с Командиром на равных. Тем более, перед ним был бывший командир.
И Малыш сразу же спросил:
― Куда?
Он знал, что за просьба может быть у Командира, не огород же ему понадобилось полоть.
Ехать надо было недалеко.
― Ты понимаешь, ― говорил Командир, ― Карлсон совсем сошёл с ума. У него был шанс, а теперь его нет. И шанса нет, и его самого. Он — как бы не он уже, крыша у него поехала.
Малыша немного вело от утренней выпивки, ему уже хватило романтики в прошлом. Да-да, сто тысяч лет необъявленных войн, и вот ещё одна, чужая. И этот полковник, он ведь его знал. Революция пожирает своих детей. Нет, враньё, все пожирают своих детей ― и всегда приходят свои ― как к Андреасу Нину…
― Какая Нина?
― А это я так, это из Барселоны, вспомнилось просто,― отмахнулся Малыш.
― Вас, питерских, погубит начитанность, вот что.
Малыш пожал плечами. Папа не одобрил бы этой фразы.
― Он становится опасен, ― продолжал шелестеть голос над ухом. ― Ты должен понимать, он воин-поэт в прямом смысле… Ты пойдёшь на катере…
― К такой-то матери, ― сам того не желая, продолжил Малыш.
Он погрузился на этот катер в верхнем течении реки, по которому ещё невозможно было угадать её величие в течении среднем и нижнем.
Катер шёл, поднимая волну, и только у границы сбросил скорость.
Капитан угрюмо смотрел на Малыша. Он, видимо, часто возил такой груз, и не сказать, что это доставляло ему удовольствие.
Малыш думал, что они пересекут границу ночью, но катер прошёл её днём. Просто капитан сходил к пограничникам с красной полиэтиленовой сумкой из супермаркета с логотипом «Кока-Колы», а вернулся уже без сумки. Малыш даже и не поинтересовался, почём нынче переход.
Как только пограничный пост скрылся за поворотом, два матроса стащили брезент с кормы.
Там оказался спаренный пулемёт.
Стволы масляно блестели в закатном солнце.
Пулемётом они воспользовались только раз.
Из протоки было высунулась лодка ― старая дюралевая «казанка».
Матрос с плоским, будто стоптанным, лицом тут же развернул стволы и стрелял, пока не опустели коробки.
Они отплыли довольно далеко, когда Малыш услышал, как воет собака. Он догадался, что это, видимо, собака с той лодки. Как она уцелела ― непонятно. Но больше думать ничего не стал.
Они были уже на черте войны ― черта была зыбкой, и войну от мира, по сути, ничего не отделяло.
Так прошло два дня.
Малыш, по большей части, сидел у борта и слушал в наушниках свою музыку для старпёров.
Иногда он лежал на палубе катера и смотрел, как голубое небо чертят реактивные самолёты, ― он знал их силуэты наизусть, потому что видел их на многих войнах. Если во всём мире будут воевать одним оружием, это было бы логично. Оружейники всегда договорятся, подумал он. Но в наушниках бились клавишные, и он прикрыл глаза. Тем более что в наушниках он не слышал залпов, что становились всё ближе и ближе.
Наконец, они вошли в пустынный город, с трудом миновав обломки обрушившихся мостов, и причалили к прогулочной пристани.
Там ветер давно истрепал навесы с рекламой «Кока-Колы».
«Кока-Кола, ― подумал Малыш, ― тоже интернациональное оружие».
― Мы не обязаны идти с вами, ― прервал молчание капитан.
― А? Ах да, разумеется. Но вы, кажется, ждёте меня до утра?
― Точно так. Но только до утра.
― Больше и не надо.
Малыш пошёл вдоль пустынной улицы. Какой-то остряк написал на стене старый лозунг «Patria o muerte!» ― конечно, с ошибкой.
В нагрудном кармане попискивал навигатор, выводя к старому зданию универмага.
Всё решается в универмагах, история всегда рифмуется, ― подумал Малыш, но не сумел вспомнить, что это за универмаг пришёл ему на ум. Кажется, это был какой-то универмаг на Волге. Волга совсем другая река, но и там всё решилось в универмаге. Какой-то сумасшедший фотограф следовал за ним, бормоча и щелкая аппаратом.
Приглядевшись, Малыш заметил, что объектив у него наглухо заклеен скотчем. Он прошёл мимо костров, что чадили в железных бочках. У него несколько раз проверили документы, но Малышу показалось, что он мог бы показывать их кверху ногами.
И вот, пройдя по длинным коридорам, где отовсюду слышалась какая-то разухабистая музыка, он остановился перед дверью с вполне уместной табличкой «Директор».
― Узнаю тебя, мой мальчик! Даже сейчас ты постучался, даже сейчас.
Голос был добродушен, и Малыш сразу вспомнил, как услышал его в первый раз. Хозяин этого голоса орал на него под Полтавой лет десять назад. Они выстроились в поле, шведы против русских, и полковник тогда не был ещё полковником и даже генерал-поручиком ― он был капитаном Преображенского полка.
― Здравствуйте, товарищ полковник. Вы помните меня?
― Как же тебя не помнить, Малыш? Ты ведь зашёл поговорить, да?
― Конечно, товарищ полковник, поговорить.
― Только сядь сюда, Малыш. Мне очень не хочется, чтобы ты делал какие-нибудь резкие движения, тогда ведь разговор не получится. А помнишь, как я вытащил тебя из вертолёта, а потом мы вместе вытащили штурмана? Пилот был убит, а штурмана мы вытащили. У него были перебиты ноги, и, дёргаясь, он резал себя обломками костей. Доктор скомандовал: «Наркоз!», и ты резко ударил штурмана в голову. Я не ожидал, что тебя учили полевой медицине. А теперь ты пришёл поговорить. Просто пришёл поговорить. Варенья хочешь?
― Давайте.
Карлсон выдернул банку из груды таких же за его спиной.
― О, на этот раз ― клубничное. Хорошо жить в универмаге, да?
― Я не люблю клубничное, хотя, впрочем, какая разница.
― Ты просто не разбираешься в варенье. А я вот разбираюсь, я даже спирт в нём развожу. Я много в чём разбираюсь. Многие упрекали нас в том, что мы просто хотели пошалить, но ведь ты знаешь, что это не так. Я слишком много читал, прежде чем перестал читать вовсе, ― и это были воспоминания. Что толку читать выдумки, нужно читать мемуары ― в них хватит и выдумки, и правды. Я хотел реконструировать прошлое.
― Всего не перечитаешь, и ничего не вернёшь, ― сказал Малыш, чтобы только заполнить паузу.
― Всего и не надо. Ведь что скажет Папа? А Папа скажет ― пустяки, ведь это дело житейское. Но я запомнил, как делается история. Кому сейчас интересны ужасные подробности политических решений Че Гевары, расстреливал ли он несчастных по темницам и его смешной опыт руководства
