А ещё уверяет, что в 1931 году, читая в журнале повесть Андрея Платонова "Впрок", Сталин сделал на полях резкую надпись. И все - Платонова тут же "выбросили из литературной жизни". Да как же, каким образом "выброшенный из литературы" писатель именно тогда печатает одно за другим свои произведения: "Такыр"(1934), "Третий сын"(1935), "Фро"(1936), "Река Потудань"(1937), "На заре туманной юности"(1938), "Родина электричества"(1939) А сколько в ту же как раз пору Платонов написал статей! О Горьком, Николае Островском, Юрии Крымове, о Чапеке, Олдингтоне, Хемингуэе А пьесы для Центрального детского театра!
На его статью "Пушкин и Горький" в 1937 году обрушился известный тогда критик Абрам Гурвич. Платонов ответил ему в "Литературке" не под каким-нибудь трусливым псевдонимом и совсем не как человек, выброшенный из литературы: "Критический почерк Гурвича крайне вульгарен и пошл" и т.д. в том же мужественном духе.
А то взбредёт Волкову в голову рассказать байку, как Сталин вызвал однажды сразу трех знаменитых поэтов - Маяковского, Есенина, Пастернака - и повелел им срочно заняться переводом грузинских поэтов. Понять тут Соломона можно. Он слышал, что Сталин по рождению грузин, значит, как Соломон своим, так и он своим должен во всём содействовать. Но все встречи Сталина с писателями, все его письма, телефонные звонки им хорошо известны. Так вот, Маяковского он мог видеть один раз в Большом театре на торжественном заседании, посвященном Десятилетию Октябрьской революции, где в концерте поэт читал поэму "Хорошо!". Пастернаку Сталин однажды звонил в связи с арестом Мандельштама, но тот так жалко при этом вел себя, что Сталин бросил трубку. У Есенина ни квартиры, ни телефона не было, а только жены, числом четыре. У Есенина о Сталине - ни слова, у Маяковского он упомянут дважды, у Пастернака - возвышенные стихи и проникнутые благоговением письма ему
Наиболее полно клеветнический дар Соломона раскрылся в его книге "Шостакович и Сталин". Книга снабжена пространным на двадцать страниц предисловием за подписью Народного артиста СССР В.Т.Спивакова. Однако есть веские основания думать, что это сочинил сам Соломон. Действительно, невозможно поверить, чтобы такой известный и прославленный, такой образованный и интеллигентный человек, как Владимир Теодорович, мог наворотить столько невежественного вздора, комических глупостей, запредельной чепухи, чтобы до небес расхвалил чудовищную клевету на великого русского композитора.
Да не Спиваков даже, а просто психически нормальный человек может ли нахваливать книгу, 635 страниц которой напичканы жемчужинами ума такого, например, пошиба: "Шостаковичу удалось пережить тирана на 22 года. Это было подвигом!" Вы только подумайте: подвиг! победа! триумф!.. Я полагаю, что тут кончину здравого смысла надо почтить молчанием. Или всё-таки напомнить, что тиран был старше почти на тридцать лет. И у самого Волкова есть на счету множество таких переживальческих побед. Например, по всем данным он победил, превзошел, сунул за пояс Геббельса, почившего в мае 1945 года. Но вот вопрос: тиран-то прожил на несколько лет больше, чем композитор. Кто же всё-таки, в конце концов, победитель?
От имени Спивакова нам сообщается и такая новость о Советском времени: "Это была эпоха, когда каждому было о ком плакать". Да ведь так можно сказать о любой эпохе, ибо всегда были и будут утраты, потери, трагедии. Не о Советском же времени Тютчев писал:
Слёзы людские, о слёзы людские,
Льетесь вы ранней и поздней порой
Льётесь безвестные, льётесь незримые,
Неистощимые, неисчислимые
Во все века, во всех краях А уж сейчас-то на Руси не успеет закончиться один траурный срок, как начинается другой.
Или вот читаем о "кровавом "деле врачей". Да, было в 1953 году такое "дело" 28 врачей, в большинстве евреев, работавших в "кремлёвке". Евтушенко об этом даже успел - везде первый! - стихи сварганить:
Пусть Горький другими был убит, -
убили, кажется, эти же
Но почему "кровавое дело"? Через два месяца, ещё при жизни Сталина, выяснилось: всё "дело" - ложь, провокация, и все врачи были оправданы, освобождены, никто не пострадал, ни капли крови пролито не было. Однако это не мешает критику Бенедикту Сарнову, брату по разуму Волкова, из книги в книгу таскать вот такой ошметок: "Осужденных должны были повесить на Красной площади (Где же ещё! Не на Болотной же. - В.Б.), после чего по всей стране прокатилась бы волна еврейских погромов. И тогда, спасая уцелевших евреев от справедливого гнева народа, их сослали бы в места удаленные, где для них уже строились бараки".
Тут не удивишься и рассказу другого брата по разуму о том, что поэты Семен Кирсанов и Александр Безыменский, тексты которых Шостакович использовал в своих симфонических поэмах, оказались "жертвами культа личности", расстреляны. Я знал обе эти "жертвы". Почему-то запомнилось, как лихо Кирсанов на встрече Нового года в ЦДЛ отплясывал с молодой красавицей женой. Умер он в 1972 году, Безыменский - в 1973, оба - на 75-м году жизни.
Как было сказано, Пастернак никогда со Сталиным не встречался, но Волков неумолим: нет, встречался, и даже оставил описание встречи! Вот оно: "На меня из полумрака(?) выдвинулся(!) человек, похожий на краба, карлик с большим старообразным лицом.". Измыслить эту дикую чушь мог, разве что, человек, который не похож, а как раз и есть сам литературный краб или осьминог. А Сталин, между прочим, был человеком среднего роста, точнее, его рост 174 сантиметра.
А Рой Медведев писал, что лоб у Сталина был такой низкий, что Политбюро приняло решение: обязать на всех фотографиях, которые публикуются, делать его на два сантиметра выше. За неисполнение - ГУЛаг или того хуже. А Медведев, между прочим, недавно признался, что сорок лет врал о плагиате "Тихого Дона". Бог даст, доживём и до признания о сталинском лбе.
Вот, товарищ Спиваков, какую пучину полоумного вздора Волков освятил вашим благонадёжным и многолауреатным именем. И это далеко не всё
Дмитрий Дмитриевич Шостакович был истинный русско-советский патриот. Чего стоит одно его письмо, опубликованное в "Известиях" на другой день после великой речи Сталина 3 июля 1941 года. Оторвавшись от сочинения Седьмой симфонии, он писал или продиктовал по телефону из Ленинграда: "Вчера я подал заявление о зачислении меня добровольцем в народную армию по уничтожению фашизма. Я иду защищать свою страну и готов, не щадя ни сил, ни жизни, выполнить любое задание, которое мне поручат. И если понадобится, в любой момент - с оружием в руках или с заостренным творческим пером - я готов отдать всего себя для защиты нашей великой родины, для разгрома врага, для нашей победы".
В пудовой книге Волкова этого письма, конечно, нет.
А об отношении Шостаковича к Сталину убедительно говорит его письмо своему другу, известному тогда музыковеду Ивану Соллертинскому, которое композитор написал, побывав на заключительном заседании Всесоюзного совещания стахановцев 17 ноября 1935 года: "После выступления Сталина я совершенно потерял всякое чувство меры и кричал со всем залом "Ура!" и без конца аплодировал Конечно, сегодняшний день - самый счастливый день моей жизни - я видел и слышал Сталина".
Как это похоже на запись Корнея Чуковского в дневнике 22 апреля 1936 года после того, как они с Пастернаком побывали на заседании съезда комсомола. "Что сделалось с залом! - пишет он о появлении в президиуме Сталина. - А ОН стоял, немного утомленный, задумчивый и величавый. Чувствовалась огромная привычка к власти, сила и в то же время что-то женственное, мягкое. Я оглянулся: у всех были влюбленные, нежные, одухотворенные и смеющиеся лица. Видеть его - просто видеть - для всех нас было счастьем. К нему все время обращалась с какими-то разговорами Мария Демченко. И мы все ревновали, завидовали - счастливая! Каждый его жест воспринимали с благоговением. Никогда я даже не считал себя способным на такие чувства. Когда ему аплодировали, он вынул часы (серебряные) и показал нам с прелестной улыбкой - мы все так и зашептали: "Часы, часы. Он показал часы". И потом, расходясь, уже возле вешалки вновь вспоминали об этих часах.
Пастернак шептал мне всё время восторженные слова о нём, и оба мне в один голос сказали: "Ах, эта Демченко заслоняет его!".
Домой мы шли вместе с Пастернаком, и оба упивались нашей радостью".
Допустим, Шостакович в 1935 году был еще довольно молод, но Пастернаку-то в 1936 году было уже под пятьдесят, Чуковскому - хорошо за пятьдесят, а вот такие бурные чувства
И знаете, что говорит по поводу подобных писем, дневниковых записей, разговоров помянутый выше "уцелевший еврей" Сарнов? Будучи сам с дошкольного возраста антисоветчиком и сталинофобом, он не может вообразить, что умные, интеллигентные люди говорили и писали всё это искренне, что они действительно уважали, даже любили Сталина и ценили Советскую власть. Нет, говорит до 87 лет уцелевший Беня, все они - и Чуковский, и Пастернак, и Шостакович, и драматург Афиногенов, чей дневник он читал, - всё это они писали с одной целью - с явным расчетом на арест. Придут с обыском, а они тут как тут с дневничком: смотрите, как я обожаю товарища Сталина!
