Корр. Вадим Валерианович, но тогда возникают сразу два вопроса. Вопрос первый, можно сказать, ближний. Ведь хорошо известно, что "линия Чернышевского", которого вы отнесли к второсортным мыслителям, оказала определяющее влияние на русских революционеров. Достаточно вспомнить известное высказывание Ленина, что его "буквально перепахала" книга Чернышевского "Что делать?" Получается, что Октябрьская революция явилась реализацией этих второсортных идей?
В.К. Если хотите, поначалу это было в известной степени так. Но уже с середины тридцатых годов начали постепенно воскрешать и ту часть русской культуры, которую пытались "сбросить с парохода современности",— правда, очень ограниченно и не касаясь ее религиозно-философских истоков, остававшихся под запретом до самого последнего времени. Кроме того, в революции действовали разные силы, и октябрьский переворот 1917 года был бы невозможен без февральского — и этого тоже нельзя отрицать. Кстати, Ленин, в полном соответствии с тогдашними "либералами", считал, что мы должны "учиться" у Европы. А потом и Сталин заявлял, уже в 1932 году, что "мы хотим, чтобы американцы были нашими учителями, а мы — их учениками".
Корр. Вы имеете в виду высказывание Ленина о необходимости научиться сочетать русский размах с американской деловитостью?
В.К. Да, хотя бы это. Получается, что люди наиболее глубокого и высокого ума в России не были западниками, повторяющими и переводящими на русский язык высказанные там истины. Нет, они ни в коем случае не считали, будто Запад плох. Напротив, они лучше знали, понимали и ценили Запад, чем самые верные "западники". В самом деле, сравните, как знал Запад Белинский и как — Тютчев. Или, допустим, тот же Розанов, который часто писал о Западе, писал с глубочайшим пониманием, умел ценить его достижения. Сегодня патриотов все время пытаются записать в националисты и даже в шовинисты. Но, как четко сформулировал замечательный мыслитель Николай Трубецкой, один из создателей евразийства, в своей книге "Россия и человечество", изданной еще в 1920 году, космополитизм — тот же шовинизм, только более широкого круга наций. То есть романо-германская цивилизация выдается за единственно возможный тип цивилизации, а остальные в конечном счете подлежат уничтожению. Между шовинистом, который считает, что его страна превосходит все остальные и должна господствовать над ними, и западником — нет существенного различия, в основе своей это один и тот же тип мышления.
Так что я вернусь к своей мысли, которую считаю важной: все самые глубокие умы России не были "западниками" и в то же время не были националистами. Они понимали, что и у России, и у Запада есть свое добро и свое зло, своя правда и своя ложь, своя красота и свое безобразие. В этом отношении и Белинский, и Герцен стоят на голову выше большинства своих последователей. Когда Белинский в первый раз в 1847 году попал в Европу, он через два с половиной месяца отправил своему другу, тоже видному "западнику", Боткину письмо, где писал, что уже не может здесь находиться, когда же, наконец, домой, а немцев характеризовал как "тупой и пошлый народ" — я цитирую не дословно, но достаточно точно по смыслу. И далее: лишь в Германии Белинский увидел, что такое пролетариат и пауперы. В России из-за лености и пьянства, писал он, много грязи и много лохмотьев, но нет настоящей бедности — потому что настоящая бедность там, где добросовестные трудолюбивые люди не имеют работы и средств к существованию. Вот это Белинскому было страшно, он назвал это последней ступенью Запада. Проживи Белинский еще, он ушел бы еще дальше от западничества. А что касается Герцена, то он тогда же, в 1847 году, уехал во Францию и через год писал своим московским друзьям, либеральным, западническим друзьям: "Вам хочется Запада в противовес России, как христианам хотелось рая в противовес земле". При этом он говорит, что права личности, гражданская обеспеченность во Франции не существовала и не существует, а если существует, то лишь на словах. И надо прямо сказать, что все, написанное Герценом о Западе после 1848 года, во многом ближе к славянофильству, чем к западничеству. Высота Герцена проявилась еще и в том, что он, будучи еще "западником", занес в свой московский дневник совершенно восторженные характеристики Ивана Киреевского и Хомякова. Причем про того и другого сказал, что они опережают западную мысль. А в его устах в это время выше похвалы не было. Другие "западники", между тем, только ругали и проклинали "славянофилов". Подводя итог деятельности Герцена, его вообще нельзя отнести к "западникам". Эти фигуры, Белинский и Герцен, из западнического ряда все-таки выпадают. Точно так же, как Чаадаева до сих пор многие считают первым "западником", но я в нескольких статьях, по-моему, со всей обоснованностью показал неверность подобного мнения.
Корр. И здесь, Вадим Валерианович, хотелось бы задать второй, более глубокий вопрос. Конечно, "тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман", однако не получается ли так, что второсортные "низкие истины" Запада остаются все-таки истинами для этого мира, а интеллектуальные и духовные открытия русских мыслителей из названного вами патриотического ряда славянофилов-почвенников-черносотенцев — всего лишь "возвышающим обманом", плохо применимым на нашей грешной земле?
В.К. Понимаете, история идей не отражается историей человечества зеркально. У нее совершенно иные масштабы. И я не сомневаюсь, что сокровища русской мысли будут рано или поздно востребованы нашим обществом хотя бы в целях самосохранения. Так вот, по-моему, факт духовного превосходства мыслителей не-западнического направления есть своего рода приговор попыткам переделать Россию по образу и подобию Запада — попыткам, которые и сейчас продолжаются. Повторю, попытки эти бесплодны, и вовсе не потому, что Запад — какое-то зло, а Россия — добро, нет. Зла у нас не меньше, а в чем-то больше, чем на Западе, но оно — другое. И попытки исправить наше зло чужим добром приводили и приводят только к обратному результату. То есть западные идеологии не универсальны, они — так или иначе — созданы и действуют в интересах Запада. Это необходимо понимать. Ведь Февральскую революцию совершили западники — и ее результатом стали хаос, распад страны, четырехлетняя гражданская война, да и потом приходилось держать государство "железом и кровью", иначе не получалось. В частности, лишь при возвращении к патриотическим началам жизнь в Советском Союзе стала налаживаться, и перед войной она была уже достаточно стабильной. В конце концов, я даже помню это лично. Хотя мне было около 11 лет, когда началась война, я это помню, и мне интересно было прочитать в недавно вышедших книгах авторов "демократического" направления, что дело тогда обстояло не так уж плохо. В частности, могу сослаться на книгу бывшего переводчика Сталина Бережкова, который стал явным антикоммунистом,— так вот, он пишет, что по всей стране видел значительное повышение уровня жизни. И о том же самом пишет такой крайний антикоммунист, как Романов, основатель и руководитель НТС, Народно-трудового союза. Он предвоенные годы провел не в Москве, а в Ростове-на-Дону, так что совпадение наших впечатлений вряд ли можно считать случайным.
Война же не только уничтожила массу людей самого цветущего возраста, которые могли сыграть очень плодотворную роль — она разрушила огромную и ценную часть нашей страны: от жилищ до электростанций и железных дорог. И страшный урон, беспрецедентный в мировой истории, нанесен нынешней попыткой, совершенно необоснованной, противоречащей всей русской истории, превратить нашу страну в некое подобие Запада.
Корр. Получается, что Россия на протяжении каких-то восьми десятков лет выдержала три беспрецедентных для истории удара, если начинать с разрухи после Первой мировой и Гражданской войны. Дважды наше Отечество буквально возрождалось из пепла на глазах изумленного Запада. Есть ли у нас возможность выдержать и нынешний, третий удар?
В.К. Меня, в частности, беспокоит сегодня то, что массы людей занимаются совершенно непроизводительными вещами. Это или перепродажа, или охрана и обслуга "новых русских". Но не только новых русских. Дело дошло до того, что в школе, где учится мой внук,— два здоровых молодых парня-охранника. В Институте мировой литературы, где я работаю,— два здоровых охранника, вооруженных к тому же, которые меня не пускают в здание без пропуска. А я пропуском не пользовался никогда за 46 лет своей работы. В конце концов произошла даже такая безобразная сцена: один из наших самых выдающихся литературоведов, Сергей Георгиевич Бочаров, вступил, в сущности, в драку с охранником, потому что тот его начал толкать, выталкивать на улицу, а Сергею Георгиевичу за семьдесят, но он вынужден был ответить тем же. Страшно подумать, какое количество молодых здоровых людей, способных к производительному труду, занимаются сегодня невесть чем и фактически сидят на шее у нашего общества. Это, если вдуматься, просто не поддается объяснению. Россия не может существовать за чей-то счет, мы просто обречены или трудиться, или погибнуть.
