– А Примакова вы тоже считаете лицемером?
– Примакова я никогда не критиковал. Я просто честно рассказал о состоянии его здоровья. Лужков тогда, помнится, протестовал против больного президента (Ельцина. – М.В.), я с ним был полностью в этом согласен. Только вот, в отличие от Юрия Михайловича, я в девяносто пятом году из-за этой информации потерял работу. Ложью тогда занимались все вокруг Ельцина, все лгали, что у него легкий приступ стенокардии, а я сказал, что это неправда, что у него серьезные проблемы с сердцем. Меня выгнали с работы из-за того, что я сказал правду, а Юрий Михайлович между инфарктом и шунтированием Ельцина, зная о состоянии его здоровья, танцевал с ним в обнимку на Васильевском спуске. Как вам? Не надо врать. Ельцин нездоров, и Евгений Максимович тоже нездоров, а вы нам его, как говорится, суете в президенты. Это уже, Юрий Михайлович, не просто лицемерие, это – цинизм. Зачем так издеваться над бедным стариком, который только что в Швейцарии сделал себе операцию, заменив свой собственный сустав на железный?
Отстаньте от пожилого человека – ему в девяносто девятом году было семьдесят лет! Я, собственно это и сказал, и показал.
– Вы здорово подпортили тогда репутацию обоим.
– Что значит подпортил? Как это подпортил? Я просто рассказал правду в то время, когда все лицемерно молчали. Вот и все.
– Насколько я знаю, Путин приглашал вас работать в свою команду, но вы отказались. Почему?
– Да, он меня приглашал. Я отказался потому, что я не человек команды. Я не понимаю, что значит командный журналист? Что он делает? Что решила команда, что ли? Я уж лучше в команде телезрителей буду. А вообще я искал способ занять более высокую социальную нишу, наверное, лет до тридцати пяти. Потом мне стало интересно просто делать все, что мне захочется. Собственно, я сейчас этим и занимаюсь.
– Да, но вы могли бы сделать тогда неплохую карьеру, почему вы отказались?
– Я абсолютно не интересуюсь карьерой, да и вообще, что значит сделать карьеру? Это значит стать чиновником?
– У вас появились бы большие возможности для самореализации.
– Я полагаю, что в профессиональном поле я все доказываю себе сам. Абсурдно искать каких-то доказательств из уст президента. Когда Путин сделал мне это предложение, я попросил, чтобы меня пустили в Видяево. Меня туда пустили. Я сделал стопроцентно честный репортаж – рассказал все, что видел. И что же? Меня за это выгнали – вот что. Ну значит, они считают, что в их команде надо работать по-другому, ну а я считаю, что по-другому работать не надо. Тогда, скажите мне, в чем смысл всего этого? Нет смысла работать в команде, в которой люди считают, что я должен что-то утаивать. Мне в такой команде неинтересно.
– Как вы относитесь к Путину? Что думаете о нем, как о политике?
– Я в нем разочарован. Считаю, что Путин серьезно не доработал в чеченском вопросе и в вопросе подавления сепаратизма. Вариант с кадыровским правлением для меня не идеальный – думаю, что во главе сегодняшней Чечни должен был бы стоять русский генерал-губернатор Шаманов. Это мой идеал. Путин сплоховал, струсил, – он слабак.
Мне казалось, что Россия должна вступить на путь модернизации, но за эти почти девять лет, пока он у власти, в России не построено ни одной дороги. Последние дороги были построены ещё при Брежневе! Какая уж там модернизация? Но зато мы только и слышим, что про нанотехнологии, а больше ничего нет.
Путин запретил свободу политической дискуссии в стране – для меня это принципиально важно. Я с ним ссорился и до трагедии «Курска», я поддержал НТВ, когда они защищали Гусинского. В момент ареста Гусинского я вышел и осудил Путина. То есть, у нас с ним был целый ряд принципиальных разногласий и разговоров на эту тему до того, как мы разлучились. Путин не хотел со мной по-настоящему ссориться и всегда приглашал поговорить, но всякий раз пропасть между нами оказывалась все более и более широкой, и в какой-то момент мне стало понятно, что с ним просто неинтересно. С ним скучно. Он скучный парень.
– А что бы вы сделали в стране, помимо дорог, если бы оказались на месте Путина?
– Занялся бы модернизацией социальной жизни через широкий общественный диалог. А он все уничтожил, оставив табуретку на одной ножке. Почему мы так боимся, что он уйдет? Да потому, что табуретка на одной ножке. Все остальные ножки Путин собственноручно уничтожил.
– У вас была возможность самому заняться политикой, почему вы её не использовали?
– А мне нравится быть в стороне. Политик должен все время что-то обещать, что-то врать. Я слишком критичен и саркастичен для того, чтобы быть политиком. Только я начну говорить избирателю, например: «О, избиратель, давайте есть булочки с повидлом», и через мгновение я остановлюсь и скажу: «А, впрочем, почему с повидлом? Почему не с медом или не с маком? А может быть, вообще не нужно есть булочки?» То есть моя критичность не позволяет мне продвигать какую-либо идею. Что бы я ни сказал – сразу же это оспариваю. А если я оспариваю, то как я буду это продавать? Ведь политик – это продавец.
– Политиком, значит, быть не можете, а за КПРФ людей агитируете?
– Я рассказываю людям о том, что у них есть единственная сила, которая ни от кого не зависит. Ни от олигархов, ни от кого-то ещё, а только от избирателей. КПРФ идет за собственным народом – в этом её отличие и сила.
– За кого вы отдали свой голос на прошедших выборах в Госдуму?
– Я член КПРФ с 27 сентября 2003 года. Я голосовал, естественно, за них.
– Вы вели одну из предвыборных кампаний КПРФ, насколько я знаю, довольно успешных.
– Да, я тогда ездил по деревням и селам, объездил тридцать один участок. Везде, где я выступал, победил Харитонов. К сожалению, у меня тогда не было под рукой телевидения. Было б телевидение, он бы у меня везде победил.
– А как вы работали с народом? У вас есть какие-то свои «фирменные» приемы?
– Мы собирали народ в клубе, давали денег электрику, чтобы он включил свет – и вперед. Как я работал? Сначала говорил какую-то преамбулу, а потом уже со мной начинали спорить. Я всегда говорю с людьми о главном – о том, что такое Россия, что такое будущее России, а также о том, что болит – думаю, что в этом, собственно, и заключается секрет успеха. Мы могли говорить на эти темы часами, и люди продолжали говорить ещё долго после того, как я уезжал. Были деревни, где люди никак не хотели расходиться после таких встреч.
– За кого будете голосовать на предстоящих президентских выборах? Кому симпатизируете?
– Я симпатизирую Геращенко. Мне кажется, что он остроумный, неожиданный, опытный и успешный. Геракл – самый классный.
– Сергей, ощущали ли вы когда-нибудь на себе давление руководства?
– Я никогда не испытывал и не испытываю на себе никакого давления. Если это вдруг случалось – всегда подавал заявление и сразу же уходил. Помню, при Горбачеве была введена цензура после вильнюсских и рижских событий. Я не стал этого терпеть и ушел.
В апреле девяностого года была горбачевская блокада, я сделал серию репортажей из Литвы – все они прошли в эфир. Эдуарда Сагалаева потом таскали в ЦК КПСС за эти репортажи, а меня чуть не выгнали с работы, но Сагалаев прикрыл. В январе того же года зампред Гостелерадио СССР Решетов рвал мои тексты и кидал их на пол со страшными криками. Я тут же подал заявление об увольнении и ушел, потому что у меня не было никакого желания смотреть на идиотов и клоунов любого ранга, которые будут рвать мои тексты.
Потом я работал с Добродеевым, это был девяносто первый год. Нас было тридцать человек, и мы начинали делать «Вести» на российском телевидении. Я был одним из отцов-основателей этой программы. Работать с Олегом было очень приятно, он никогда не лез ко мне с дурацкими советами. Он мог поспорить, но очень деликатно, он вообще деликатно спорящий был парень.
В девяносто втором в программе «Время» тоже никто не вмешивался в творческий процесс – у нас была концепция, суть которой заключалась в том, что ведущий программы новостей – хозяин этой программы, и вмешиваться не имеет права никто.
В девяносто третьем году Эдуард Сагалаев позвал меня делать «ТВ-6» вместе с Тедом Тернером. Я занимался «ТВ-6», но как-то не очень у нас получилось с Тедом Тернером.
В девяносто четвертом я пошел к Олегу Попцову и делал для него программу под названием «Подробности Российского телевидения» (канал «Россия» – М.В.). Попцов вообще никогда не давил. Один только раз он не дал мне камеру, когда я поехал с покойным Юшенковым в Грозный освобождать наших ребят-танкистов. Элла Панфилова, Сергей Юшенков и Владимир Лысенко – три депутата – поехали туда. Я попросил CNN, чтобы мне дали камеру, и они мне её дали. Я взял прекрасного оператора, мы поехали и все сняли. И тут надо сказать огромное спасибо Олегу Попцову за то, что он выдал в эфир все то, что я привез из Грозного. Более того, я должен был выдать восемь с половиной минут, а выдал в итоге двадцать – Попцов дал время. Он, конечно, просто герой. Его за это ФСБ чуть ли не под расстрел повело, так как это была операция секретных служб, а мы все рассекретили ради того, чтобы спасти ребят – танкистов. Министр обороны Павел Грачев объявил тогда, что в Чечне нет пленных – мы боялись, что их просто не станут искать. Мы хотели спасти ребят, и мы их спасли. Спасли тем, что стали об этом говорить.
