Уютные коттеджи, мотели, пансионаты, отели, лыжные базы, лодочные станции, рыболовные угодья, гаревые дорожки для верховой езды — все это частная собственность.
Но этот тяжелый замок — «Private property» — снабжен электронным глазом. Он открывается с приятным музыкальным звоном, как только поднесешь к нему долларовую бумажку. Чем больше бумажек, тем шире распахиваются ворота в рай. Больше бумажек — больше зелени и слаще воздух, больше рыбы в водоеме, красивее лошадь и опытнее тренер, больше улыбок на лицах официантов и сердечнее неизменное «благодарю вас» хозяина. Много, очень много долларовых бумажек надо швырнуть в электронный глаз, чтобы сердце хозяина запело навстречу тебе, как скрипка. На это не хватит денег ни у Майкла, ни у Джона, у которого сын сломал руку, и, уж конечно, ни у пуэрториканца, чуть не врезавшегося в нас у поворота на дорогу №17.
Машины, идущие впереди, сворачивают в лес. Здесь рай подешевле — для тех, кто попроще, у кого бумажник потоньше. Пятьдесят центов с машины (хоть десять человек упакуй в нее) — и вот перед тобой грубый деревянный стол, вкопанный в землю под столетним дубом, массивная жаровня, колонка с питьевой водой, качели и горки для малышей и бетонная, похожая на бомбоубежище уборная. Есть деньги — покупай ребятишкам мороженое и кока-колу, пей пиво, ешь поджаренную тонкими лепестками картошку и кукурузные хлопья. Только не вешай пиджак на ветку дерева (вон полицейский уже предупредил одного такого распоясавшегося!) и перед отъездом не забудь собрать и бросить в мусорный бак бумажки, бутылки и банки. (Полицейская машина уже два раза проезжала мимо твоего стола.)
Пока ты собираешь мусор, служащий парка наклеит на багажнике твоей машины яркую бумажную ленту со словами: «Катскиллские горы».
Но мы не будем останавливаться здесь. Впереди у нас длинный путь, и мы еще не голодны. Мы едем дальше, рассуждая: «А вот у нас… А у них…»
У нас тысячи санаториев и домов отдыха, где по профсоюзным путевкам отдыхают миллионы трудящихся. Какому-нибудь Брауну с завода Форда такое и присниться не может. И горы у нас есть и озера живописные, берега лесные, и зелени хоть отбавляй. И все это не «Private property», а принадлежит всем нам.
Но, черт возьми, что-то не помню я деревянных столов и детских качелей в подмосковных лесах, автоматов, чтобы за гривенник выдавали бутылку с квасом, чтобы продавали там фотопленку и предупреждали, что пиджаки на деревья вешать нельзя — деревья-то портятся от этого, а ведь это народная собственность, не какая-то там «частная собственность».
Однажды я спросил американца: «Кто поставил эти столы и жаровни, детские качели и горки, кто создал этот лесной парк?», «Ассоциация торговцев города», — ответил американец. Торговцев? Когда упоминают торговцев, всегда слышится слово «прибыль». Американец понял мой немой вопрос. «Видите ли, здесь простой коммерческий плюс психологический расчет, — объяснил он. — Люди часто принимают неожиданные решения. Предположите, что в воскресенье утром вы решили поехать в лес. Вам не нужно бегать по магазинам. Вы знаете, что там, в лесу, вас ждут все удобства. Там вы купите хлеб и пиво, мороженое и жевательную резинку, темные очки и пленку для фотоаппарата, воздушный шарик для малыша и пилюли от насморка. На бензоколонке в нашем городе вы заправите свою машину, купите на память открытки с видами гор, может быть, поужинаете у нас или сходите в кино. Короче говоря, вы привезете и оставите нам свои деньги. То, что мы построили в лесу, окупилось в первый же месяц и с тех пор приносит прибыль».
Здесь прибыль течет в карманы частников. У нас бы она поступала в распоряжение государства, то есть всего народа.
Так мы рассуждали. («А вот у нас… А у них…») Побольше бы нам автоматов в быту! Чтобы сунул монетку в щелочку — получай баночку молока, или бумажный стакан горячего бульона, или бутылку нарзана. Да чтобы стояли эти автоматы, как здесь, на вокзалах, в подъездах жилых домов, в коридорах учреждений, на улицах, в парках. Да чтобы они работали, а не стояли как монументы бесхозяйственности. Так рассуждали мы, пока Димкин папа не сказал:
— Только чтобы автоматы не пожирали людей. Помнишь Аппалачские горы?
Разве можно забыть Аппалачские горы!
Разве можно забыть, как стояли мы с Вандой по щиколотку в снегу и прислушивались к скрипу чьих-то шагов. Было холодно и пустынно, как на кладбище. Серые деревянные дома молча глядели на горы пустыми глазами-окнами. Ветер мел снег в распахнутые двери, раскачивал детские качели на пустыре. Ни одного человеческого следа на снегу, кроме следа нашей машины. Ни души вокруг. Ни единого человеческого дыхания, кроме нашего с Бандой.
— Кто-то идет! — шепотом говорит Ванда. — Вы верите в привидения?
Чьи-то шаги скрипят по снегу внизу у ручья. Они все ближе и ближе, но никого не видно. Но вот из тумана появляется человеческая фигура. Человек идет к нам. Он, как привидение, как призрак в этом мертвом городе.
Город Стотсбери умер несколько лет назад. Сегодня вы не найдете упоминания о нем ни в справочниках автомобильной ассоциации Америки, ни в дорожных атласах Рэнд Макнелли. Я знаю, как он умирал. О его агонии рассказал мне шофер Говард по прозвищу «Здесь что-то не так». Это он восемь лет назад вел колонну из четырех грузовиков по горным дорогам Западной Вирджинии. В грузовиках был новейший угольный комбайн — «электронный шахтер», как называют это чудо техники здешние горняки.
Плакал дождливый день. Кружились, убегали назад мокрые холмы и леса. За рулем сидел сменщик. Говард дремал, сжимая руками и коленями винтовку. Им всем выдали винтовки перед поездкой.
— Это еще зачем? — удивился тогда Говард. — Здесь что-то не так!
— Не обращайте внимания! — сказал представитель фирмы, инженер, который должен был поехать с грузовиками, чтобы установить на шахте угольный комбайн.
— Я надеюсь, что мне не придется стрелять? — спросил Говард. — Знаете, я вдоволь настрелялся на войне, больше не хочется.
— Ну, конечно, конечно! — поспешил успокоить его представитель фирмы. — Винтовки — это только для вида. Если и придется стрельнуть разок-другой, то, конечно, в воздух.
Теперь этот инженер сидел третьим в кабине, и голова Говарда то и дело падала на его плечо.
Говарду снилась Корея. Будто бы его грузовик останавливает патруль и солдат в каске говорит ему: «Я бы на твоем месте повернул обратно». Говард смотрит на солдата и силится понять, почему у того на каске горит шахтерская лампочка. «Но у меня приказ», — говорит Говард солдату. «Беды хочешь?» — угрожающе спрашивает солдат и кладет руку на гранаты, которые висят у него на поясе.
Говард просыпается и лезет в карман за сигаретами. Отчего у него так скверно на душе? То ли от дождя, то ли от бесчисленных поворотов дороги, от которых слегка кружится голова и начинает поташнивать. Не заболел ли он? Во всяком случае, здесь что-то не так.
Прошлым вечером, когда они остановились в одном поселке перекусить, к их столу подошел сутулый длиннорукий парень.
— Вы с «электронным шахтером»? — спросил он, не поздоровавшись. — Я бы на вашем месте повернул обратно.
— Э, нет, приятель! — засмеялся Говард. — Так я ничего не заработаю. Да ты, собственно, кто такой?
Говарду не следовало задавать этого вопроса. Угольная пыль, въевшаяся в поры лица парня, его руки в черных ссадинах говорили о том, что перед ним шахтер.
— Беды хотите? — помолчав, спросил парень.
— Послушайте, молодой человек, — вдруг вскипел инженер. — Вы что, хотите остановить двадцатый век? Извольте! Попытайтесь! Мы везем в ваши шахты новую технику, прогресс, цивилизацию, если хотите, а вы…
— Ах, вот как! — перебил его парень. — Значит, вы двадцатый век? А мы, по-вашему, кто?
Он оперся своими огромными руками о стол и, наклонившись к шоферам, тихо спросил:
— А вы слышали, как в двадцатом веке плачут голодные дети?
Шоферы перестали жевать. Парень обвел их глазами и выпрямился.
— Убирайтесь к дьяволу с вашим прогрессом! — с ненавистью произнес он и направился к выходу.
Говард посмотрел ему вслед и почувствовал, как холодные мурашки пробежали у него между лопаток…
И вот теперь каждый поворот дороги приближал их к шахте, где они должны разгрузить свои машины. По-видимому, скверно было на душе не только у Говарда. Инженер, сидевший рядом, вдруг заговорил.
— Это черт знает что! — сказал инженер. — Мы всегда были нацией изобретателей, механиков, инженеров. А теперь люди ненавидят машины. Машина, изумительное детище человеческого разума, превратилась в чудовище. Что произошло? Вы можете мне ответить?
— Да, что-то здесь не так, — буркнул Говард.
Дождь не переставал. Они приехали в город, когда там зажглись фонари. Остановились у полицейского участка… Вылезая из кабины, Говард заметил, что полицейские, окружившие грузовики, держат карабины под мышкой, как будто готовы стрелять в любую минуту.
