— Да, что-то здесь не так, — буркнул Говард.
Дождь не переставал. Они приехали в город, когда там зажглись фонари. Остановились у полицейского участка… Вылезая из кабины, Говард заметил, что полицейские, окружившие грузовики, держат карабины под мышкой, как будто готовы стрелять в любую минуту.
На противоположном тротуаре стояли какие-то люди, много людей — мужчины, старики, женщины, дети. Они не двигались с места. Они даже не разговаривали друг с другом, а только смотрели на грузовики. «Как на похоронах, — с горечью подумал Говард и тут же про себя по привычке добавил: — Здесь что-то не так».
…И вот восемь лет спустя мы стоим с Вандой Пенсон, корреспондентом местной газеты — «Рали реджистер», на пустынной улице мертвого города Стотсбери и растерянно смотрим, как приближается к нам призрак человека. (Ибо кто, кроме призрака, может жить в мертвом городе?)
Призрак одет в синий комбинезон шахтера, на голове его шлем с шахтерской лампочкой, и все это лишь подчеркивает его нереальность. У призрака морщинистое лицо и добрые глаза. Он рад нашему приезду, и, когда протягивает руку, мы ощущаем в своих ладонях ее тепло.
Его зовут Рассел Шумейт. Гостеприимным жестом он приглашает нас войти в дом.
Ванду знобит. В доме холодно, как на улице. Деревянные половицы скрипят под нашими ногами. Они приветствуют нас, истосковавшиеся по живым людям.
Когда-то в этом доме жили люди. Вот деревянная кровать. Даже капли человеческого тепла не оставили в ней зимние ветры, гуляющие по комнате. Вот обеденный стол. Вот детская колыбель. Здесь когда-то жили люди, любили, ссорились, молились, обнимали друг друга вот в этой кровати, качали вот эту колыбель, обедали вот за этим столом. Как жалко выглядят вещи, когда рядом нет людей, человеческих голосов, человеческого дыхания! Лишенные общения с человеком, вещи умирают.
Почему-то слишком много фотографий на стенах. Слишком много шахтерских обушков, ботинок, касок, шахтерских лампочек, отбойных молотков. Не музей ли это?
— Да, это музей, — говорит старый шахтер. — Это музей. А я один из экспонатов музея.
Он родился в этом городе, ходил здесь в школу. («Вот она, на этой фотографии. А вот я рядом с Бобом»). Здесь женился. («Взгляните-ка на эту карточку. Нэнси тогда было восемнадцать лет»). Какое милое, застенчивое лицо у юной Нэнси! Какое красивое подвенечное платье! Она давно уже лежит на местном кладбище, не зная, что весь город — кладбище, что умерли ее вещи, умерли ее кровать, детская колыбель и обеденный стол, что ее Рассел стал призраком, музейным экспонатом.
Здесь он сорок лет проработал на шахте, выпивал вот в этом баре («Посмотрите на этот снимок. Обратите внимание: тогда в барах еще не было телевизоров»), играл в кегли вот в этом кегельбане («Вот на этой полочке — призы»), молился вот в этой церкви («Там еще сохранился орган. Правда, хрипит; отсырел»).
Восемь лет назад он был среди тех, кто стоял под дождем и молча смотрел на грузовики, которые остановились у полицейского участка. «Электронного шахтера» установили на соседней шахте. А через год, не выдержав конкуренции, закрылась шахта, где работал Шумейт. Триста шахтеров Стотсбери получили расчет. Городу был вынесен смертный приговор.
Триста домиков стоят в Стотсбери. В двухстах девяноста девяти ветер наметает сугробы снега через распахнутые двери и разбитые окна. Один за другим бежали люди из умирающего города, гонимые детским плачем и воем одичавших собак… Куда бежали? Куда ведут бесконечные дороги?
Триста шахтеров жили в городе. Остался один — 56-летний Рассел Шумейт, которому хозяин поручил караулить шахту. Каждое утро Шумейт надевает комбинезон, шлем с лампочкой, шахтерские ботинки. («Отнимите у меня это — и я умру в тот же день»).
Два года назад оставшиеся жители Стотсбери создали в доме Шумейта музей. Расчет был прост: может быть, музей заинтересует туристов. Может быть, привлеченные рекламой, сюда будут заворачивать путники, едущие по федеральной дороге №77. Может быть, здесь, поглазев на мертвые шахтерские обушки и фотографию юной Нэнси, на ее кровать и детскую колыбель, они извлекут из багажников своих «фордов», «шевроле» и «доджей» портативные жаровни, бараньи ноги во льду, оплетенные бутылки «Кьянти». Может быть… О милостивый боже! Сколько же надо пролить слез у заметенного снегом алтаря в церкви с охрипшим органом, чтобы ты вразумил путников, мчащихся по федеральной дороге №77? Кому захочется устраивать пикник на кладбище?
Как бы там ни было, музей существует. У обочины дороги №77 я видел плакат: «Посетите Стотсбери, город-призрак, где есть «вчера», где на исходе «сегодня» и где никогда не будет «завтра». Посетите наш музей-памятник, который мы создали сами себе. Пройдите мимо пустых вагонеток — свидетелей «вчера», когда две тысячи мужчин и женщин жили, работали, любили, страдали и молились под этим прекрасным небом Аппалачей».
— Пример частного предпринимательства, — говорит Ванда, которую знобит все сильнее.
Я смотрю на Ванду и не могу понять, шутит она или говорит серьезно.
— Замечательный пример, — говорю я на всякий случай. — Очень убедительный!
В последний раз, прощаясь, жалобно скрипнули половицы под нашими ногами. От речки поднимается пар. Поземка метет снег в распахнутые двери домов, раскачивает детские качели на пустыре. Ветер выдувает из бывшего дома Нэнси остатки нашего дыхания, заметает на девственно белом снегу следы нашей машины, следы шахтерских ботинок Шумейта, человека-призрака, хранителя «вчера» — и неудержимо исчезающего «сегодня».
Ковбой, похожий на Спенсера Трейси
В Элмире мы долго стояли у деревянной беседки, сделанной в виде капитанской рубки. Столетние каштаны бросали кружевную тень на ее окна. В этой капитанской рубке работал великий писатель Марк Твен, бывший матрос с Миссисипи по фамилии Клеменс. Здесь им были написаны «Приключения Тома Сойера» и «Приключения Гекльберри Финна».
На заправочной станции нам указали дорогу к могиле Марка Твена. Он и его близкие похоронены на кладбище, которое называется Лесная поляна и находится в конце Ореховой улицы. Мы подъехали на машине почти к самой могиле.
Было тихо и сумрачно. Пахло сыростью. Где-то вполголоса посвистывал скворец. Смех Тани и Димки, погнавшихся за пестрой бабочкой, показался нам кощунственным. Но только на миг. Нет, жизнелюб Марк Твен, создавший образы озорных мальчишек Тома и Гека, не мог обидеться на Таню и Димку.
Год назад я впервые побывал на его родине в городе Ганнибал в штате Миссури. Гид провел меня и двух Путешествующих американских старух по лабиринтам пещеры, где когда-то заблудились Том Сойер и Бекки. Ныне лабиринт освещен электрическими лампочками. Чтобы произвести впечатление, гид время от времени выключал свет, и тогда стареющие дамы испуганно взвизгивали.
— А в общем-то, Марк Твен был большим чудаком, — сказал гид на прощание. — Если бы вы встретили его, мои дорогие леди, вы подумали бы, что перед вами не писатель, а веселый бродяга.
— Неужели? — изумились стареющие дамы.
В подтверждение своего тезиса гид рассказал историю о том, как Твен написал обращение к ворам с просьбой не будить его, если они влезут в дом, и с подробным указанием, где они могут найти столовое серебро и кое-какую мелочь.
— Неужели? — недоверчиво поджимали губы старухи.
Гид говорил о Твене с восторгом; дамы осуждающе покачивали головами; а я думал, что Америка подарила миру немало чудаков. Историки рассказывают о чудачествах великого Линкольна и генерала Гранта, чудаками слыли Роберт Фултон, Томас Эдисон.
Простившись с Марком Твеном, мы заняли свои места в нашем черном «форде», выехали с кладбища Лесная поляна и, миновав Ореховую улицу, взяли курс на Нью-Йорк.
Нашим ребятишкам надоело путешествовать. Они требуют, чтобы я останавливал машину почти около каждой заправочной станции. У них, конечно, есть предлог, но я подозреваю, что это лишь предлог, не больше. Получив от служащего станции по ключу с тяжелыми медными бляхами, Таня и Димка мчатся сперва в уборные, а потом долго вертятся около автоматов с кока-колой, жевательной резинкой и сладостями. Их приходится силой втаскивать в машину. Они соскучились по земле, как моряки, которым надоело болтаться в океане.
Во время езды они смотрят по сторонам рассеянно. Маленькие города, которые мы проезжаем, похожи друг на друга, как близнецы. Иногда нам кажется, что мы сбились с пути и едем по кругу. Мы едем мимо одинаковых реклам, останавливаемся у одинаковых заправочных станций и, сунув в ладонь заправщику чаевые, получаем взамен стандартно одинаковые улыбки.
Лишь в одном городке однообразие было нарушено самым решительным образом: мы попали на парад старых автомобилей. Нечаянно наш юный «форд» вторгся в ряды стариков-ветеранов. По улице ползли автокареты 1904, 1911, 1929 годов рождения. Они оглушительно чихали, наполняя улицу удушливым сизым дымом. Они скрипели и дребезжали. Когда-то могучие красавцы, сейчас они были смешны, нелепы и трогательны одновременно.
