вся жизнь наша совершается для детей, не нам, а им будет счастье. То есть эти дети — не дети, собственно, а одушевлённая надежда на то, что жизнь прожита не зря. Цветы жизни, всё ради них — с этими словами работали на трёх работах и уезжали в эмиграцию.
Смерть тому, кто прольёт слезинку ребёнка, прочь счастье всего человечества, коли вышла эта слезинка, ну и детское страдание ценится особо-особо. За одну детскую слезу — ведро взрослых слез.
Как говорил один литературный герой: «Понимаешь ли ты это, когда маленькое, существо, ещё не умеющее даже осмыслить, что с ним делается, бьёт себя в подлом месте, в темноте и в холоде, крошечным своим кулачком в надорванную грудку и плачет своими кровавыми, незлобивыми, кроткими слезками к „боженьке“, чтобы тот защитил его, — понимаешь ли ты эту ахинею, друг мой и брат мой, послушник ты мой божий и смиренный, понимаешь ли ты, для чего эта ахинея так нужна и создана! Без неё, говорят, и пробыть бы не мог, человек на земле, ибо не познал бы добра и зла. Для чего познавать это чёртово добро и зло, когда это столько стоит? Да весь мир познания не стоит тогда этих слезок ребёночка к „боженьке“… Пока ещё время, спешу оградить себя, а потому от высшей гармонии совершенно отказываюсь. Не стоит она слезинки хотя бы одного только того замученного ребёнка, который бил себя кулачонком в грудь и молился в зловонной конуре неискупленными слезами своими к „боженьке“!» [334]
Дети в русской литературе вполне мифологизирваны. Они священны, как настоящие агнцы.
Потом, правда, пришёл писатель Аркадий Гайдар и разделил мальчишей на кибальчишей и плохишей. Потом много что ещё приключилось, вплоть до того, что реплика «Они же дети!» всё время мешалась с древним принципом «Все способные держать оружие».
Но есть универсальный мотив насилия, который присутствует в жизни всех, причём это кошмар многих поколений не только советских детей. Я говорю про кошмар школьной дисциплины и рутинной учёбы. Говорят, сейчас уже изобретены способы учиться не рутинно, безо всякой дисциплины, в некотором облаке счастья, но я хоть и слышал об этом, но вблизи не ознакомился.
А так-то для одних этот морок воплощается в известной сцене из фильма The Wall с ритмическим распевом: «We don't need your education». В противоположном лагере вместо этого существовало унылое пионерское собрание с бесконечным причитанием: «А вот во втором отряде пять двоек! Как с такими товарищами мы будем противостоять агрессивным замыслам международного империализма? Не объявить ли нам этим двоечникам бойкот»? Пионерские собрания давно погрузились в липкие воды забвения, прошли годы, и вот кто-то рассказывал про учительскую конференцию, где некая классная дама вдруг всплеснула руками: «Ну как их сейчас можно воспитывать?! Он же ничего не боятся!» Собственно, над этой дамой можно было поглумиться в том духе, в котором глумились над женщиной, выронившей: «В СССР секса нет!», но умные люди этого бы не сделали.
И всё потому что вопрос куда серьёзнее, чем можно подумать.
Прусская школьная (то есть гимназическая) система нехороша, да только непонятная система, что приходит ей на смену тоже не сахар. Царство Ordnung uber alles многим поломало жизнь, но бесстрашная анархическая школа тоже не подарок.
Я видел разные школы, и даже в нескольких работал.
Обнаруживались среди осматриваемых мной школ и те, где на заднем дворе лежали пользованные шприцы, и те, где в принудительном порядке пели песни Окуджавы. И откажешься Окуджаву петь, так посмотрят на тебя искоса.
Как-то я видел такой взгляд в 1983 году, когда в другой школе разбирались, кто бюсту Ленина нос отбил. Взгляд этот не изменился.
Но это разговор о страхе.
Страх — очень широкое понятие. Он бывает медленный и быстрый, бывает всеобъемлющий, вплоть до психоза и маленький, притаившийся под кроватью. Страх перед обстоятельствами, страх перед наказанием и страх перед самим собой. Как ни странно, очень многое в мире держалось и держится на нём. Страхе перед начальством, тёщей, законом, и прочими обстоятельствами. Есть даже такая разновидность страха «стыдно будет», которая уже никем не порицается. Близко к страху и то знаменитое высказывание военнослужащего человека из романа Достоевского: «Если Бога нет, то какой же я после того капитан» [335]. Хотя тут можно говорить о страхе Божьем.
Структура человеческих ценностей формируется многими чувствами, и страх из них отнюдь не последнее.
Я принадлежу к последнему поколению, воспитанному Советской властью. Власть эта была уже не та, что, скажем, в 1930 или в 1950, но всё же в ней много было построено на страхе.
Например, было страшно хамить учителю — из этого для обычного человека выходили последствия. Были мажоры, что могли себе это позволить, и были школы, где учитель боялся не то, что грубости, но финки под ребро.
Было страшно не окончить школу, — пугали так: «кончишь со справкой», то есть без настоящего аттестата.
Было страшно донести на товарища, — ну, тут комментарии не требуются. Это была причудливая смесь извечного крестьянского страха с дворовыми правилами.
Ничего хорошего в детском страхе, похожем на наводнение, нет. И всё же, он, был чем-то вроде перил того мира, где капитан осознавал себя очевидным капитаном.
Дело ведь было не в том, что не закончившего школу, сразу же расстреливали, а в том, что, не закончив её по собственной прихоти, слабости или лени, ты становился неудачником. Не какое-то противное начальство, а сам ты что-то проспал, пожалел себя…
Пострадавших за веру в моём поколении было исчезающее мало.
В моей семье, правда, были разные примеры — дед мой не закончил Академию связи, потому что ему назначили защиту диплома на июль 1941 года. Так и прожил всю жизнь без диплома — но у этих людей не было мелкой рефлексии, там поражения и удачи были другого рода.
Были и смешные страхи — не напишут положительную характеристику для поступления в Университет, но это только на пользу пошло, потому как никому эта характеристика на физическом факультете не пригодилась.
Или вот был у меня страх оказаться перед школьной доской, не зная, что писать на ней прямоугольным, легко осыпающимся куском мела. Не в оценке дело, а в том, что ты стоишь дурень дурнем и не знаешь, что делать.
Страх был, он присутствовал в жизни каждодневно.
Страх контролёра в трамвае, страх занять чужое место — ну невозможно же страшно лезть на банкет, не будучи приглашённым, а?
И отчасти этот страх был настоящим стыдом. Неведомый отменённый
