насторожило то, что мотор у трактора продолжал работать.
На крыше сидела большая чёрная птица.
Когда Сванте подошёл ближе, она открыла клюв и издала странный горловой звук.
― Кто ты? ― на миг почудилось Сванте. Или она сказала «Когда-нибудь»? Но птица не стала поддерживать разговор, а снялась с крыши трактора, взмыла в небо. Между делом чёрный страж нагадил Сванте на плечо.
В конце жёлтой дороги обнаружился большой полукруглый ангар, отливавший серым в жарком мареве.
На дверях висел огромный замок.
Сванте обошёл постройку, а потом, перехватив ружьё, стукнул прикладом в железный бок, прямо в основание огромной цифры «17».
Ангар ответил глухим звуком пустоты.
На следующий день он пришёл с огромными ржавыми кусачками, найденными в чужом доме.
Дверь с другой стороны, впрочем, оказалась открытой.
В огромном пустом ангаре сидел Карлсон.
― И что? ― спросил Сванте.
― И всё, ― ответил Карлсон.
Они помолчали, и, наконец, Карлсон сжалился.
― Закрой глаза, ― велел он. И тут же что-то вложил Сванте в ладонь.
Тот открыл глаза и увидел в своей руке верёвку. Другим концом она была обмотана на шее коровы ― маленькой и тощей.
― Что это?
― Твоё смутное желание. Или не твоё, но выстраданное. Откуда я знаю? Может, ты так любишь своего кота, что поменялся с ним желаниями. Бери корову и проваливай.
В дверях ангара Сванте обернулся.
― У меня только один вопрос. А куда делись остальные?
― Кто?
― Кто был тут до меня.
― Как куда? Переехали ― за реку.
― Где же тут река?!
― А вот это уже второй вопрос, ― сказал Карлсон и улыбнулся.
2022
Гунилла смотрела, как Малыш играет с собакой. С тех пор, как у Малыша появилась собака, он сильно изменился. У него уже не было воображаемых друзей, он стал много гулять — но уже не с Гуниллой, а с псом. Она тоже захотела завести собаку, чтобы вместе ходить в парке. Мама с печалью смотрела на мучения Гуниллы, — ребёнок был поздний, желанный. Мама прощала ей и татуировки, и чёрные ногти, и тяжёлые ботинки. Но у мамы была аллергия на собачью шерсть, и в ответ на немой вопрос он только вздохнула. Мать Гуниллы вообще довольно часто вздыхала.
Малыш однажды зашёл к ним со своим псом, и тот тут же наделал в прихожей лужу. Когда за ними закрылась дверь, мать вздохнула, а Гунилла молча пошла за шваброй. Мир был жесток, как манга о японских подростках.
Мир состоял из школы, наполненной тупыми детьми, впрочем, и взрослые были не лучше. Отец существовал в виде ежемесячного банковского перевода на счёт матери и — раз в год — перевода на счёт Гуниллы. В момент зачисления денег телефон вздыхал, вздыхала и мать. Переводы, однако, были большими, так что мать могла не работать. Целыми днями она сидела у окна и вязала. У Гуниллы было сто пар шерстяных носков с разноцветными узорами, и она молилась японским богам о том, чтобы свитер с оленями не был довязан никогда. Мать действительно отвлекалась от свитера, и вот только что связала Гунилле шарф и варежки. Варежки были связаны верёвочкой, продетой в рукава, чтобы не потерять пёстрые плоды материнских усилий. Выйдя из дома, она тут же прятала это убожище в рюкзак.
Как-то, глядя на гуляющих во дворе детей и их собак, Гунилла начала играть с варежкой. Так ненависть к цвету была побеждена воображением. Она так хотела собаку, что варежка в её воображении превратилась в неё. Гунилла протёрла глаза: перед ней сидел пёстрый щенок.
Гунилла гордо тащила с собой щенка по улицам, пока не попала на выставку собак. Сперва она ёжилась от недоумённых взглядов, но, когда её окончательно признали за сумасшедшую, успокоилась. Щенок рвался и рвался с резинового поводка и, наконец, вырвался. Он влился в общую стаю собак, бегущих за лидером. Лидер, зажав палку в зубах, был в нескольких метрах от финиша, когда щенок прыгнул на него. Секунда, и палка вылетела из бешеного клубка. Фаворит исчез, и только щенок плевался шестью — не то чужой, не то той, из которой был связан. Остальные собаки, рыча, отступали.
К щенку, потеряв осторожность, подступал судья. Щенок бросился на него и мгновенно выгрыз горло. Дальше девочка не стала смотреть и отвернулась к окну. Там начинался дождь, и пешеходы без особой грации бежали по лужам. Когда она вновь посмотрела в зал, то всё уже было кончено. Не ушёл никто, ни хозяева, ни их питомцы. Щенок тёрся ей об ноги и вилял хвостом. Теперь, правда, он был уже похож на взрослого пса.
Гунилле это понравилось. Быть хозяином собаки оказалось интереснее, чем она думала. Теперь надо было найти Малыша.
Когда Варежка поставил лежащему Малышу лапы на грудь, он уже знал, что этого человека сразу убивать не надо. Хозяйка хочет сперва с ним поговорить. Но разговор не состоялся. Гунилла просто смотрела в залитые страхом глаза Малыша, и чувствовала, как её наполняет наслаждение. Наконец, она взмахнула рукой и снова отвернулась. Хорошо, что на красной шерсти кровь не слишком заметна.
Когда Гунилла вернулась домой, то мать сразу узнала свой узор на собачьей спине. Она вздохнула, но подумала, что, по крайней мере, на эту шерсть у неё аллергии нет.
2022
— Зовите меня Макс. Просто Макс, — сказал хозяин, поклонившись.
Гость вошёл, постучав ботинками о специальный уступ. Дверь закрылась, спрятав от глаз горный пейзаж и неровную лыжню.
— Я чувствую себя тут, как в сказке. Кругом снег и тихо.
— Да, тут у нас туристический кластер «Три шпаги». И берегитесь, внизу, как в конце настоящих сказок, всё завалено трупами, будто в «Гамлете». У нас же — мир и спокойствие. Там внизу — война, на которую вы не обязаны возвращаться. Цену вы знаете.
— Знаю. Но мне объяснили, что это простая формальность перед тем, как спуститься к людям.
Они сели, и хозяин включил радиолу. Пела какая-то француженка.
— Полное падение вкуса, — сказал гость. Я не порицаю, нет, просто я слушаю это и вспоминаю Генделя и Баха. Раньше, видимо, люди искусства были требовательнее к себе: они шли рядом с верой и ставили перед собой сверхзадачи. А это? И вообще, это из другого времени, не я, а мои внуки должны возмущаться этим пением.
— Ничего не поделаешь, у меня мало пластинок. А вы
