— Ступайте, ступайте,— был ответ Модельера.— "Лед и пламень" — здесь отгадка всего...
Когда обескураженный и смущенный Мэр покинул кабинет массажа, Модельер вскочил. Глаза его ярко и жестоко сверкали:
— Предатель!.. Ты пропустил свое чудо!.. Теперь получишь мое!.. Арсений, смывай с меня эту бодягу!..
Слуга, загримированный под непальца, подставил таз с перламутровой пеной. Мягкой губкой стал выжимать душистый шампунь над спиной Модельера, смывая узор, который стекал темными струйками в таз, открывая розовую нежную спину.
Мэр недолго ощущал себя обескураженным и смущенным. Мало-помалу тревога его улеглась. Ему казалось, что он усыпил бдительность Модельера. Хотелось позвонить Плинтусу и сказать ему что-нибудь легкомысленное и смешное, быть может, анекдотец про Рабиновича и Абрамовича, которые оказались вдруг на Чукотке. Однако время его было расписано. Ему предстоял обед в обществе близких знакомых, который он задумал в ресторане "Седьмое небо", на вершине Останкинской телебашни.
Ресторан, закрытый для остальных посетителей, был на несколько часов предоставлен в распоряжение Мэра. Из-за стола, сквозь огромные окна, открывалось великолепное зрелище: близкое небо с голубыми тучами, из которых падали прозрачные лопасти света, зажигая желтые рощи и парки, белые и розовые дали, перламутровые дымы, нежные золотые главки церквей, мерцающие проспекты,— всё это вращалось вместе со стеклянным рестораном и казалось, что обед протекает на космической станции, откуда видно вращение Земли.
Среди гостей была Моника Левински, с большими, прекрасно разработанными губами. Они постоянно что-то сосали: то продолговатую карамельку, то вкусный сочный банан, то свернутую в жгут салфетку, которую она окунала в сгущенное молоко. С ней рядом восседал известный эстрадный певец в парике с электрообогревом. Он чудом избегнул смерти в желудке чудовища Ненси, которое сначала утянуло его на дно Манежной площади, а потом отхаркало обратно, когда распробовало вкус парика. Тут же являл свое благородное лицо глава самой сильной в Москве преступной группировки, чем-то неуловимо напоминавший начальника отдела по борьбе с организованной преступностью. С ним рядом расположился лирический поэт, прослуживший несколько лет послом в Земле Обетованной, известный в поэтических кругах тем, что делал подтяжку лица и писал стихи исключительно в акваланге, погружаясь в ванну с морской водой. Тут же был известный всей Москве кореец, которого люди воспринимали как камердинера Мэра, но который на деле был потомком последнего корейского императора, о чем говорило сейчас его дорогое, из тяжелого шелка облачение с изображением цветов и драконов. Замыкал стол популярный журналист, носивший не совсем обычное имя — Марк Немец. Его снедали противоречия. Он был одновременно жертвой холокоста и Гиммлером, "рыбой фиш" и баварским пивом, свастикой и могендовидом, "Московским комсомольцем" и Торой, саксофоном и прямой кишкой. Эти противоречия создавали творческое напряжение, от которого его голодные ледяные глаза светились розоватым светом обеспокоенного осьминога.
Трапеза началась непроизвольно, без тамады. Перемежалась шутками, забавными историями, изъявлениями симпатий. Моника Левински пристально щурилась на плывущую за окном Москву, словно примеривалась, что бы можно было взять в пухлые нежные губы и обсосать, — полосатую, извергающую перламутровый дым трубу Северной ТЭЦ, или туманно мерцавшую колокольню Ивана Великого, или Шуховскую башню.
— Я благодарна гостеприимному хозяину,— произнесла она на таком хорошем английском, что все ее поняли.— Он пригласил меня в свой замечательный город, чтобы я могла заключить договор на перевод моей знаменитой книги "Из уст в уста". В русском варианте она будет называться "Мой рот". Это впечатления от встреч с интересными современниками: Билл Клинтон, Альбер Гор, Колин Пауэлл, Збигнев Бжезинский, Генри Киссинджер, а также глава ФБР Фри, вице-президент Чейни и, конечно, Шварценеггер, Сталлоне, Ван Дамм. Это не диалоги, отнюдь. Вы знаете, я болтушка, но они мне не давали слова сказать...— наградив Мэра чарующей улыбкой, она принялась обсасывать большую говяжью кость с мозгом, очаровательно хлюпая и причмокивая...
Стеклянная ротонда ресторана, открытая небу и облакам, вращалась вокруг глухого цилиндра, в котором скрывались электрические кабели, волноводы, жгуты проводов, медные жилы. По ним, словно невидимые соки, текли бестелесные образы. Насыщали колючее соцветье антенны, разбрасывая в небеса вихри невидимых зрелищ, беззвучных слов, безгласных уверений, бесцветных картин.
— Дорогому хозяину, уважаемому авторитету,— слово взял благовидный главарь преступной группировки по кличке Честный, подымая рюмку с тминной водкой.— Жить по понятиям — это значит жить по закону, но не тому, который навязывают нам прокуроры и судьи и прочая шерстяная масть, а тому, по которому живут птицы, звери, рыбы морские, смиренные монахи, цветы, а также "воры в законе". В моем лице они выражают вам благодарность за уважение к понятиям, обещают и впредь соблюдать законы птиц и цветов и дарят вам этот скромный подарок, серебряный ушат,— Честный сделал жест слуге, который тотчас же поднес и поставил на стол серебряный сосуд, напоминавший небольшой бочонок с крышкой.— А почему, спросите вы, ушат? Да потому, что в нем уши тех, кто не хочет жить по понятиям. В данном случае, это уши Ибрагима с Черемушкинского рынка, и Васьки, по кличке Автостоп, которому вы поручили контролировать автомобильные парковки. Примите, не побрезгуйте, Христа ради!.. — он открыл серебряную крышку ушата, где на дне сосуда лежали отрезанные пары ушей, смуглых и белых. Гости брали их в руки, рассматривали, качали головами.
— Не правда ли, я могу приоткрыть в этом кругу доверенных друзей маленькую тайну?— кореец вопросительно взглянул на Мэра, получив кивок согласия.— На Поклонной горе уже поставлена православная церковь в виде красивого стеклянного "бистро". Уже возвышается мечеть с минаретом, на который непременно нужно взглянуть нашей любезной Монике. Красуется синагога, похожая на высоковольтную трансформаторную будку. Теперь же, и в этом сюрприз, начинается строительство пагоды, в основу которой положен образ божьей коровки с раскрытыми крыльями. Предполагается возведение кирхи, костела, капища древних якутских богов, зороастрийских молелен, молитвенных домов для баптистов, адвентистов, сайентистов и секты Аум Сенрике. Я же, как потомок корейского императора, хочу преподнести моему другу волшебного дракона,— кореец извлек из шелковых складок халата небольшого зверька с перепончатыми крыльями, цепкими лапками и зубастой противной головенкой, поставил на стол.— Его сделали искусные мастера четвертого века в Долине фей, и он способен оградить вас, мой друг и благодетель, от всякого вреда и напасти.
В это время через ресторан пробегала мышь. У дракона загорелись маленькие рубиновые глазки. Он стремительно соскочил на пол, догнал мышь, придушил ее и принес в застолье, положив рядом с Мэром на скатерть. Все аплодировали. Мэр накрыл мышь салфеткой.
В бетонных желобах и протоках башни, как в толще огромного стебля, возносились бесцветные соки, испарялись в небо, неся в бесконечность пространств незримые, бестелесные образы. Транслировалась популярная телеигра "Возьми миллион", пользующаяся особой приязнью высших сословий общества. Ее ведущий, известный юморист-пересмешник, способный передразнить что угодно, от Первого Президента России до птичьей попки, был похож на веселого галчонка с бойким глазком, подглядывающим, кого половчее клюнуть. На подиуме, в ярких лучах, стоял мальчик из детдома, в аккуратной поношенной курточке, которому только что предложили получить миллион, передав для этого котомку. Но когда котомку открыли, из нее полетел пух. Мальчик плакал, пересмешник талантливо его передразнивал, окружающая публика хлопала и смеялась.
Благородное собрание, окружавшее Мэра, не ведало о проносящихся в соседстве от них невидимых вихрях.
Говорил журналист Марк Немец, розовея возмущенными глазками:
— Говорю это нашему благородному, веротерпимому Мэру не в виде упрека, а ради предупреждения! Можно закрывать глаза на коммунистические демонстрации в центре города... Можно терпеть фашистские организации на окраине Москвы... Можно, наконец, мириться с мышью на собственном столе, если ее накрыть салфеткой, но как можно допускать существование в нашем мегаполисе газеты "Завтра", этого я, извините, понять не могу!..— Его розовые глаза загорались и гасли, как сигнал "аварийки".— Желая лучше понять это издание, я прикинулся тараканом, проник в кабинет главного редактора и спрятался в складку дивана. Через минуту вошел генерал Макашов, сел на диван, едва меня не расплющив. Они подняли рюмки с водкой, и генерал повторил свою богохульную фразу: "Ни мэров, ни пэров, ни херов!" — на что главный редактор ответил: "Аминь!" Я вам — не советчик, любезный Мэр, но нельзя ли отключить у редакции свет, телефон и воду, как это было сделано в девяносто третьем с Домом Советов, чтобы они покинули помещение? Или повысить аренду в сто раз, чтобы они выбежали на улицу, где будем ждать их мы, носители европейской культуры....
