Человек ищет в природе гармонию, чтобы воплотить и приумножить её в машине. Человек — "звено, воспроизводящее природу в культуру", и его задача не столкнуть, а примирить природу и цивилизацию, соединить их потенциалы. Нужно разгадать тайну природы, её пустынь, степей, океанов и ледников. Нужно проникнуть в её недра не для того, чтобы поработить, подчинить или истощить, а чтобы хотя бы на шаг приблизиться к Космосу: "Пустыня лежала, раскинув руки, дыша шелковистым телом, серебряно-иссушёнными травами. В её глубокие вены ввели иглы с раствором. На губы надели газовую маску. Её чрево набухло и жило, готовое уже разродиться. В нём таился чёрный живой младенец. А она, беспомощная, озарённая, лежала, ожидая своей доли".
Постигаемая машиной природа всеми своими ландшафтами складывается в мегамашину — государство. В "Кочующей розе" важны не столько рычаги управления этой мегамашиной, сколько её строение, идеальные формы и контуры, пространство Родины и новые пути постижения и преодоления его. Так, в романе получает иное звучание один из любимых мотивов Проханова — жажда странствий: "Земля всегда влекла своим вечным возрождением, круговоротом вёсен и зим, беспредельностью своих горизонтов. Всегда людям хотелось взглянуть: что же там, за зарёй, за соседним лесом и лугом? И они собирались в путь, оставляя крестьянский рубленый двор, или стрелецкий посад, или тихую над прудом усадьбу. Отправлялись на новые земли, за тридевять известных, в тридесятую, неизвестную. По топям, по тропам, по гатям, звеня топором, скребя посохом камни, уходили они в горизонты. Поражались золочёному дереву пагод, гранитным бабам на песчаных буграх, зелёным изразцам на мечетях. Ночевали под звёздами азиатских пустынь, под сибирской льдистой Медведицей. Меняли ладью на лошадь, бросали павших коней, сдирали ноги о кремни неизвестных хребтов. Пока не дохнёт им в очи солёной и мохнатой пеной зелёный океан, не кинет к стопам заморскую водоросль. И они стояли на краю земли, седые, постаревшие в странствиях, опираясь на пищаль с растресканной перламутровой рукоятью, и солнце вставало из зелёных пучин. Уносили за три моря в котомке горстку родной земли. И потом уж чужие люди высыпали её им в изголовье. Невидящие, уснувшие навеки глаза наполнялись родной землёй, и дудник, вырастая из них, гудел на ветру песни родных деревень".
Наш предок твёрдым и размеренным шагом преодолевал пространство, измеряя его не верстами, а годами собственной жизни. И в назначенный срок человека обгоняло время — жизнь оказывалась позади, а пространство оставалось непознанным. Но потомок ускорил своё движение и отвоевал у времени пространство. Перепоясал мегамашину-государство дорогами, пустил по живому телу родины от Дальнего Востока до Средней Азии артерии человеческих судеб. Сверхзвуковой самолёт уподобился одинокому белоснежному журавлю, а железнодорожная магистраль — "тугой струне, натянутой от Урала до океана".
Пространство родины обрело четвёртое — временное — измерение. Возникла одновременность всего: прошлого, настоящего и будущего, степи, реки, и города. Возникла идея родины, её надвременное и надпространственное ядро. В первом романе Проханов ищет имя этой идеи. Пытается разглядеть его в глазах раненой чайки, расслышать в сладкозвучной женской песне, но находит пока лишь отзвуки и отсветы.
В более поздних романах это имя просияет ослепительно, прозвучит упоительно — ИМПЕРИЯ. Но в "Кочующей розе" уже появится самое главное: душа империи. Невидимой силой она будет манить в неведомые пространства. Её, как самую чистую мечту, Проханов облечёт в вечную женственность, в хрупкий цветок, и главный герой романа будет стремиться за своей возлюбленной, не ведая, какая тайна в ней сокрыта. И кажется только, что если потеряешь эту женщину, всё рухнет, всё умолкнет, и останешься в вечном неведении, лишишься чего-то самого сокровенного, без чего не жили твои предки и без чего не родятся твои потомки.
Думаешь, что ты взял в путь свой эту женщину, а на самом деле — она тебя влечёт, срывает с места, ускользая, указует направление туда, где смыкаются время и пространство.
И по этой вечной, земной и небесной русской дороге сквозь морозы и зной кочует роза. Каждый её лепесток — это отдельная судьба. Реальность однажды сдетонировала, и роза стала центром притяжения нового мироздания, нового романа, новой техносферы. В бутоне этой розы сокрыта великая тайна. Из него струится свет мистического Космоса.
Музон
Андрей Смирнов
Салон музон Культура
КУЗЬМА и ВИРТУОЗЫ. "На мягких лапах". ("Sutcliffe Records" — "KUZIA-UO", "Выргород")
Через год проекту Константина Рябинова aka Кузя УО исполнится аж двадцать лет. Основан он был, если верить главному герою, 27 июля 1997 года. Впрочем, время никогда не являло для Рябинова какой-то значимой ценности и отправной точки. Единственное, что можно отметить: состав "Виртуозов" Кузьмы за эти годы сильно изменился. Точнее даже — составы, ибо мы имеем дело со спонтанным проектом, где число "виртуозов" не ограничено и не контролируемо. В конце прошлого года был выпущен диск "Кузьма и ВиртУОзы" , где был представлен, видимо, питерский состав. Этот альбом являл собой часовое путешествие в чистое искусство, что для неподготовленного слушателя может стать несомненным испытанием. Среди экспериментальных заворотов, трансовых сумерек и вдохновенной какофонии иногда проявлялись декламации "старинных" стихотворений Рябинова (например, "Чудотворныя лечения пещерным воздухом"), иноязычные речения и колоритная "пурга". Условную коммуникацию предполагают только три последние композиции, одна из которых обозначена бонусом. Безусловно, Рябинов регулярно переигрывает с "бредографией", но, пожалуй, ему это позволено как этакому сибирско-питерскому Юпитеру. При этом в последнее время он звучит менее шаловливо и более печально, что оправдано, как минимум, в силу адекватного восприятия своего возраста.
А в конце весны был представлен альбом "На мягких лапах", который во многом продолжает линию пластинки "Sancta simplicitas" , пусть вместо одного-единственного Дмитрия Коева (и небольшого штриха от Андрея Васильева) "На мягких лапах" сыграла целая сборная имён — от Лорда Дуайта Пентакоста (Slim Cessna"s Auto Club) до Сергея Летова. А Коев снова выступил в роли продюсера и мультиинструменталиста. И "Святая простота" была более почвеннической пластинкой, а "На мягких лапах" — с этаким "всечеловеческим" креном.
Насколько понимаю, альбом наличествует в двух агрегатных состояниях — свободно в сети и винил для круга фанатов. Не самый редкий нынче вариант, хотя эти версии очевидно не стопроцентно идентичны.
"На мягких лапах" — девять номеров. По стилю, а точнее стилям — нойз, индастриал, краут и спейс-рок, даб, излюбленная психоделия шестидесятых, спокенворд, сёрф, альт-кантри и, пожалуй, даже среднеевропейский "апокалиптический шансон".
Снова хватает старого материала, который за эти годы, однако, не надоел, тем более каждый раз мы получаем новое прочтение. Удивительно: Рябинов очевидным образом являет тип художника-захватчика, которому важно и интересно осваивать новые территории, при этом он постоянно переосмысляет известные опусы, словно ищет-пишет идеальное произведение. Можно только предположить, что, как в анекдоте, Кузьма упрямо собирает слово "вечность" из лаконичного набора букв.
"Движение вселенское сие" — известно с альбома "Трам-та-ра-ра-ра-рам", записанного на "Гроб-рекордс" в начале девяностых и официально выпущенного "Манчестером" в 96-м. "Даже пальто" — "Детский доктор сказал: ништяк", номер времён "Посева" и первых альбомов "Гражданской Обороны". "Лучезарные зайцы" — это "Благодать", появившаяся ещё на "коммунистическом" альбоме "Веселящий газ".
В "Совокупности для" — голос внезапно звучит как проповедь предстоятеля. "С кем ты теперь" — неожиданный привет Гребенщикову рубежа семидесятых-восьмидесятых. Не самую лаконичную вещь ("Кто ты теперь с "Электричества") "Кузьма и виртуозы" удваивают в одиннадцатиминутное полотно. Там был прозрачный регги-блюзец с изящными клавишами Курёхина, БГ разбирался с переменчивыми и капризными музами, здесь резкая гитара и агрессивный саксофон Летова, и в этом угрюмом выпаде в адрес мира сего обнаружить женские образы совсем сложно.
Но, несмотря на мрачность подачи, Рябинов — самый настоящий балагур, если помнить, что балагурство — не баловство, а особая форма русского смеха. "Балагурство разрушает значение слов и коверкает их внешнюю форму" (Д. Лихачёв). Балагуря, Рябинов вскрывает нелепости, атакует пафосную бессмыслицу. "На мягких лапах" — тот самый аутсайдер-арт, о котором вещал Егор Летов, — неординарное, странное, неконвенциональное искусство. В юродской манере Рябинов выдаёт извечную тему несовершенства мира и сражения "за человека". Летов декларировал естественность этой войны, неизбежность поражения и непобеждённость художника. Но "Кузьма и Виртуозы" лишены сего высокомерного пафоса.
