хотели, чтобы я вам поставил хор древних египтян? Это можно, тоже из другого времени, и тоже вам не понравится. Дайте я всё же переоденусь, так мне привычнее проводить официальную часть.
Через пять минут он вернулся в чёрном мундире с серебряным шитьём и черепами в петлицах.
— Это мой старый, у нас уже носят фельдграу, но я привык так, — Хозяин пожевал губы. — Глупости, что в наше время нужно выбирать сторону. Вот тут — ничего не нужно. Тут всегда кусок хлеба с маслом и никаких бомбёжек. Только вот простой сметаны нет: есть лишь взбитая и с ванилином. Мы с вами остановились на цене. Итак, вы продаёте?
Старик улыбнулся:
— Нет, просто показываю.
Лицо хозяина скривилось. Было видно, что ему жаль потерянного времени. А душа была хорошая, качественная, оттого ему было ещё более обидно.
Глядя, как с трудом гость спускается по снежному склону, у хозяина защемило сердце: «А ведь он ещё крепкий старик, и не скажешь, что он вообще может сдохнуть. И ходит этот поп на лыжах прямо как норвежец. Точно, это не мой день».
2022
— Выпей яду, Ксанф.
«ГПУ и Жопа». Неизвестный автор.
Гражданин в полосатой вязаной шапочке, которые носят футбольные болельщики (правда у него она была похожа на устройство для определения направления ветра, которое лётчики зовут «колдун» или «колбаса») вступил в маленький провинциальный город, как завоеватель в побеждённую столицу. Город ему не нравился, вокруг была обычная нищета и убожество. Посередине главной площади находилась лужа, взятая напрокат у Гоголя. Над управой трещал на ветру трёхцветный флаг, выцветший настолько, что поменялась его государственная принадлежность. Завоёванное гражданину не понравилось, он повёл длинным носом, взятым, кажется, у того же писателя, и оглянулся.
Нет, в этом городе было нечто неожиданное. На противоположных сторонах площади стояли сразу два театра. Здания были однотипными, и отличались только вывесками: «Новый театр» и «Новейший театр». Нет, ценником на билеты они тоже отличались.
— Один театр — два сольди, другой театр — четыре сольди, потому что четыре больше двух, — суммировал различие в художественном методе гражданин.
На следующий день в театре за два сольди появился посетитель.
В зале было пусто.
Между плюшевых кресел бегала только крыса. Когда Гражданин присмотрелся, то обнаружил, что она в очках.
Старый театральный занавес был тяжёл и расшит золотом. Даже издали чувствовалось, насколько он пыльный и старый. Гражданин поднялся по ступеням на сцену и, скользнув за мрачный полог, тут же остановился.
Перед ним, расставив широко ноги, сидел на табуретке толстый человечек. В руке его была плётка.
Рядом стояли актёры, чем-то похожие на кукол.
— Чувствую стиль мастера, — сказал Гражданин в полосатой шапочке. — Кажется, что-то эротическое есть в вашей творческой концепции. Я хотел бы поступить к вам на службу.
— У нас кукольный театр, а разве ты кукла? И почему ты не пошёл в другой театр?
— Я был там. Там на занавесе нарисована чайка, а я не люблю птиц. Впрочем, я не люблю и людей. Они ничего не понимают и читают не с помощью головы, а посредством другого места.
— Ты мне нравишься, — сказал человек с плёткой. — Можешь называть меня Барабас. Ну, скажем, Всеволод Эмильевич Барабас, если тебе нравится торжественность. Фамилия твоя меня совершенно не интересует, поэтому ты будешь зваться просто Малыш. Денег я тебе не дам, или дам как-нибудь в другой раз, всё равно тебе их некуда тратить. Главное, ты будешь служить Мельпомене, а она у нас строгая госпожа, кормить не кормит, а только хлещет плёткой. Познакомься с моими куклами, малыш.
На Малыша смотрели высокий и мрачный Арлекин, такой же мрачный и высокий Пьеро и красавица в несколько рискованном наряде.
— Арлекина, — сказал Всеволод Эмильевич, — зовут Владимир Владимирович, Пьеро — Александр Александрович (я люблю сдвоенные имена), а у нашей примы имён много — но все они на букву «Л». «Л» как любовь. Потому что она и есть любовь. Она наша прима. Незнакомка. Прекрасная дама. Первая кукла, что начала водить автомобиль, и тут же его разбила. Остерегайся её — она сбежала из витрины модного магазина и до сих пор не избавилась от своих манер.
Больше актёров у нас нет, кроме крысы, конечно. Но она служит уборщицей.
Это Малыша удовлетворило, и он стал служить в театре Карлсона завлитом.
Служба оказалась необременительной. Спектаклей было немного, и поэтому куклы всё время выясняли отношения. Репетиции были и вовсе удивительными. Карлсон собирал актёрский состав за кулисами и лупил кукол плёткой.
— Зачем ты их бьёшь? — как-то спросил Малыш.
— Актёров надо бить, — ответил Карабас. — Все актёры — куклы, даже если они называют себя людьми. Знаешь, что такое кукла? Кукла это механизм. Наверняка ты помнишь, как наши бабушки и деды стучали по телевизору, когда он плохо показывал картинку, помогает этот способ и сейчас. Тут тоже самое. Рассказывали и про одного знаменитого учёного, который починил счётно-решающую машину, пнув её в бок. За удар он взял один сольди, и десять тысяч за своё знание, куда ударить. Любой удар изменяет реальность. Жизнь полна ударов. Даже смерть в прежние времена объяснялась ударом. Удар — и нет человека, если место выбрано неправильно. Или, если подумать, наоборот, совершенно правильно.
Малыш довольно быстро освоился, и интриги в труппе перестали быть для него секретом. Пьеро писал бесконечную поэму «Тринадцать» на религиозную тему об апостолах и возмездии за предательство. Арлекин тоже сочинял лирические стихи для примадонны, в основном о её скулах, на которых горит закат. Впрочем, чаще лирики он писал рекламные частушки, зазывавших зрителей.
Однажды Малыш спросил, отчего у них в репертуаре всего одна пьеса.
— Кажется, у нас проблемы с репертуаром, — заметил он.
— У нас нет проблем с репертуаром, потому что мы играем одну и ту же пьесу. Раньше она называлась «Мышеловка», а теперь — «Балаганчик». Нужно менять не пьесы, а названия, потому что мы играем жизнь, а в жизни вечно происходит одно и то же. Главное — это запастись клюквой для сока. Клюквенный сок — очень важная в нашем театральном деле вещь.
— А, может, поставить ещё одну, какую-нибудь сказку для детей. Про ключи от счастья. Мальчик будет искать ключи, соберёт их и сложит слово «вечность».
Но Барабас ответил ему, что Малыш ничего не понимает в сказках. Ведь только европейские сказки — настоящие сказки, а наши сказки и не сказки вовсе. Эти сказки ставит театр напротив, и там по-немецки домовитая Красная
