это, кажется мы в Москве уже говорили.
А роман Айрис Мэрдок «Черный принц» вызывал у меня все время ассоциацию с «Лолитой» Набокова. Шульман говорил, что прочитал «Черного принца» когда болел скарлатиной в армии, и этот роман произвел на него просто-таки физиологическое впечатление. В смысле — потряс. И, говорил Шульман, роман Мэрдок замечательный, хотя в нем досказано и объяснено то, что, может быть, не надо было досказывать и объяснять.
Я так не думал, но сейчас я о другом.
Чтобы два раза не вставать, я вот что скажу — за каждой гражданской позицией стоит живой человек. Он не единица из криминальной статистики, и не один из поводов к сетевым спорам.
Человек живой. И это человека бьют по голове и он вместо того, чтобы держать новорождённого сына на руках, лежит в больнице.
Извините, если кого обидел.
19 февраля 2012
История о том, что два раза не вставать
Вот Эппель умер, и оттого я почувствовал некоторую обиду.
Про Асара Эппеля написали много всяких статей, и я ещё думал, соваться ли мне с этим в пространство.
А потом как хлопну себя по лбу: что ж я такое думаю, я ведь помню его слишком хорошо.
И слишком хорошо помню, что он был добр ко мне.
А я сидел в жюри разных премий, которые он не получал.
По-моему, это ему было обидно. Но он как-то подошёл ко и стал меня утешать, чтобя я не тревожился об этом. Эппель открыл мне Бруно Шульца.
Он мне, на самом деле, открыл целый мир довоенной Восточной Европы — через запахи корицы и перца в старых лавках, запахи сырости из подвалов и запах нагретого солнцем дерева, тридцать разных запахов пыли, а так же вид на стены польских домов, что много раз меняют государственность, а на стене по-прежнему булькают водяные часы, это такой особый мир сна между географией и хронологией.
Дальше должно было быть соображение о том, что Эппель был настоящий еврейский писатель в какой-то бабелевской линии, не спекулянт на национальности, а именно что очень сильный писатель той традиции, которая, кажется, с ним и кончилась.
Этого я не написал, это как раз скажут (или не скажут за меня). Кстати, этот настоящий писатель умер в больнице, куда выходят окна моих родственников.
Всё в мире переплетено — я часто ходил мимо.
Кстати, чтобы два раза не вставать, накануне мне приснился сон, в котором у меня выпал зуб. Я ворочаюсь и пытаюсь вставить его обратно, но он держится недолго и отваливается, как известный майорский нос. Большой аккуратный зуб, чистенький и целый. И ещё не проснувшись, я не мог понять, к какой это потере.
Извините, если кого обидел.
21 февраля 2012
Рассказ Мамлеева "Не те отношения"
Милое, красивое существо лет двадцати двух Наденька Воронова никак не могла сдать экзамен по сопромату.
Преподаватель Николай Семенович все отклонял и отклонял.
Наконец, извинившись, просрочив все на свете, Наденька решилась в последний раз.
Свидание состоялось в неуютном, полутемном закутке, около аудитории. Взяв билет,
Наденька заплакала. Николай Семенович, солидный, женатый мужчина лет около сорока, посмотрел на нее холодным взглядом.
— Вот что, Наденька, приходите ко мне в субботу в восемь часов вечера. Я буду один. Вы меня поняли?
— Да, — как-то неожиданно тупо и даже согласно пролепетала Наденька.
— Запишите мой адрес.
Надя сама не понимала, что делает. Однако же ко всему этому она была фрейдисткой и верила во Фрейда, как в своего отца.
В субботу ровно в восемь часов она была у преподавателя.
— Вы один, Николай Семенович? — жалобно спросила она.
— Да, один. Ни жены, ни детей нет.
— Николай Семенович, — заплакав, ответила Наденька, — я вас понимаю… Что тут можно сделать? — всплеснула она руками. — Вы неудовлетворены женой…
— Ну-те, ну-те! — пробормотал Николай Семенович.
— Но знаете, — робко вставила Наденька, — ведь всем известно, что в этом случае лучше всего помогает огородничество. Огородничество прекрасно компенсирует сексуальную неудовлетворенность.
— У меня все наоборот, — сердито возразил Николай Семенович, — именно, невозможность заняться огородничеством я компенсирую половой жизнью с супругой. Но учтите, что ни огородничество, ни супруга не имеют к нашим отношениям ничего…
— Так что же вы от меня хотите? — вспыхнула Наденька.
— Наши отношения будут более серьезны. И в некоем роде странны…
— Странны?
— Да, — ледяным голосом ответил Николай Семенович. — Но учтите, Надя, ни вашему здоровью, ни вашей психике не будет причинено никакого ущерба. Вы согласны?
— Да… Если так.
— Зачетка при вас?
— Угу.
— Ну так раздевайтесь, милочка.
— Насовсем? — пролепетала Наденька.
— Насовсем, — сухо ответил Николай Семенович.
Наденька разделась.
— Пройдемте в эту комнату. Так, — вдруг как-то непонятно, не глядя на голую Наденьку, проговорил Николай Семенович. — Видите эту кровать? — резко спросил он. —
Помогите мне передвинуть ее в центр.
Наденька, опостылев самой себе, стыдясь лунного света, помогала. Николай Семенович, однако ж, был очень строго одет, даже строже, чем бывал на кафедре.
— Кота уберите, — приказал Николай Семенович.
Наденька вынесла кота на кухню.
— Настольную лампу перенесите в угол. И слегка притемните. Вот так. Все стулья вынесите на кухню. И чернила тоже унесите.
"Что-то теперь будет?" — остолбенело подумала Наденька. В душе она была совершенно чиста.
— Ну-те, ну-те, — так встретил ее Николай Семенович, когда она вошла в комнату.
Странно, что он почти совсем не бросал взгляда на ее вполне адекватную фигуру.
— Николай Семенович, ради Бога… — заплакала Наденька.
— Ничего, ничего, милочка… Я же вам сказал, ничего страшного не будет. Только не дрожите так.
— Что мне теперь делать? — трагически воскликнула Наденька.
— Ложитесь на кровать. Так, как есть. И ничем не накрывайтесь.
Наденька тупо легла на огромную, двуспальную постель. Почему-то вспомнила кота, который мяукал в закрытой кухне.
— Ну-с, ну-с. Итак, на меня не обращайте внимания. Лежите на постели и каждую минуту вскрикивайте: "Ой, петух! Ой, петух!"
— Николай Семенович!
— Что "Николай Семенович?!" Делайте, что вам говорят! Лежите и вскрикивайте "Ой, петух!".
— Николай Семенович!
— Надя, — ледяным голосом повторил Николай Семенович. — Я сказал все.
— Ой, петух! — робко, с каким-то даже молитвенным оттенком воскликнула Наденька.
Ответом была гробовая тишина.
— Ой, петух! — повторила Надя, закатывая глаза. Почему-то в стороне ей показался чей-то лик, но опять же вверх тормашками. — Ой, петух! — почти дурашливо выкрикнула она в третий раз.
— Надя, — тяжелым, гипнотическим голосом проговорил где-то сбоку Николай
Семенович. — Не кривляйтесь. Говорите четко и спокойно через каждую минуту "Ой, петух!".
Душа Наденьки оледенела. Равнодушная даже к своей груди, она
