состояться в сюжетном нарративе. Потребитель экранного действа замыкает этот круг, будучи не столько зрителем, сколько надсмотрщиком за виртуальным историческим персонажем. В музее восковых фигур русской истории зритель — единственное живое действующее лицо в цепи идеологических актантов, которое находится на границе конструируемых Истории и Современности. Тем самым он не дает историческому персонажу (а с ним и самой Истории) окончательно соскользнуть в современность ("опрокинуться в политику"). Он, как пограничник, удерживает их в мерцающем пространстве политического воображаемого и легитимирующих дискурсов. Так он становится соучастником современности".
Извините, если кого обидел.
28 октября 2008
Я как-то прочитал в Живом Журнале суждение о выборах, что вполне укладывалось в известную песню:
Пароход идёт речкой быстрою,
Будем рыбу мы кормить коммунистами
Пароход идёт прямо к берегу —
Будем рыбу мы кормить офицерами.
То есть, рассуждение было о том, что выборы штука суетливая, и заканчиваются они либо тем, что пламенный гимназист Шнеерзон в кожанке ведёт к оврагу братьев Сипягиных, предварительно объявив их лабаз собственностью Республики. Но потом, обратно, уцелевшие из братьев Сипягиных волокут Шнеерзона с компанией к барже, чтобы опустить на дно реки.
И дело обывателя — просто точно определить, с хоругвями или кумачёвыми знамёнами сегодня шествие по улице.
Никто не видал оригинального текста про выборы и несчастного Шнеерзона в кожанке? А то я не могу его найти и уже придумал наново.
Извините, если кого обидел.
28 октября 2008
История про жульверновскую фантастику
Я хотел вернуться к разговору о Жуль Верне. И вот почему: в ходе написания одного текста я перечитал несколько романов французского классика и пребывал в несколько изумлённом состоянии. Дело в том, что в моём детстве был некоторый культ Жуль Верна и двенадцать серых томов его собрания сочинений. Читал я его прилежно, да вот теперь изумился тому, что сейчас перечитать его не смог.
Я понимаю, что я и большая часть моих соотечественников читала его в переводах, но тем не менее, это не до конца оправдывает клишированный сюжет и ужасные диалоги, взятые напрокат из "Дара" Набокова, где сумасшедший немец читает вслух свою пьесу, где медленно и величаво говорят о тайне материи. "Запел даже какой-то минерал".
Это всё очень тяжело. Герои Жуль Верна то и дело останавливаются как вкопанные, чтобы прочитать лекцию по истории науки и техники или о физике расширения газовых смесей.
Язык этот архаичен и тяжёл (Правда есть такой феномен исчезнувших куда-то телепузиков — маленькие дети могли их смотреть не отрываясь, а через три-четыре года не могли ничего понять. Не знаю, может, это подростковый рай — когда ты ещё не научился иронизировать над немцем из набоковского романа).
Я решительно не в претензии к знаменитому французу, тем более, что внимательный читатель сейчас может многое понять из его книг о состоянии общества во второй половине XIX века, с его наивной верой в величие технического прогресса и культом машинерии. Это не современный циничный стимпанк, там всё по-настоящему (Да-да, я знаю. что Жуль Верн был сам себе негр и писал стремительно, в потогонной манере литературного конвейера).
Извините, если кого обидел.
28 октября 2008
А вот канал "Культура", будто в продолжение адмиральской темы, о которой я рассуждал, прямо сейчас показывает фильм "Адмирал Ушаков".
Но я ограничусь цитатой из Добренко: " В кинодилогии М. Ромма "Адмирал Ушаков" и "Корабли штурмуют бастионы" мотив этой связи настойчиво педалируется. Режиссер даже сводит Ушакова с Суворовым с тем, чтобы великий флотоводец смог рапортовать великому полководцу: "По мере сил творю на море то, что вы творите на суше, Александр Васильевич". Фильм и задумывался Роммом как "морской Суворов". Это сравнение с "Суворовым" проясняет эволюцию историко-биографического жанра в советском кино.
Ромм, который сам когда-то мечтал о постановке "Суворова", лишил своего Ушакова всяких индивидуальных черт, не говоря уже об эксцентричности, которая была ему как раз в высшей степени присуща (достаточно вспомнить о прозвищах Ушакова — "медведь", "лапотный дворянин", "смоляная куртка"). "Ушаков" Ромма — это "Суворов" после постановления ЦК 1946 г. Решив не рисковать, Ромм лишил Ушакова заодно и каких-либо противоречий и сомнений. Если "Александра Невского" выручала сказочная условность, "Богдана Хмельницкого" — сценарий, а "Суворова" — легендарное своеобразие персонажа и игра актера, то в "Ушакове" не спасало ничто. Такой герой представал цельным, как монолит, а потому торжественным и монументальным. И, как всякий монумент, — холодным и отстраненным от всего живого и индивидуального". Критики склонны были видеть в этом "упадок жанра". Между тем речь идет лишь о трансформации исторического жанра в современный: с нарастанием от фильма к фильму актуальной геополитической риторики, они превращались из биографических в сугубо политические фильмы холодной войны (представлявшие собой особый жанр в послевоенном сталинском кино.
Ушаков, изображенный Роммом создателем Черноморского флота, подобно Суворову, Кутузову, Нахимову борется не столько с врагами, сколько с бездарными царскими вельможами, глупыми уставами и бесчестными "союзниками", которые мечтали об ослаблении России и шли на предательство. По части оглупления врагов Ромм, всегда склонный к острополитической сатире, переусердствовал: его Наполеон — не грозный завоеватель, а обычный позер — нем только и говорят, что он был побит то тут, то там, а его генералы и маршалы только и ищут случая, чтобы сдаться в плен. Нельсон показан интриганом и неудачником, который никак не может победить Наполеона и завидует победам русских. На фоне этих карикатурных персонажей, похожих на персонажей фильмов холодной войны, Ушаков выглядит еще более монументально. Все остальные (как на постаменте памятника) играют массовку. Григорий Козинцев после просмотра фильма записал в дневнике: ""Адмирал Ушаков"… Турки, татары. Полевой, Кукольник. "Как пышно, как красиво!" Ушаков ненавидит турок, очевидно, потому, что они все служили в оперетте". То же можно было бы сказать не только о турках.
Как и положено "народному герою", Ушаков ведет с матросами задушевные беседы, плотничает вместе с "народом" на строительстве
кораблей, тратит все свое жалованье и даже продает дом для закупки продовольствия для матросов и непрестанно благодарит их за "подвиг": "Спасибо, братцы-матросы. Великое вам спасибо за труд — подвиг: Россия не забудет вас.
