Коробьина. Если за десять лет ничего не произойдет, а, может быть, и за пять, то дома просто разрушатся сами собой.
Ведущий. Прогноз суровый.
Через затемнение вновь возвращаемся в студию
Комеч (почти умиленно). Я хочу сказать все-таки об архитектуре авангарда. Для меня это законченная эпоха изумительной архитектуры. Я соглашусь, что она напоминает Возрождение по чувству пропорций. По редкой красоте чистых линий и простых решений. Она подобна чистому алмазу. Не говорю даже о московских памятниках; но вот я приехал в Выборг и увидел библиотеку Аалто. Я ошеломленно остановился. Очень просто, очень бедно и совершенно фантастическая архитектура.
Ведущий. В каком состоянии?
Комеч. Благодаря финнам, в хорошем. И, хотя я занимаюсь древней архитектурой — я бы именно авангарду уделил особое внимание. Первое, из-за ее великого качества, второе, из-за ее, действительно, неважных материалов. Она уязвима. Если не предпринять сейчас особых мер, она уйдет в те сроки, о которых только что сказала Ирина Коробьина.
Ведущий. Понятно, что деньги все равно будут действовать по своим правилам. Если их не вгонять в рамки, принятые социумом. Но для этого нужен общественный договор. Нужно самосознание. Не только законы. Законы не будут исполняться, если нет общественного настроя на их исполнение. На что же мы рассчитываем?
Хазанов. Если посмотреть на наши города как бы из космоса, то мы увидим очень странную картину. Везде повышение цены идет от окраины к центру. Почему? Потому что в центре власть — и в центре памятники. Но у нас как только деньги приходят в центр, эти памятники первые падают жертвами экспансии градостроительной. Значит, вывод очень простой. Выводите административные функции из центра. Федеральные органы со Старой площади надо увести очень далеко, за МКАД. Центробежное направление развития может оттянуть экспансию престижного жилья. А дальше — создавайте, ребята, резервации, это будут такие новые Серебряные боры, новые Рублевки, вокруг новой столицы. И вот эта новая столица будет единственным реальным способом защитить старую Москву.
Еще одно затемнение. В кадре — историк и журналист Наталья Самовер
Самовер. Проблема заключается не только в том, что отстает сознание инвесторов и властей. Куда хуже, что историческое сознание нашего народа разорвано. Мы говорим, что нашу архитектуру не раз и не два ломали и топтали; но минимум столько же раз, а, может быть, и больше ломали и топтали наше историческое сознание. Что такое Россия, с которой мы себя соотносим? Образы ее слишком разнятся у наших современников. И среди них лишь малую толику занимают образы того самого романтического периода, закончившегося страшной кровью, в который создавались замечательные памятники русского авангарда. Нас не смущает то, что на крови построен Санкт-Петербург, хотя в ранние советские годы были историки, которые утверждали, что преступления царского режима распространяются и на искусство, созданное при нем. Сейчас сам термин «сталинский ампир» акцентирует черную сторону истории тех лет, которую обществу хотелось бы забыть. Общество хочет стереть не только память о политическом ужасе, но и материальные образы, носители этой памяти.
Ведущий (несколько даже растерянно). А с этим-то что делать?
Самовер. Я полагаю, что это постепенно, медленно изживается. Народ примиряется со своей историей. Не с памятью о терроре, не с памятью о тех людях, которые запятнали себя, но с представлением о том, что история — это целостный процесс. О том, что не было в ней, на самом деле, искусственных разрывов. Когда…
Ведущий. Наталья, простите, что я Вас перебиваю, но у меня лично противоположное ощущение. Что историческая память становится предметом общественных спекуляций, но не восстанавливается. Более того, я не представляют себе никакую другую страну, где «историки» в кавычках Носовский и Фоменко стали бы авторами бестселлеров. Что это за нация, которая готова восхищаться историческими трудами, которые отрицают ее историю?
Самовер. По-моему ощущению, пик того, о чем Вы говорите, пройден. Действует инерция моды, но и она пройдет. Я сужу по людям, с которыми я общаюсь. Появилось большое количество молодых людей, которые не являются профессиональными архитекторами, совершенно не обязательно являются профессиональными историками, но которые с большим интересом относятся к архитектурному наследию и в особенности выделяют наследие ХХ века. Видимо, они чувствуют ту художественную современную потенцию, которая в нем заключена.
Затемнение; ненадолго возвращаемся в основную студию, чтобы ведущий с чувством произнес заключительные слова
Ведущий. Будем надеяться, что эти молодые люди успеют вырасти до того, как исчезнет это архитектурное наследие, что они заработают денег, придут во власть и осуществят все то, о чем сегодня здесь говорилось. Но есть еще одна вещь, о которой я бы хотел сказать. Она имеет отношение не только к архитектуре. Это вопрос о репутации. Когда бизнес будет зависеть от репутации, он будет саморегулироваться жестче, чем он регулируется Законодательством. Вы как раз представители той профессиональной среды, где репутация — ключевое понятие. Будем надеяться все-таки, сверх надежды, что нам удастся сохранить архитектурное наследие ХХ века. И не только XX. B восстановить общество. Потому что, в конечном счете, без восстановления общественного сознания, те проблемы, о которых мы говорили, неразрешимы.
Занавес
Есть предположение, что в языке закодированы представления народа о самом себе; лингвисты всякий раз терпеливо (иногда и нетерпеливо) разъясняют, что язык всегда подвижен и всегда изменчив; что ссылки на языковую традицию ради оправдания/опровержения существующего — опасны, поскольку мы условное выдаем за безусловное. И все равно, сколько существует публичная интеллектуальная жизнь, столько писатели, философы, подчас политики возвращаются к этой теме. Свобода — ценит ли ее русская языковая традиция? А память? А покаяние? И правда ли, что русский язык, в который хлынул поток заимствований и в котором появился избыток новообразований (жизнь меняется слишком быстро), расстается с русской картиной мира? Мимо этой темы пройти было невозможно.
Где удовольствие, там и муки
Дискуссия про то, что происходит с русским языком
Валентин Непомнящий, Виктор Живов, Максим Кронгауз, Александр Казинцев, Тимур Кибиров
В роли гостей: Валентин Непомнящий, пушкинист, писатель. Виктор Живов, заместитель директора Института русского языка, профессор университета Беркли. Максим Кронгауз, директор Института лингвистики РГГУ. В роли ведущего — ведущий. Чуть позже в разговор включатся литератор Александр Казинцев и поэт Тимур Кибиров.
Ведущий. Процитирую то, что обычно цитируют, затевая разговор о судьбе русского языка. Определение, которое содержится в словаре Даля. Даль определяет язык как мясистый снаряд во рту, служащий для подкладки к зубам пищи, для распознания вкуса ея, а также для словесной речи или у животных для отдельных звуков. Вряд ли мы сегодня будем обсуждать сей снаряд, но хотелось бы понять некоторые вещи. Языковая картина мира; что это такое. Она только отражает реальность — историческую, политическую, культурную, которая вокруг нас творится, или, в свою очередь, воздействует на исторический процесс? Что творится с современным языком? То говорят, что происходит порча русского языка, то утверждают, что все это естественный процесс. Если да, то почему, и если нет, что из этого следует? И наконец, как возникающая и утверждающаяся языковая картина мира воздействует на сознание сегодняшних россиян? Валентин Семенович, давайте начнем с вас как… (Непомнящий. Любителя.) практикующего носителя великого русского языка.
Непомнящий. Я как любитель начну с маленького примера того, как язык влияет на сознание. Раньше было выражение «мне это трудно», сейчас это выражение исчезло из употребления. Все говорят «мне это сложно». Послушайте радио, телевидение, своих знакомых. Почему? Понятно, хотя люди говорящие не думают о том, о чем я сейчас скажу. «Трудно» от слова «труд». Я не могу этого сделать или не хочу делать, потому что для этого надо трудиться, а у меня нет времени, мне не хочется… А «мне это сложно» — значит, так сложилось. И я тут ни при чем.
Ведущий (непонятливо). И с чем это связано?
