<ВНУТРЕННЕЕ ОБОЗРЕНИЕ>
Две недели назад мы говорили о том, как необходима нашим поселянам врачебная помощь и как трудно доставить им возможность ею пользоваться. Мы упоминали о недостатке врачей в селах и о недоверии поселян к лицам медицинского сословия, на которых народ полагается гораздо менее, чем на своих знахарей, бабок и лекарок. Вопрос, касающийся народного здоровья, слишком важен, и мы позволяем себе возвратиться к нему снова. Известно, что не одни поселяне предпочитают лекарей-самоучек патентованным медикам; такое предпочтение весьма ясно высказывается и некоторыми городскими сословиями: купечеством и, в особенности, мещанством. Этих людей очень давно уже стараются отучить от самоучек, пользующихся их симпатиями, и заставить их обратиться к помощи ученых врачей. С такой целью лечение самоучек называется шарлатанством и преследуется законом, но цель правительства таким образом не достигается: народ в большинстве случаев все-таки лечится со своими лекарями и лекарками, а на окружных, уездных и городовых врачей смотрит как на чиновников и не открывает своих ран их благородиям. В этом официальном положении врачей, по мнению медицинской газеты киевского профессора А. П. Вальтера, лежит одна из причин, не допускающих сближения народа с врачами, назначаемыми лечить поселян и граждан в тех небольших городах нашего государства, которые отличаются от сел единственно пребыванием в них лиц городового и уездного управления.
Этот почтенный орган (№№ 22–36 1861 г.) посмотрел на причины разъединения врачей с народом хотя не везде верно, но очень внимательно и добросовестно. По его мнению, как мы уже сказали, нехорошо то, что врач у нас чиновник, а чтó у нас чиновник, в наше время понятно всякому, а потому не всякий, например, мещанин решится пригласить его благородие, а иногда и высокоблагородие, чтобы поговорить с ним о своих недугах. Это основано на аналогии обхождения с этими людьми других высших (курс<ив> подл<инника>) чиновников, например городничего, стряпчего и других, с которыми врач составляет одну категорию и которые не допускают обращаться с собою попросту, как народ обходится со своими знахарями. Больные простолюдины не любят рецептов, а хотят, чтобы лекарь сам дал им и лекарство. «Что ты, батюшка, ваше благородие, суешь мне эту бумажку? Что я есть ее стану, что ли? Ты дай мне скляночку с лекарством». Так говорит, по уверению автора, простолюдин медику, а медик не может исполнить просьбу мужичка, потому что ему не дозволено продавать лекарств. Знахарь же дает мужичку свои настои и травки и, таким образом, освобождает его от необходимости идти за сотню верст в губернскую аптеку. «Простой народ также неохотно поступает в городские больницы, ибо, по его мнению, поступить в больницу значит проститься с жизнью». Доктор Добычин, анализирующий в «Современной медицине» отношения врачей к народу, находит, что такое мнение «может быть и справедливо, если принять в расчет состояние больниц». Но при всем разъединении народа с врачами, по замечаниям того же автора, в народе нет совершенного недоверия к медицинским знаниям, и врачи, не преследующие тайных врачевателей, «занимающихся шарлатанским лечением», пользуются уважением народа. К числу причин, поддерживающих симпатии народа к знахарям, относится их умение жить с народом и применяться к народным нравам и обычаям. Люди эти умеют «успокоить и плаксивое дитя, и капризную жену, и дерзкого мужа, а от светского (?!) врача, который, вследствие самого воспитания, не изучал и не знает народного быта, этого ожидать нельзя». Со знахаря довольно 50 коп. за совет и лекарство, а от врача этим не отделаешься, — он чиновник. Эти-то причины доводят народ до того отчуждения, что больные не хотят обращаться к врачам и за бесплатным советом. Очевидно, что врач, удвоив свое внимание к народу и стремясь войти с ним в возможно тесную связь, успел бы сделать очень много в пользу уничтожения народного отчуждения от лиц медицинского сословия, но ему в этом чувствительным образом мешает тяжкая зависимость от множества разных лиц и несоразмерные с его силами и временем обязанности. Уездный или городской врач часто не имеет возможности отдавать своего времени лечению больных, а предается чиновному промыслу. Сказавши, что врач не пользуется доходами от лечения народа, г. Добычин говорит следующее о его положении: «Класс чиновников, тесно связанный с врачом единством промысла (курс<ив> подл<инника>), также мало доставляет ему дохода. Что такое чиновник города с 4000 жителей? Это какое-то жиденькое, общипанное создание природы. Несмотря на взяточничество, скудость сопутствует ему целую жизнь. Кроме своей бедности, он ничего не может предложить своему доктору, а богатых людей между ними мало. С этим-то классом врач непременно должен жить в ладу, потому что сам принадлежит к той же чиновничьей категории и по различным предметам приобретения чужой собственности находится в приятельских отношениях по части дележа с исправником, становыми приставами, городничим и стряпчим. Нередко чиновники эти обращаются к врачу с такими условиями: „Вы, доктор, лечите меня и мою семью, а мы вам уж постараемся… будут делишки, мы вам представим…“ Зависимость врача от разных лиц, составляющих губернское и уездное управление, беспредельна. Его начальство все, и i это дают ему чувствовать. Г. Добычин рассказывает, что один городничий, которому врач сделал первый визит, встретив его обыкновенным военным взглядом, сказал: „Ты, братец, смотри у меня (курс<ив> подл<инника>), со мной живи дружно! Со мной, брат, и губернатор знаком и инспектор ваш мне приятель! Понимаешь? Ученость твоя мне не нужна, а когда чуть что <не> так, я тебя упеку. Ты, брат, еще молод, жиденек, а у меня карман-то потолще! Так смотри, не нагадь, береги себя“». Врач даже бывает вынужденным искать расположения у губернского палача, «угощать и дарить его, потому что он клеймит ссыльных, а ответственность за правильное положение клейм лежит на обязанности врача». Обязанности врачей так обширны и многосторонни и требуют такого большого знания законов, что молодой медик после нескольких попыток действовать самостоятельно запутывается и «почтительно склоняет голову перед юридическим абсурдом». Затруднение врачей еще более увеличивается оттого, что они не имеют средств изучать законы государства. Все места и должностные лица снабжены томами свода законов, и одни врачи составляют исключение. «Самый закон ставит врача в затруднительное положение, обязывая его к разрешению случаев, сомнительных для самой науки. Врач нередко в 2 минуты должен составить диагнозис болезни со „всевозможною точностью“ и отнести человека в известный разряд неспособных, имея в виду справедливость и цель правительства, чтобы люди, могущие безвредно продолжать исполняемую ими службу, о которой врачу ничего не известно, не были увольняемы по болезням. Таким образом, одному врачу приходится разом свидетельствовать 50—100 человек и сказать безошибочное мнение о их здоровье. Кроме того, врача часто требуют туда, где в нем нет надобности, и ему приходится бороться с юридическим невежеством, ложно опирающимся на закон. Полиции иной раз напишут такое, что не только не относится к врачу, но один Бог знает, к кому относится, и так безграмотно, что ничего нельзя понять». Г. Добычин упоминает об отношении, в котором значилось: «Присланные для пользования арестантов, находящихся в тюремном замке, медикоменты при сем препровождаются». Эту бумагу, извещающую о присылке медикаментов, подписывает лицо, которому подчинен врач. Другое влиятельное лицо, судья одного города, требовал от врача разъяснить: какой именно зародыш, человеческий или какой другой, найден врачом в трупе убитой женщины, и основывал свое требование на том, что в какой-то истории рассказывался случай о связи человека с обезьяной, хотя обезьян в уездном городе вовсе нет, и т. п. Все это давит медицинского студента и обращает его в чиновника-взяточника. Он с удовольствием смотрит, «как во время кулачек один квартальный хотел разогнать компанию, но выскочил сам с синяком на глазу, сопровождаемый криком: „Мечи его в рыло! в рыло его!“ Врач радуется случаю, когда какой-нибудь мусье прибьет полицейского солдата. С согласия побитого блюстителя тишины врач накладет ему тертого хрена на глазные веки, отчего они распухнут, на шее и плечах сделает горчичниками полоски, а раствором лаписа разрисует фигуры, изображающие подтеки, и, разделав его таким образом, свидетельствует в присутствии нанесшего побои: дело кончается выгодно для городничего, для врача и для самого мученика. Если к кому-нибудь можно придраться при вскрытии трупа, то врач наивным шепотом начинает такую речь: „Скажите мне по правде: вы убили этого человека? Ведь я узнаю, и тогда худо будет“. Человек, к которому обращается такой вопрос, крестится, кланяется, что он ничего не знает, а врач свой термин держит. „Нет, батюшка, вы лучше заплатите мне четвертную, я и напишу, что умер от удара, а то ведь знаете: полиция вас замучит!“ Нечего делать: закладывается шуба или серебряный образ, и лекарю вручается четвертная, а человек и в самом деле умер от пьянства или от апоплексии». Доктор Добычин не видит ничего мудреного в том, что врач, упражняясь в таких занятиях, молит Бога, да ниспошлет он холеру или рекрутский набор. Нет ему дела, что польются ручьи слез и понесутся разрывающие вопли жен и детей; нет ему дела до людей, осужденных на гибель! А кто тут прав, кто виноват? Всякий прав по-своему. Надобно жалеть о том, что мы падаем все ниже и ниже и растлеваем все лучшие надежды своей молодости в той тине, которая опутывает нас в нашей пустой жизни. Мы очень благодарны врачу, который с такой искренностью рассказал об отношениях своих собратий к народу; вместе с ним мы готовы искать ответа на вопрос: «Кто виноват, кто прав в этом деле?», вместе же с ним жалеем о том и мы, но не разделяем его мнения, что во всем этом всякий прав по-своему. Идеал правды и истины — один для всех людей, и оправдываться по-своему не значит быть правым перед идеей справедливости. Кто прав в этом деле, отвечать нетрудно: прав народ, который чуждается сближения с людьми, молящими Бога, «да ниспошлет он холеру или рекрутский набор», и держится своих знахарей, «умеющих успокоить плаксивое дитя, капризную жену и дерзкого мужа». Он один — этот невежественный народ — прав, не веруя в помощь людей, которым «нет дела до слез и рыданий», которые не пускают его дальше своих сеней и обращаются с ним, забывая о его праве на теплое слово участия и вразумления. Этот народ знает тех, кто знает его, кто разделяет его скорби, сочувствует его страданиям и не отказывает ему в слове утешения. Да! народ прав; но не все правы по-своему. Чем же оправдать лихоимца и кривосуда-врача? Недостатками? Да разве недостатки оправдание для гнусных и бесчеловечных дел? Тогда можно оправдать все… Чем правы те многочисленные представители врачебного сословия, которые дали г. Добычину случай первому сказать свое слово о существующей невозможности сближения врача с народом, а налегали только на бесполезное преследование любимых народом знахарей? Чем правы воспитатели доктора Добычина, не позаботившиеся развить в нем всестороннего понятия о правоте дела; наконец, чем прав он сам, стараясь извинять то, чего извинять не должно? Нет, все по-своему не могут быть оправданы. Всем нужно позаботиться, как поправить дело, как сблизить народ с врачами, в которых он нуждается, не делая этих врачей чиновниками, которым народ предпочитает своих неученых знахарей, успокаивающих мужа, жену и ребенка. Народ хочет получать у лекаря не рецепт, с которым ему некуда идти, а лекарство, — удовлетворить этому, кажется, очень возможно; по крайней мере этому удовлетворяют деревенские врачи в Германии. Больной простолюдин хочет внимания, утешения — зачем в нем отказывать? Зачем не понять народных скорбей? Зачем не помнить правила, гласящего, что «не будет пахотника, не будет и бархатника». Наконец, народ мало платит; он дает 50 коп. за совет и за лекарство. Это правда, но разве оставаться по 5 лет без места (как это нередко бывает с молодыми медиками) или довольствоваться 190 рубл<ями> годового жалованья полицейского врача лучше, чем получать 300–600 р<ублей>, живя в деревне, облегчая страдания и немощи народа без всяких особых прав вроде преследования знахарей, хуже, чем к 190 рублям присоединять мольбы о холере и наборах? Разве врач, снискавший дружбу народа и облегчающий его страдания, не разубедит его в несостоятельности знахарских понятий и не найдет в этом народе достаточного вознаграждения за свой честный и почтенный труд? Что же мешает нашим врачам сделаться народными врачами, не делаясь чиновниками? Мешает недостаток сознания: в чем заключается задача истинно образованного человека, недостаток воли и собственной инициативы, наконец, недостаток любви к народу и отчизне и полное забвение всего этого в пользу чинов и права именоваться какой-то спицей в колеснице. Народ нуждается в врачах, врачи нуждаются в месте, но народ нейдет к врачам: ergo,[21] врачи должны идти к народу и облегчать его недуги — вне всяких столкновений с седовласыми городничими. Иначе, непризнанные народом, врачи всегда будут находиться в том тяжелом положении, которое описал доктор Добычин и которое тем гаже, чем оно вернее подходит к описанию. Одно сословие всем лечить нельзя, и это уже очень ясно чувствуется шатающимися без мест врачами. Кто честнее и умнее, тот пойдет вперед и запишет свое имя в числе первых друзей народа.
