которого вспоминает Иван Грузинов: "Среди ничевоков Сергей Садиков был самым талантливым поэтом. Одна из его поэм заслуживает всяческого внимания. Я имею в виду поэму "Евангелие рук".
Я помню, как Садиков читал "Евангелие рук" в Союзе поэтов. Поэма производила сильное впечатление.
Со времени смерти поэта, по-видимому, утрачены и затеряны все его стихи, в том числе и поэма "Евангелие рук". Смерть Сергея Садикова была трагической Летом 1922 года Садиков поехал в Петербург.
Там он попал под трамвай.
Трамвайным вагоном поэт был притиснут к земле и полураздавлен.
Спасти Садикова было почти невозможно.
Сдвинуть вагон трамвая в горизонтальном направлении было нельзя: при этом трамвай дорезал бы поэта.
Извлечь поэта из-под вагона трамвая тоже не представлялось возможным: при этом пришлось бы разорвать его тело, по крайней мере, на две части.
Целую ночь поэт лежал полураздавленный под вагоном трамвая.
Он был в полном сознании. Он диктовал из-под трамвайного вагона телефонограммы для передачи их в Москву".
И существование такого героя в "портретной галерее" оправдано — здесь про него не скажешь, мало где про него вспомнят.
Меж тем, он определённо герой своего времени.
А вот целиком заметка о Владимире Геннадьевиче Тардове: "(Псевдоним Т. Ардов, 1879 — 8.4.1938): Поэт, критик, драматург, публицист. Стихотворные сборники "Вечерний свет" (М., 1907), "Странник" (М., 1912). Автор книги "Отражения личности. Критические опыты" (М., 1909).
"Тардов… был ростом мал, большеголов, белесо-рус и судил о стихах авторитетно; я побаивался его критики и не дерзал прочесть ему юношеской своей поэмы "Хаскэм"" (С. Маковский. Портреты современников).
Как кончил свои дни этот персонаж (как и многие другие с "неприятными" датами смерти) — непонятно. Мы знаем, что в этот же год в своих постелях скончались Станиславский и эмигрировавший Шаляпин. Однако множество деятелей русской культуры тогда погибли трагически — и отчего читателю об этом гадать? Причём даже ремарка "С 1920 года заграницей" не всегда исчерпывает тему — мы так же знаем, что людоед, от которого человек ушёл в 1920, доедал его потом, по возвращении на Родину). Для некоторых персонажей энциклопедии существует ремарка "Погиб в ГУЛАГе", но означает ли то, что её нет, счастливой старости и естественной смерти? Непонятно. Да и если датой смерти стал боевой 1918 год — скончался ли человек как Василий Розанов Или же его вывели к оврагу люди в кожаных куртках? А, может, наоборот, с него сорвали кожаную куртку и поставили к стенке солдаты Добровольческой армии?
Нет, что не говори, дата и обстоятельства смерти для русской культуры XX века очень важны.
В остальном — перед нами блестящий образец книги для чтения.
Нужно только помнить, что это не конечная инстанция, а, скорее, приглашение к самостоятельной работе — посмотреть источник, перечитать (или открыть впервые) книгу мемуаров.
Время-то, хоть страшноватое, но великое.
Фокин П., Князева С. Серебряный век. Галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том третий. — СПб.: Амфора, 2008. - 517 с. (п) 4000 экз. ISBN 978-5-367-00573-8, 978-5-367-00630-8
07 ноября 2008
I
В восемь утра Малыша разбудил сановитый, как русский боярин, Боссе. Он возник из лестничного проема, неся в руках чашку капуччино с пеной, на которой лежал шоколадный узор. Боссе был в грязном кимоно с драконами, которое слегка вздымалось на мягком утреннем ветерке.
Он поднял чашку перед собою и возгласил:
— Omni mea padme hum!
— Да, так начинается новый день, — подумал Малыш, от неожиданности пролив молоко. — Всё начинается с молока, пролитого молока. Джон Дон уснул — фигак.
Последнее он произнёс вслух.
— Фигак, — заметил Боссе, — это наш народный герой.
— Герой, да. Сын Фингала.
— Господи! — сказал он негромко, разглядывая залив из окна. — Как верно названо море, сопливо зеленое море. Яйцещемящее море. Эпи ойнопа понтон. Виноцветное море. Ах, эти греки с их воплями Талатта! Талатта!
— Ты слышишь, — наш сосед на крыше опять стрелял из пистолета? — Боссе это очень не нравилось. — Слышишь, да? Сегодня приедет этот русский и нас, неровен час, застрелят вместо этого идиота. Так всегда бывает в фильмах — случайный выстрел, а потом всех убивают.
Они вместе арендовали жильё в старой башне, помнящей короля Вазу.
— Это будет совершенно несправедливо, — голос Боссе звучал особенно угрожающе под древними сводами. Однако Малыш не слушал его, он уже выходил, наскоро набив бумагами портфель.
Он представлял себе бушующее море и несущуюся по нему ладью. Там, на носу сидел Фигак, странно совмещаясь с героями его любимого Шекспира. Дездемона с платком, Ричард с двумя принцами на руках, и Макбет в венце. Весь мир — фигак. Мы тоже, тоже мы фигак-фигак-фигак! Нет повести печальней, и фигак!
Но Фигак всё же должен был встретить отца, после долгих странствий.
Но тут Малыш отшатнулся от края тротуара.
Когда он хотел перейти улицу Олафа I у старых ворот, чей-то голос, густо прозвучавший над его ухом, велел ему остановиться. Он скорее понял, чем увидел, что его остановил чин полиции.
— Остановитесь.
Он остановился. Два автомобиля, покачиваясь боками, катились по направлению к нему. Нетрудно было догадаться, кто сидит в первом. Это был русский лидер — Малыш увидел черную, как летом при закрытых ставнях, внутренность кабины и в ней, особенно яркий среди этой темноты — яркость почти спектрального распада — околыш. Через мгновение всё исчезло (фигак), все двинулось своим порядком. Двинулся и Малыш.
II
Находясь под впечатлением этой встречи, Малыш пришёл в школу по адаптации беженцев к стране убежища — свою каторгу и спасение. Он читал лекцию, физически ощущая шершавость мела, которым была покрыта аспидная доска за спиной. Доску украшали вереницы формул — ровные наверху, они начинали плясать и драться внизу, у самой полочки для мела. Предшественник каждый раз оставлял Малышу это таинственное послание, и каждый раз Малыш понимал, как мало он понимает в этих палочках и крючках, как ограничено его знание о мире. А, может, просто доску забывали протереть. Он думал об этой обиде мироздания, а в душе его звучал фигак — и сколько бы он не перечислял студентам чужих писателей, фигак следовал за ним. Сквозь кровь и пыль… фигак, фигак — летит степная кобылица. И мнет ковыль… Блажен, кто смолоду был молод, блажен, кто вовремя созрел, кто постепенно жизни холод с летами вытерпеть умел; кто странным снам не предавался, кто черни светской не чуждался, кто в двадцать лет был франт иль хват, а в тридцать выгодно женат; кто в пятьдесят — фигак! Фигак! Фигак представал перед ним даже
