Он вам задаст
безопасной любви,
распутные шавки ТиВи!
Призовёт на вас орды
бомженародных масс.
Славно потешимся мы
напоследок.
Во кремлёвских хоромах
пусть шастает
бросовый класс,
копошась в жирных гротах
кошерных объедок.
А что там в метро?
Динамитом рвануло?
Или протёк иприт?
Это бомжина
во всё своё дуло
на лежанке,
как царь, храпит.
Жмётся толпа.
Заткнув носы,
разбегается.
Так вот нашею вонью
в метровагоне
Христос ругается.
На коляске
провозят увечье:
без рук по самые плечи,
без ног по самые яйца.
Молчите?
Потупились?
А се — человек!
Се — культями
солдат-калек
Христос ругается.
Он стихии гремучие
сжал в руке, как бичи —
ураганы,
потопы,
трусы и лавы.
Так-то вот,
"дорогие мои москвичи",
вам оттягиваться
без узды и управы.
Он начнёт с самых чревных
сверхгородов.
Не укрыться ни в бункерах,
ни на кровлях
от острых, как меч,
прожигающих слов —
руганий Христовых.
— Не бубни! Не начнёт!
Потому что уже началось.
Сам ты, вещатель,
не знаешь толком.
Накренилась земная ось.
Солнце, видишь,
назад понеслось
между западом и востоком.
II
В чужие окна вы
носы направили
и рты раззявили:
что там за стёклами?
Ишь, сладострастники,
тупые темячки!
Свои ужастики,
как мышки семечки,
вы пожираете.
А всё не видите?
А всё не знаете?
В какой там Жмеринке
или в Америке,
в каком Израиле
мозги вам вправили?
Вы ж в свои ящики —
в ночные видики
бельма таращите.
И всё не видите?
Ужо обрящете!
Промойте ушища,
протрите лупала!
Для вас позорище
само притопало,
в кровях прихлюпало.
Горят болотища —
зверьё безумеет.
Дорог полотнища
чадят, кривляются,
в жгуты свиваются.
Ручьишки, заводи
взбухают реками.
Лавины съехали.
Мосты корёжатся,
Платформы рушатся,
моря вздымаются,
монбланы плавятся,
хребты вжимаются...
Да, не ослышались:
Христос ругается.
А это что ещё
там за сокровище?
Да то ж кометища
в дырявом вретище
торчит и колется
в глазу у космоса.
Как это,
спрашиваю,
называется?
Вот-вот, ругается...
Две тыщи лет уже
Его мы потчуем
своими порчами,
Ему мы празднуем
звериным клацаньем,
изменой, дрязгами.
Пятнаем образы
губами грязными.
Две тыщи треплемся,
мычим — не телимся.
И что ж, Он стерпит всё?
Ну, нет! Ругается...
Что, тугоухие,
что, лупоглазые,
грешить да каяться
борзо гораздые, —
о нас ругается!
До пуза бороды,
ноздри гневливые,
уста медовые,
слова елейные,
ручищи пухлые,
сребролюбивые,
утробы плотные,
препохотливые, —
о нас ругается!
Столпы кадильные,
воров кропильники,
чиноугодники,
братков послушники,
блядве потатчики,-
как там икоркою
да осетринкою
вам отрыгается?
Про нас, сердешные,
пасти коньячные,
про нас ругается!
Едва обрядитесь —
уж спесью пучитесь.
Страданьем праведных
всё не научитесь?
У стен порушенных
хоромы пыжите,
в ограды вяжете
усадьбы, пажити.
Кадите Богови —
мамоне служите.
В ушко игольное
как себя сузите?
Писанье во-время
на всех сбывается.
Се — Око Ярое
про нас ругается.
III
К могилке уйти, оплаканной
дождями, солнцем обласканной?
Землей подышать ненатруженной,
лунным светом остуженной?
Забыться, у трав наслушаться
про то, что покой не нарушится?
Про то, что, может, пока ещё нас пощадит Ругающий?
Но что-то и здесь помехою.
Оглянешься — мраморной метою,
тяжкой, зеркально-чёрною — памятник.
Нет, не учёному.
Не воину, обрученному с честью героя Родины?
Тут паханы похоронены.
С поднятыми стаканами,
дымящимися сигаретами,
смотрят с презрением каменным
на присмирелый свет они.
У них за спиной — часовенка,
с лампадками, часословами.
И ей неуютно, новенькой,
рядом с героями новыми.
Как будто овечку вывели
шашлычники, нож направили,
а, впрочем, на смертном выгоне
поблеять на час оставили...
О как же, Господи,
зябко нам,
бомжикам,
грязью заляпанным,
овцам Твоим
недозакланным!
Сердце
тоской надрывается.
Когда ж от востока
до запада
треском, шелестом ужаса
ярость Твоя обрушится —
святая гроза разругается?
IV
— Ты что разнюнилась,
братва смердящая?..
Не туча гневная,
огнём разящая, —
Сивилла Русская
по стогнам шествует,
и — вопль из уст её,
и — грозен жест её.
— Срамно вам плакаться,
помоек жители!
Ещё вы горюшка
в глаза не видели.
Готовьтесь! Скоро уж
снесётся курочка...
Яичко выпрыгнет
из закоулочка.
Да так раскрутится
златое, ярое,
что протрезвеет враз
лахудра старая.
Ишь, разэтажилась,
ишь, разрекламилась,
шалава лживая,
Московь блудливая!
Торгует мрачная
сволочь Арбата,
"Победой" маршала,
"Славой" солдата.
Куда ни сунься —
банкиров пейсы,
сони, самсунги,
интимы, пепси...
Катись, яичечко —
внутри игла.
Как клюнешь лысого,
прожжешь дотла.
Вдоль по московской
по чужине
круши витрины!
