– Ваши советы разумны, но я сильно сомневаюсь, что кто-нибудь им последует.
– Я их не только не навязывал, но даже не предлагал; их у меня попросили.
– Они подходят вашему возрасту, но не молодежи. «Советы стариков как зимнее солнце – они светят, но не греют».
– Я и сам говорил, что в различные периоды жизни характер, пороки и добродетели человека меняются.
– Вы действительно это сказали, но тогда зачем советовать умеренность тому, кто находится в расцвете молодости? Откуда ему взять мудрость Марка Аврелия, если он кипит желаниями и энергией. Особенно в наше время. Вы не можете не знать, что являетесь современником битников, сердитых молодых людей, «черных курток» и «прово». На что им ваш стоицизм?
– Он мог бы стать их спасением… Впрочем, я обращался не к ним… Мой Луцилий, мой Натэниэл, для которого я пишу, не из числа сердитых молодых людей… Встревоженный? Неуверенный? Пожалуй. Именно тревогу его я и пытался рассеять, говоря о вечном человеке.
– На что ему вечный человек? Он родился в страшное время, когда все рушится; он мучается тоской своей эпохи.
– Тоска не новость. Рене, Вертер, Адольф страдали «болезнью века». Кафка, Брукнер описали «болезнь юности». Всякий раз, когда после бурного периода революций и войн наступает относительное спокойствие и внешнее процветание, «дитя века» скучает. Не находя применения своим силам, молодежь разбивает витрины, поджигает автомобили…
– И бранит стариков.
– Ничего хорошего в этом нет. Да и нового тоже. На премьере «Эрнани» юные романтики освистывали лысых классиков и кричали: «Эй вы, плешивые, по вас плачет гильотина!»
– Они по крайней мере не рвались к власти. Я видел по телевизору, как одна студентка из Амстердама заявила: «Пора отправить на пенсию всех, кто старше тридцати лет».
– Сумасшедшая девчонка. Ее товарищи резко протестовали: «Мы не хотим власти». И слава Богу! Голландский народ и не доверил бы им ее. Народная мудрость высоко ценит опыт. Секретарем коммунистической партии не может стать мальчишка.
– Французская революция доверила оружие молодым генералам…
– Но привел к власти Бонапарта старик, Сийес.
– Зато сам Бонапарт был молод и тем не менее поражал зрелых мужей своими познаниями и умом.
– Что это доказывает? Что характер важнее, чем возраст. Достоинства не зависят от возраста. Да и сам возраст – понятие относительное. Бывают разочарованные во всем двадцатилетние старики; бывают восьмидесятилетние юноши, молодые душой и телом, полные замыслов.
– Надолго их не хватит.
– «Но время, черт возьми, не главное для дела».
– Я прошу прощения у Мольера и у вас, но время, которым человек располагает, определяет его активность. Чтобы предпринять важные преобразования, надо иметь впереди годы.
– Или воспитать молодежь, способную продолжать начатое. Это-то я и пытался сделать, когда в меру моих скромных сил напоминал достойному юноше истины, которые я считаю непреходящими.
– Как могут истины не быть преходящими, когда все вокруг так быстро меняется? Один из ваших коллег сказал, что мы живем в эпоху, когда лейтенант образованнее полковника, потому что он учился позже, а за время, отделяющее годы его учения от того времени, когда получал образование полковник, в науке произошел переворот. Чего стоит ваша традиционная мораль, когда технический прогресс изменяет нравы? Как могут взаимоотношения полов остаться прежними, если последствия полового акта перестали быть необратимыми? Как может работа остаться долгом, если автоматизация делает ее лишней? Почему вы хотите, чтобы мораль в двухтысячном году была такой же, как в тысячном? Как молодежи не тревожиться, если она не видит выхода? Что вы ей предлагаете? Вы знаете, что она жаждет приключений. Долгое время ее кумирами были капитаны, путешественники, первооткрыватели; позже мальчишки стали бредить авиацией; еще позже космосом. Но в космос всех не возьмешь. Самого большого бюджета в мире едва хватает, чтобы послать туда пару десятков человек. Что же остается молодежи? Драка и за неимением лучшего бессмысленные и отчаянные бунты.
– Я не согласен с вами. В мире всегда будут приключения для молодежи, которая их достойна. Просто это будут другие приключения. Вы жалеете, что не осталось неоткрытых земель; есть «открытые» земли, о которых мы почти ничего не знаем. Морское дно ждет своих пионеров. А также область наук и искусств. Многое уже открыто? Да, но еще больше остается открыть. Много уже написано? Да, но еще больше остается написать. Организовать дом культуры, научно-исследовательское общество, народный театр – разве это не приключение? Снять в двадцать пять лет, без гроша в кармане, лучший в мире фильм – разве это не приключение? Перестаньте твердить молодежи, что она несчастна; она сделает все необходимое, чтобы стать счастливой. «Лучше, – учил Спиноза, – беседовать с человеком о его свободе, чем о его рабстве». Это особенно справедливо по отношению к человеку молодому, и именно об этом моя книга.
Искусство беседы. Афоризмы и максимы
То, что зовется обаянием, представляет собой смесь естественности и кокетства, которая нас тревожит и одновременно успокаивает. Обаяние – непринужденность чувств, так же как грация – непринужденность движений.
Неверно, будто мы любим женщину за то, что она говорит; мы любим то, что она говорит, потому что любим ее.
Случается так, что дружба или любовь с самого начала берут слишком высокую ноту. Это плохой признак. Счастье только там, где естественность.
Беседа счастливых супругов проста, безыскусна и приятна; так блюда, приготовленные из обычных продуктов, порою нравятся нам больше самых изысканных кушаний.
Супругам нужен большой запас снисходительности, чтобы выдерживать друг друга на людях. Каждый подмечает в другом деланность и притворство, усматривает в историях, которые рассказывает другой, в чувствах, которые тот выражает, желание нравиться, боязнь кого-то задеть. Родное, близкое тебе существо вдруг оказывается непохожим на себя. Нетерпеливая страсть от этой перемены раздражается и требует объяснений. Истинная любовь такое несовпадение образов тоже, разумеется, видит, но все понимает, снисходительно улыбается и любит еще больше.
Есть женщины, по природе своей прелестные и живые, которые за несколько месяцев замужества тускнеют и гаснут. Их мысли и взгляды муж так высокомерно третирует, что они теряют уверенность в себе, превращаются в существа пугливые, унылые и держатся с видом побитой собаки. Их первому любовнику понадобится много чуткости, чтобы вернуть им доверие к жизни.
Мужчина может обожать свою возлюбленную и при этом бояться, как бы она не сказала на людях какой-нибудь глупости. Он понимает, что только он один ее понимает.
Мужчине и женщине, которые любят друг друга и долго не виделись, после разлуки бывает трудно войти в колею своих прежних бесед. Требуется определенная температура, чтобы произошла необходимая реакция чувств, и возобновившийся разговор должен за считанные минуты пройти все предыдущие стадии любви – так эмбрион за несколько суток повторяет историю развития жизни на Земле.
У иных мужчин, особенно у мужей, выработалась привычка надменно отмахиваться от женских суждений. Женщины это переносят болезненно, и они правы в своей обиде. Бывает, конечно, что из-за неловкости выражения самые глубокие мысли кажутся глупыми или банальными. Но нужно дать себе труд перевести их на нормальный язык.
Мы зачастую получаем удовольствие окольным путем, не от реальных вещей, а от их знаков. У мадам де Севинье начинало взволнованно биться сердце, стоило упомянуть при ней город Экс, где воспитывалась ее дочь. А мы сами…
Мужчины лгут ненатурально. Женщины, которые сами делают это с поразительным мастерством, мгновенно обнаруживают у тех, кого они любят, малейший оттенок лжи. В тоне, каким говорит виноватый мужчина, есть нарочитая непринужденность, и нотки чрезмерной естественности предательски выдают недостаток естественности.
Самая поразительная память – память влюбленной женщины.
По словарю женщины можно легко догадаться, кто были ее любовники, – так Кювье по нескольким обломкам костей воспроизводил облик вымерших животных.
Самые заурядные мысли своей любовницы, принадлежащие ей самой, мужчина всегда предпочтет мыслям глубоким и верным, которые она могла слышать от другого мужчины.
