Я не помню, кто первый придумал обозначение "нового реализма", но, по сути, оно не всегда отвечает содержательному, художественному смыслу этих текстов. Это далеко не всегда в чистом виде реализм. Достаточно вспомнить роман "Птичий грипп" Сергея Шаргунова, который является скорее фантасмагорическим памфлетом. Достаточно вспомнить мой роман "Санькя", который в финале приобретает признаки антиутопии. Я уже не говорю про Михаила Елизарова.
В своё время я сделал большой текст для одного глянцевого журнала по поводу нового реализма и предложил переименовать это направление в клинический реализм - реализм, который рассматривает нашу реальность в формах фантасмагории или антиутопии, во всех формах, которые могут наши смутные времена адекватно отобразить. Это не нам первым пришло в голову. Люди, которые следили за творческим путем Александра Андреевича Проханова, заметили, что в какой-то момент он вдруг понял: для отображения действующего порядка вещей очень сложно использовать классические принципы. Тут, возможно, лежит заковырка в области языка и времени как такового, потому что есть то, что я называю "эффект дурного времени". Сейчас я на простейшем примере объясню, в чём дело.
Вот, скажем, в 20-е годы, условно говоря, Шолохов или Платонов описывали действующий порядок вещей, они могли упомянуть любую примету времени в своих текстах. Там мог появиться Троцкий, там мог появиться нэпман, там могли появиться какие-то бытийные детали. И всё это не превращало эпохальный текст в фельетон. В нынешней нашей действительности введение в текст каких-то примет нашего времени неизбежно совершает что-то дурное с текстом. Я не могу, честно говоря, представить или, тем более, написать, художественный, подчёркиваю, художественный текст, где появились бы Жириновский или Сергей Миронов. Стихотворение с этими людьми в качестве персонажей можно представить? - Нет. Это представители эпохи, которым в художественном тексте делать вообще нечего. Да, существуют повести 90-х годов, где появляется, к примеру, кооператив, новые русские и прочие приметы. Но эти элементы почти неизбежно превращают текст во что-то сиюминутное, и даже немного стыдное. Потому что в самом времени заложены какие-то дурные энергии, которые позволяют говорить о том, что мы живём не в эпоху большой истории, а мы живем в эпоху какого-то суетливого мелкотемья. И в силу этого я понимаю Александра Андреевича Проханова, который начал описывать ситуации, связанные с 91, 93-м годами, серединой 90-х, и вдруг понял, что не может на нормальных основаниях ввести вот этих кривляющихся, мелких, непонятных, неприятных людей, которые так или иначе имели отношение к власти, в поле художественного текста, в поле русского реализма. И он в силу этого (знаете, есть эффект рыбьего глаза) навёл странную оптику, и все люди вдруг стали превращаться кто в рыб, кто в чудовищ, кто в червей И тогда парадоксальным образом вся эта реальность стала отображаться более адекватно. Я думаю, что не случайно такие разные писатели, как, с одной стороны, Эдуард Лимонов, с другой - Валентин Распутин, ушли из поля художественной прозы. Найти адекватный язык происходящему вокруг нас было достаточно сложно. Безусловно, совершенно очевидно, что удачи в этом направлении были. Например, проза Борис Екимова или недавняя проза Александра Терехова. Они смогли в поле русского реализма преодолеть сопротивление эффекта дурного времени и удивительно точно это описать. Но наше поколение решило использовать все возможности литературы, все её наработки. И в этом смысле наши тексты всегда были на грани разных жанровых составляющих. Вот, собственно, так и появился новый реализм. Наше поколение отринуло, пожалуй, главную составляющую литературы 90-х годов, которая была, по сути, заключена только в одном - в бесконечном сведении счётов с советской властью.
Я только сегодня утром прочитал у Вадима Кожинова высказывание о том, что литература, которая не занимается временем, в котором она живёт, а занимается прошлым и позапрошлым временем, живёт за чужой счет. И поэтому во многом литература 90-х годов, за некоторыми исключениями, жила именно за счёт советской власти. И в этом смысле высказывание Довлатова о том, что советский и антисоветский - одно и то же, имеет смысл, в том числе и такой: советская власть оставалась либо точкой притяжения, либо "оттолкновения" для целого пласта литературы, якобы бежавшей всего советского. В любом случае желание понять то время, то место, ту эпоху, в которой мы обитаем, или, как у Леонида Леонова сказано: "то место, в котором своей болью обитаю я", не было характерно для той литературы. И тут образовалось поколение, которое поставило перед собой сверхзадачу. А литература только этим и может заниматься - брать на себя ответственность за всё время, за всю эпоху.
Фиаско нашей либеральной литературы заключается в том, что "детей" в лоне литературы либеральной не зародилось. Я не знаю ни одного молодого, хоть сколько-нибудь успешного писателя, который наследует либеральные идеологии. У нас все молодые писатели, вся эта молодая генерация лежит в поле традиционализма. По крайней мере в своём публицистическом качестве. И это тоже одна очень важная вещь, очень важная составляющая, очень важная примета писателей моего поколения: они все выступают в качестве публицистов, причём достаточно яростных. И Михаил Елизаров, и Герман Садулаев, и Сергей Шаргунов. По большому счёту это тоже лежит в русле классической традиции, потому что и Пушкин, и Достоевский, и Лев Толстой, и многие наши классические поэты (вспомним Блока, Брюсова и т.д.) - все были яростными и страстными публицистами. Они не только разговаривали с вечностью - они реагировали на все болевые ощущения времени.
Это, замечу, не было нашим сговором. Мы с Шаргуновым возглавляем несколько СМИ. Андрей Рудалёв занимается критикой и публицистикой одновременно. Садулаев работает на телевидении и пишет колонки в ряд ведущих изданий. Это не было какой-то компанейщиной, когда мы втайне собрались - все новые реалисты - и договорились, что мы будем действовать так Это получилось случайно, совершенно неосознанно. Видимо, это был такой ответ на вызов времени.
Другой объединяющей чертой нового поколения является личностная стратегия, тоже никем не оговоренная: всеприсутствие в литературном поле. Когда появился Сергей Шаргунов, он немедленно позволил себе публиковаться одновременно и в газете "Завтра", и в "Новой газете". Когда я, спустя два года, пришёл в литературу, я не видел никаких проблем в том, что публикуюсь одновременно и в "Новом мире", и в "Нашем современнике". Более того, это было предметом моей гордости.
Потому что я ощущаю себя свободным человеком в медиасфере, иногда даже - хозяином. Поймите меня правильно - это не тот хозяин, которым считал себя Есенин. В 23-м году он говорил про себя: я ощущаю себя хозяином русской поэзии. Я до такой степени наглости есенинской не дошёл, но в целом я и мои товарищи нечто хозяйское, безусловно, демонстрируем. И в этом смысле это деление и противопоставление: вот здесь можно печататься, а вот здесь нельзя - нас, по большому счету, совершенно не волновало. Я прекрасно понимаю, что могу сказать читателям газеты "Завтра", и они примерно понимают, что они могут от меня услышать. Зато я могу прийти на "Эхо Москвы" или вести колонки в "Новой газете" и в "Огоньке" (хотя там последнее время не очень хотят, чтобы я у них публиковался). Но, тем не менее, прийти в совершенно враждебную тебе аудиторию и произнести то же самое - в этом есть даже какое-то гусарство. И в этом есть очевидная стратегия - работать со всем населением России, а не с одним каким-то своим катакомбным ресурсом. В этом смысле (только в этом смысле) преодоление противопоставления патриотического и либерального (не в виде идеологии, а в виде разделения на группы) тоже характерно для нашего поколения.
Недавно мне поступило предложение вести программу на телеканале "Дождь", который, по сути, является главным телевизионным сегментом либерального мышления. Я ни секунды не сомневался. Я туда пришёл и в первой же программе показал Эдуарда Лимонова. И первый же свой 15-минутный спич посвятил генезису современного либерализма, безусловным противником которого я являюсь. Если они хотят меня иметь в качестве собственного критика внутри своего канала, я ничего против не имею. Александр Андреевич Проханов ходит на "Эхо Москвы" видимо с теми же целями. Вот примерно так это обстоит с точки зрения технической. Кроме всего прочего я думаю, что отчасти успех нашего поколения и в этой стратегии тоже заключён. С глубоко уважаемым мной Сергеем Станиславовичем Куняевым мы оппонируем по поводу, скажем, некоторых аспектов биографии Есенина. И он, и его отец - очень уважаемые и почитаемые мною люди. Куняев-старший - один из самых главных моих учителей. Тем не менее, имажинистский период Есенина оценивается часто, как по Ходасевичу: Есенина затащили в имажинизм, как затаскивают в кабак. Я-то как раз считаю наоборот: это был очень важный и совершенно не случайный период в его жизни, который, с точки зрения литературной стратегии в том числе, очень сильно и серьёзно и во многом благодатно повлиял на его судьбу. Есенин совершенно спокойно преодолел свои отдельные художественные расхождения, например, с Вадимом Шершеневичем или Анатолием Мариенгофом ради выхода на более широкие просторы - с точки зрения художественных поисков и с точки зрения собственной литературной тактики.
