Ирландец вне Ирландии
КНИЖНЫЙ
РЯД
Алан Кубатиев. Джойс . - М.: Молодая гвардия, 2011. - 479 с. - (ЖЗЛ). - 5000 экз.
Джеймс Джойс родился в 1882 году в Дублине, 110 лет назад он впервые уехал из Ирландии, а 100 лет назад побывал там в последний раз. Разумеется, это всего лишь цифры, но их совпадения всегда много значили для писателя, посему отметим их и мы. Тем более что Алан Кубатиев, автор первой русской биографии Джойса, старается в своей книге представить "Джойса изнутри", с точки зрения его резонов и побуждений, - насколько это возможно. Если учесть противоречивость знаменитого ирландца, его склонность к саморазрушению и разрушению ближнего мира - и при этом несомненную притягательность его натуры, надо признать, что Кубатиев поставил себе весьма сложную задачу - беспристрастно любить Джойса - и справился с нею достойно.
Нам, русским читателям, не привыкать чтить писателей, которые любили Россию издалека. Гоголь и Тургенев нередко нуждались в удалении от родины, чтобы воспламениться ностальгическим зарядом. Джойс придал этому заряду силу реактивную. Он рвал с Ирландией так, как рвал с самыми близкими людьми, - угрюмо, демонстративно, с язвительными упрёками в ханжестве и невежестве, с насмешкой и полным сознанием собственной правоты. Потом он писал статьи об Ирландии в итальянской газете "Пикколо делла сера", делал Дублин местом действия своей очередной книги и - он сам это ставил себе в заслугу - "открыл для Австрии ирландский твид". Словом, вёл себя вполне обычно для писателя-эмигранта, который чувствует себя обиженным родиной и удовлетворяется таким положением вещей.
Его писательского феномена вообще-то могло не быть: Джон Джойс, разоривший семью алкоголик (которого Джеймс, единственный из всех детей, нежно любил), был не в состоянии дать сыну сколько-нибудь приличное образование, но[?] случайно на прогулке встретил знакомого священника, и тот, проникнувшись состраданием к бедствующему многодетному семейству, предложил бесплатно поместить двух старших сыновей в хорошую иезуитскую школу. Так в жизни Джеймса Джойса появился благодетель - первый из многих, которые всегда очень своевременно оказывались рядом: когда умирала мать, посылавшая ему деньги, брат отказывался тащить на себе его хозяйство, а много для него сделавшие старшие друзья позволяли себе вежливую критику его книг, и Джойс от них отдалялся.
Но дело не только в натуре Джойса - неуёмной, невероятно работоспособной (хотя и способной только к придирчиво избранной работе), не знающей меры ни в выпивке, ни в тратах, ни в эмоциональных проявлениях, ни в творчестве. Знаменитый психиатр Карл Юнг, лечивший дочь Джойса, заметил, что в другое время его работы не были бы допущены к печатному станку. Однако время было именно такое: искушённая публика жаждала погружения, анализа, игры, деконструкции - и в этом Джойс был первейшим мастером. Кубатиев замечает, что Вирджиния Вулф не выносила Джойса, не понимая ещё, что её собственное творчество будут рассматривать в русле его метода. Напротив, Сергей Эйзенштейн был в восторге от встречи с писателем и не сомневался в его влиянии на себя. Бернард Шоу и У.Б. Йетс давали Джойсу лестные рекомендации, так и не добравшись до конца "Улисса". Что касается "Поминок по Финнегану", то, со слов Джойса, он написал эту вещь, чтобы дать критикам работу "на ближайшие триста лет". Что и говорить, он мыслил масштабно, хотя был физически немощен, и если на русском языке биография Джойса выходит впервые, то на Западе его жизнь и жизнь Норы Барнакл, его музы и жены, подвергались пристальному изучению.
Большая заслуга книги Алана Кубатиева именно в том, что он сумел показать такого Джойса - не составленного из разных кусков, а противоречиво-цельного, слабого и сильного, эгоистичного и заботливого, вздорного и умного. Джойса-мастера, щедро, откровенно, а порой и мстительно вводившего в рассказы и романы своих родственников и соседей, друзей и врагов, коллег и случайных знакомцев. Он жонглировал их свойствами, комбинировал, черпал их из себя, сравнивая себя с ныряльщиком, который пытается коснуться дна. На то, чтобы показать такого Джойса, у автора биографии ушло много сил, эпоха рядом с ним выглядит бледной, он - индивидуальная планета, вокруг которой всё вращается, а люди для него - потенциальные читатели его книг. По мнению Кубатиева, Джойс даже недовольство независимостью Ирландии выражал потому, что "она грозила переменой тех отношений, которые он так тщательно выстроил между собой и родиной". Ирландия стала его пациентом, которого он "оперировал без наркоза", - и мы, не вполне представляя, заслужила ли это Ирландия, волей-неволей должны сочувствовать лихому хирургу. В конце концов зато критики после этого писали, что Ирландия возвращается в лучшую европейскую литературу!
Можно разглядеть в книге ещё одну слабость: небрежность редактирования. И дело не в том, что, как довольно кокетливо отметил Кубатиев, в ней есть предложение, где все слова на букву "п". Гораздо печальнее, что в ней, к примеру, есть место, где пропущенные запятые приписывают Джеймсу Джойсу тугодумие, - едва ли не единственный недостаток, которого у него никогда не бывало. В другом месте упоминается стихотворение "На смерть отца, совпавшую с рождением сына". Сын Джойса родился за 26 лет до того, как умер Джон Джойс. На самом деле с его смертью почти совпало (с интервалом в полтора месяца) рождение внука - единственного ныне живущего прямого потомка Джойса, который до недавнего времени жёстко контролировал все публикации. Впрочем, с 1 января 2012 года, спустя 70 лет после смерти писателя, авторские права на них в ЕС более недействительны.
Татьяна БЕЛЯЕВА
Немного о народности
КНИЖНЫЙ
РЯД
Владимир Скворцов. Качели памяти. Библиотека журнала "Невский альманах". - СПб., 2011. - 232 с. - 1000 экз.
Помните хрестоматийную фразу В. Белинского о том, что народность состоит вовсе не в описании сарафана, а в передаче народного духа, в умении писателя отразить мир с истинно народной точки зрения? Что характерно для такой позиции? Мне кажется, это и ясность мышления без излишних мудрствований, и лукавый "дед-щукарский" юморок, а самое главное - удивительная непотопляемость. Может быть, скажете, образ несколько лубочный, упрощённый? Но зато понятный и симпатичный.
Оптимизм - самое главное, на чём стоит поэзия Владимира Скворцова. Стихотворений в книге много, и написаны они в разные периоды жизни автора. Неслучайно дано сборнику название "Качели памяти" - амплитуда от пробы пера солдата-призывника до произведений последних лет. Несмотря на такое совмещение времён, книга едина, и характер лирического героя (а я думаю, здесь этот термин уместен), заложенный уже в ранних стихах, не меняется, а лишь развивается.
Этот герой - замечательный рассказчик, выхватывающий из жизни яркие сценки, уверенными штрихами рисующий портреты людей, встретившихся ему на пути. Недаром многие стихотворения посвящены конкретным лицам, пусть незнакомым читателю, но удивительно узнаваемым, потому что не случайные характеры схвачены, а типические (русский ветеран, бабушка, решившая стать поэтом, климовская старушка, мастер, поместивший под фронтон дома своё сердце[?]) Наверное, не обошлось здесь и без героев наполовину придуманных, потому что какая же литература без вымысла и какая же сказка без выдумки?..
В некотором роде квинтэссенцией всей книги является стихотворение "Баба Клава и НАТО". Строго говоря, это повествование в стихах, небольшая поэма, главная героиня которой - бабка Клава - явно недальняя родственница некрасовским крестьянкам. Может быть, нет в ней могучей стати Матрёны Тимофеевны, но зато по силе духа она ей не уступит. Не уступит перед житейскими невзгодами, даже собственной старости не сдастся. И герой-рассказчик на своё невольное восклицание и вопрос получает простой и достойный ответ:
- Из какого же ты замеса?
Вечно радостна и светла,
Словно топаешь не из леса,
А на отдыхе побыла!
- Воздух, милый, в деревне сладок,
И привыкшая я к труду.
Мне всего лишь восьмой десяток,
Я за клюквой ещё пойду.
В текст поэмы органично вписываются частушки, не то сочинённые автором, не то подслушанные им где-нибудь на сельской вечеринке, а потом слегка обработанные. Куплеты искромётны и злободневны, читаешь - и чувствуешь, что людей, которые сочиняют такие строчки, ничто не сломит. Пробьются и прорастут сквозь любое безвременье, оглянутся в новой обстановке, плечи расправят - и за работу, ведь надо жизнь обустраивать, некогда ныть и жаловаться[?]
