За пятилетку число жителей курского Железногорска удваивается. В перспективе — сто десять тысяч железногорцев. Структурная схема более далеких лет — за 2000 год — предполагает рост числа жителей до 200–250 тысяч.
Пока в начале лета 1973 года я жил в Железногорске, туда приехали представители проектной организации: ищут заводскую площадку для электротехнического завода. Стол председателя исполкома горсовета завален схемами и эскизами. Григорий Васильевич Лагочев взвешивает «за» и «против». На руде трудятся преимущественно мужчины, электротехнический позволил бы занять интересным делом многих железногорских женщин. Кроме того, крупные средства на жилье, на благоустройство города… Соблазнительно! Но надо тщательно, всесторонне обдумать, рассчитать все — вплоть до резервов зон отдыха.
Генеральный план развития города предусматривает бережение окружающей природы. Город, не приближаясь к рудным карьерам, будет развиваться на плато между долинами двух речек. Одна пойма станет зоной отдыха, другая, та, что ближе к промышленным предприятиям, будет зеленым щитом городских кварталов. Наполнится еще одно водохранилище. Железногорск и впредь сохранит свою чудесную природную рамку.
Привычно воспевается природа субтропического Черноморья, своеобразная суровая и прекрасная природа Сибири, горный мир. А черноземные области… Пашня да овраги. Какая уж там неповторимость!
Между тем в той же Курской области есть редчайшая природная жемчужина. Нигде на земном шаре не сохранились мощные целинные черноземы. Единственные их островки — под Курском.
Как случилось, что соха и плуг не тронули плодороднейшую землю в перенаселенной губернии? Была эта земля еще в XVII веке приписана стрельцам и казакам града Курска, несшим опасную сторожевую службу. Ратные люди за недосугом хлеб не сеяли, а в степи пасли коней. Шли годы, в музеях оказались стрелецкие кремневые ружья, но потомки воинов до самой революции по старинке землей владели сообща, используя ее под сенокосы и выгоны. Среди неоглядной распашки остались островки степного приволья. И не избежать бы им общей участи, если бы не вмешались ревнители родной природы.
Курский гимназист Алехин, поступив в Московский университет, стал учеником Тимирязева. Вернувшись в родные края, он увидел нетронутую плугом степь глазами зрелого ботаника. Поняв, какое это сокровище, Алехин изучал и охранял его, быть может, с таким же рвением, с каким Лейст искал руду. В годы гражданской войны, получив уже профессорское звание, он работал вместе с рядовыми агрономами Курского земельного отдела: ему хотелось быть ближе к «своей аномалии».
1935 год стал знаменательным в жизни ботаника: на картах появился Центрально-Черноземный заповедник.
Василий Васильевич Алехин отдавал своему детищу каждый свободный час. На раннем летнем рассвете его нередко уже видели шагающим по степи в мокрых от росы парусиновых брюках. Поблескивая стеклышками пенсне, он наклонялся к заинтересовавшему его растению. И так весь день, до заката, когда, усталый и счастливый, он возвращался в Курск пешком или на попутной подводе.
Последний раз Василий Васильевич посетил буйно цветущую степь летом 1945 года. Через несколько месяцев его не стало…
Заповедник, который носит имя профессора Алехина, превратился в Мекку для почвоведов и ботаников, причем не только наших. Я листал книгу отзывов. Экскурсии международных конгрессов. Ученые гости из четырех десятков стран: американцы, поляки, англичане, болгары, канадцы, французы, румыны, турки, голландцы, венгры, бельгийцы… Американец Бивел радовался, что ему удалось собственными руками осязать русский чернозем, с которым не могут сравниться плодородные почвы его родного штата Канзас. А Кубиен, почвовед из ФРГ, написал с несвойственной ученому восторженностью: «Для нас, почвоведов, знакомство с профилем черноземов — высшая точка нашей жизни. Мы достигли верха счастья, осмотрев эти почвы».
Помните Гоголя: «Ничто в природе не могло быть лучше. Вся поверхность земли представлялась зелено-золотым океаном, по которому брызнули миллионы разных цветов… Черт вас возьми, степи, как вы хороши!..»
Девственных степей в тех местах, о которых писал Гоголь, уже давно нет. Подобные степи есть под Курском. Пышные, меняющие декорацию трав и цветов много раз в году. С весны степь лиловеет сон-травой, потом она желто-золотая от горицвета, конец мая покрывает ее незабудками. Мне посчастливилось видеть, как говорят ботаники, ее четвертый аспект, когда в июньские жаркие дни сине-лиловые цветы шалфея поднимались в серебряном море колышущихся ковылей. Идешь по тропке — в сторону ни-ни! — одурманенный дивными запахами, забытыми горожанами, и ощущение первозданной природы переполняет, завораживает тебя.
Я опоздал к самым звонким соловьиным ночам заповедника: у певцов появились семейные заботы, им уже не до сольных концертов. Но, по мнению знатоков, курский соловей теперь, представьте, вообще уже «не тот».
На старом гербе Курской губернии, на сегодняшних памятных значках города Курска летят три птицы. Ясно — курские соловьи. Оказывается, нет: куропатки! Еще одна аномалия, на этот раз геральдическая!
Утверждают, что куропатки появились на гербе по недоразумению: не искушенные в языкознании чиновники решили, будто именно этой птице город обязан своим названием. А оно — от реки Кур.
Но как же все-таки с соловьями? И почему к слову «соловей» память услужливо, автоматически приклеивает «курский»? Курские самые лучшие? Отчасти. Но есть и другая причина. Курская земля не могла прокормить мужика. С конца XVIII века, когда по весне неподалеку от Курска собиралась Коренная ярмарка, многие бедняки приносили на продажу соловьев, выловленных в курских рощах. Барышники перепродавали потом птиц в Москве, на Трубной площади. Так стал курский соловей ходким товаром.
А «не тот» курский соловей потому, объяснили мне в заповеднике, что птицеловство сильно разредило кадры профессоров соловьиной консерватории. Соловей не рождается законченной певчей знаменитостью. Он учится у родителей, подражая им. И если многие десятилетия вылавливали самых талантливых певцов, то это снизило общий класс пения. Кто-то. из экскурсантов, слушавших это полушутливое объяснение, добавил: соловей и воробей оканчивают одну и тут же консерваторию, только воробей заочно.
Заповедник стал центром современного черноземоведения. Профессор Алехин назвал целинную черноземную степь «курской ботанической аномалией» за поразительные растительные богатства: до восьмидесяти видов на квадратном Метре. Такого нет ни в одной нашей степи. И закономерно беречь эту аномалию, как национальное достояние. Особенно в области, где распахано три четверти территории, а леса занимают куда меньше ее десятой части.
Свели их давно. Помните знаменитый репинский «Крестный ход в Курской губернии»? По одну сторону дороги — холм. И на нем — ни деревца, одни сиротливые пеньки, множество пеньков. Написана картина в восьмидесятых годах прошлого века. А ведь когда-то летописец утверждал, что места под Курском «великим древесам по-ростоша и многим зверем обиталищем быша».
Нам, разумеется, не вернуть железной земле лесной чащобы с ее обитателями. А вот вишневые сады, тень дубрав, заповедные степи, соловьиные трели — все это очень нужно ей! Очень! Для украшения, для полнозвучности жизни.
Закончу же газетной заметкой. Я прочитал ее как раз в те дни, когда лазил по карьерам и отвалам КМА. Речь шла о бывшем Александровском карьере на Днепропетровщине. В глубоком кратере с изрезанными склонами работники местного горно-обогатительного комбината посадили парк. И не маленький: двести пятьдесят гектаров. Завезли туда оленей и ланей, озерки на дне населили лебедями и гусями. Бывший карьер стал заповедником, гордостью и местом отдыха шахтеров.
С природой можно дружить по-разному. Но дружба с ней и бережение ее — это уже закон нашей жизни. Закон не только нравственный: закон, нарушение которого наказуемо.
Курская магнитная — это руда. Верно. Но не менее верно, что Курская магнитная — это стройка.
Губкин стал городом десять лет спустя после войны. Железногорск — ровесник сегодняшних подростков и построен их отцами, приехавшими на железную землю с комсомольскими путевками. Кроме шахты имени Губкина все предприятия мощного горно-промышленного комплекса КМА созданы в пятидесятых, шестидесятых, в начале семидесятых годов.
Стройка все набирает разбег. Города приращивают новые районы. На Осколе поднят вал плотины нового водохранилища. Гидропроект трудится над вариантами трассы канала, который через Дон подпитал бы район аномалии окскими водами. Надо строить вторые очереди Лебединского и Михайловского горно-обогатительных комбинатов, новые карьеры на месторождениях, столь же мощных и перспективных как те, что уже дают миллионы тонн руды. А возведение гигантского металлургического завода, а закладка небывалого в горной практике Яковлевского опытно-промышленного рудника?
