Война же не только уничтожила массу людей самого цветущего возраста, которые могли сыграть очень плодотворную роль — она разрушила огромную и ценную часть нашей страны: от жилищ до электростанций и железных дорог. И страшный урон, беспрецедентный в мировой истории, нанесен нынешней попыткой, совершенно необоснованной, противоречащей всей русской истории, превратить нашу страну в некое подобие Запада.
Корр. Получается, что Россия на протяжении каких-то восьми десятков лет выдержала три беспрецедентных для истории удара, если начинать с разрухи после Первой мировой и Гражданской войны. Дважды наше Отечество буквально возрождалось из пепла на глазах изумленного Запада. Есть ли у нас возможность выдержать и нынешний, третий удар?
В.К. Меня, в частности, беспокоит сегодня то, что массы людей занимаются совершенно непроизводительными вещами. Это или перепродажа, или охрана и обслуга "новых русских". Но не только новых русских. Дело дошло до того, что в школе, где учится мой внук,— два здоровых молодых парня-охранника. В Институте мировой литературы, где я работаю,— два здоровых охранника, вооруженных к тому же, которые меня не пускают в здание без пропуска. А я пропуском не пользовался никогда за 46 лет своей работы. В конце концов произошла даже такая безобразная сцена: один из наших самых выдающихся литературоведов, Сергей Георгиевич Бочаров, вступил, в сущности, в драку с охранником, потому что тот его начал толкать, выталкивать на улицу, а Сергею Георгиевичу за семьдесят, но он вынужден был ответить тем же. Страшно подумать, какое количество молодых здоровых людей, способных к производительному труду, занимаются сегодня невесть чем и фактически сидят на шее у нашего общества. Это, если вдуматься, просто не поддается объяснению. Россия не может существовать за чей-то счет, мы просто обречены или трудиться, или погибнуть.
Я сошлюсь еще раз на замечательную книгу Андрея Паршева "Почему Россия не Америка", где показано, что сегодня так называемая "интеграция с Западом" сводится к чудовищному ограблению страны. И эта интеграция — явление иллюзорное. Речь там идет об известных братьях Черных, которые в ходе "реформ" непонятно каким образом стали владельцами крупнейших алюминиевых заводов. Где истоки их богатства? Оказывается, все лежит на поверхности. Средства массовой информации восхваляли этих "новых русских" за то, что они, дескать, дают работу десяткам тысяч людей плюс к тому платят какие-то большие налоги в государственный бюджет, но замалчивали тот простой факт, что киловатт-час электроэнергии в России стоит примерно 2 цента, а на Западе в среднем — 13,5 центов. То есть Черные продавали на Запад не столько металл, сколько электричество, а значит, одновременно — наши уголь, нефть и газ. Я специально занялся этим вопросом и провел несложные расчеты. На производство одной тонны алюминия тратится 18 тысяч киловатт-часов электроэнергии — столько полностью оборудованная бытовой техникой квартира: с холодильником, телевизором, стиральной машиной, микроволновой печью, электроплитой и так далее,— тратит в течение трех лет! Получается, на одной тонне алюминия эти дельцы за счет дешевой электроэнергии могли "заработать" свыше двух тысяч долларов сверхприбыли. Теперь они, как известно, "отказались" от своего сверхвыгодного бизнеса. Считается, что их кто-то "отогнал" от кормушки. Однако я вполне допускаю, что на Западе начали бойкотировать этот алюминий. Или вот-вот начнут, по крайней мере. Там остро стоит вопрос о стоимости нашей электроэнергии, о переходе на "мировые цены" за нее. Но если перевести нашу энергетику на этот уровень, за электричество у нас никто не сможет платить. Уже при нынешнем уровне цен ни один регион не может расплатиться за энергию. Чубайс недавно выступал с планами поднять ее цену на 30-40%, а для "интеграции" надо ее поднять на 700-800%. Но тогда наши товары станут абсолютно неконкурентоспособными уже на внутреннем (а не внешнем) рынке. Придется просто прекратить всякое производство в стране. Один этот пример показывает, что наша интеграция в "мировой рынок" — совершенно мнимая. При таком различии структуры необходимых цен о какой интеграции может идти речь? И все, что сегодня считается признаками интеграции — это мишура, это ложь. Эта разница в цене электроэнергии, если хотите, настоящий "железный занавес", за которым Россия существует точно так же, как существовал Советский Союз. И снять его нельзя. Да, его сегодня прорывают за счет фактического разрешения на вывоз энергии дельцам наподобие Черных, но такое положение не может длиться долго. Нельзя усидеть на двух стульях сразу.
Корр. Возможно, существованием этого "железного занавеса" объясняется и еще один поразительный факт — я имею в виду уровень так называемой капитализации нашей экономики. Сегодня для предприятий всех форм собственности, производящих продукции, пусть даже по нынешнему грабительскому курсу, на 220 миллиардов долларов, капитализация составляет чуть больше 43 миллиардов долларов. Получается, один Билл Гейтс при желании может скупить всю Россию. Какой-нибудь не самый крупный западный банк стоит на рынке дороже, чем вся наша промышленность. А долг России перевалил за отметку 200 миллиардов. Это чудовищные диспропорции.
В.К. Да, конечно. Но кроме этих объективных фактов, существует еще и особый способ жизни, выработанный русским народом на своем геополитическом пространстве. Мы уже не раз об этом с вами говорили, но я еще раз подчеркну, что нам присуща резко отличающая от западных народов черта — своего рода максимализм и экстремизм. Многие наши победы, в том числе победа в войне 1941-45 годов, были бы невозможны без этого максимализма. Но и многие наши беды, в том числе нынешняя катастрофа, имеют тот же самый источник. Многие наши соотечественники, совсем как московские друзья Герцена, хотели Запада в противовес России, как христиане чаяли Рая в противовес Земле. И это их стремление нельзя перечеркивать напрочь.
Я уже не раз говорил, что без февральской революции 1917 года не было бы и октябрьской. Ведь до 1917 года в партии кадетов состояло около ста тысяч человек, между тем как максимальная численность партии большевиков составляла восемь тысяч человек. И эти члены партии в подавляющем большинстве своем к свержению царя никакого отношения не имели, поскольку находились либо в эмиграции, либо в Сибири, куда были сосланы в основном за антивоенную пропаганду. После Февраля в стране наступил такой хаос, зачастую кровавый, что нужна была сила, способная остановить падение России. И такой силой выступили именно большевики.
Тот строй, который сложился на Западе, он именно сложился: постепенно, органически, в ходе истории этих сообществ, а не по чьей-то воле. Капитализм нельзя построить в одной, отдельно взятой стране. А социализм можно построить. Это, если угодно, явление совершенно иного порядка. Еще раз вернусь к тому общепризнанному факту, что у нас нет "гражданского общества". Что это такое в западном понимании? Это люди, ничем друг с другом не связанные, кроме своих частных интересов. Но там эти интересы вырабатывались веками, и в нужный момент, когда интересы оказываются затронуты, реакция на подобный "вызов" у людей оказывается совершенно однотипной, инстинктивной даже, и они действуют как единое целое. Казалось бы, Франция в течение долгих лет буквально молилась на генерала де Голля, который после долгих лет упадка возродил величие страны.
Корр. Да, по его выражению, "спас дом и кое-что из мебели".
В.К. Это была очень яркая личность, герой Сопротивления, и его французы очень любили. Но, поскольку он решил отказаться от американской помощи и ограничить вторжение иностранного капитала, это привело к определенному снижению уровня жизни. И вот пошли демонстрации под такими лозунгами: "Даешь 40, 60 и 1000!" Имелось в виду, что рабочая неделя должна составлять 40 часов, пенсионный возраст мужчины — 60 лет, а минимальная зарплата — 1000 франков. Де Голль не мог пойти на это, и его по референдуму согнали. Но ведь это вырабатывалось веками. На западе парламент существует с XIII века, и это не боярская Дума, а орган, представлявший все сословия, опиравшийся и на аристократов, и на городские цеха, и на духовенство. Великая Французская революция началась с того, что депутаты парламента, созванного Людовиком XVIII, отказались принимать угодные королю налоги и отвергли все попытки давления. У нас ничего подобного не было и нет, если не считать разве что Собора 1613 года, на котором избрали царем Михаила Романова. Когда в начале 1991 года 76% людей проголосовали за сохранение СССР, никакого влияния на последующие события это волеизъявление не имело. То, что произошло в Беловежской Пуще, не вызвало никаких протестов. В дни ГКЧП был снят фильм, из которого видно, что подавляющее большинство людей одобряло создание ГКЧП, но они никак не выражали эту поддержку своими действиями. И в ситуации, почти аналогичной времени Великой Французской революции, оказалось возможным попросту расстрелять парламент из танковых пушек, потому что такого рода учреждение у нас не имеет никакой поддержки, не отстаивает никаких общественных интересов — это в наших условиях не более, чем говорильня. На Западе все иначе. Если, например, Америка начала войну в Индокитае, то вначале общество эту войну поддерживало. Но прошло несколько лет, погибли десятки тысяч американских военнослужащих, стала ясной полная бесперспективность этой войны — и общество нашло способы повлиять на свое правительство, чтобы войну прекратить. Были и демонстрации, и забастовки, даже Уотергейт был. У нас же не было и нет институтов гражданского общества, негосударственных форм мобилизации людей для защиты тех или иных своих интересов. Оно не сформировалось в течение нашей истории, и вряд ли образуется в ближайшем будущем. Можно за это осуждать Россию, можно ее за это даже презирать, можно сокрушаться, но нельзя от нее требовать невозможного. Нет у нас этого сообщества эгоистов, здесь люди руководствуются чаще общими интересами, чем своими личными. И почти любой человек стыдится открыто проявлять свои эгоистические интересы. Даже если они у него есть, он старается их как-то спрятать. Это извечная наша черта, связанная, если угодно, с православной этикой, которая считает грехом накопление богатств. В то время как на Западе господствует протестантская этика, которая считает: раз человек богат — значит, его Бог любит.
