даже своего врача, заставив его ставить диагноз из-за двери, расспрашивая и измеряя температуру с помощью камердинера. Но он мечтал о веселом мире и считал уединение подготовкой к чему-то иному, поэтому построил у себя бальный зал на 2000 гостей, лифт на двадцать человек, библиотеку с двенадцатью бильярдными столами, большинство из которых никогда не использовались. Над всем этим трудились 15 тысяч строителей. При этом он всегда маскировался, чтобы остаться неузнанным, – таково было его представление о свободе.
Джон Кристи, построивший себе оперный театр в Глайндборне, где требовался официальный вечерний костюм, часто носил старые теннисные туфли. Он обращался со своими клиентами как с гостями, но любил представлять их друг другу не теми именами и планировал построить столовую для собак-поводырей, но не успел. Чудачество для него было способом тасовать карты жизни. Отношение к животным как к равным было эксцентричным – это могло привести не только к перетасовке карт между видами, но и к переустройству всех иерархий.
Женщины были одними из самых смелых чудаков в истории, когда превратили одежду в театр, нарушив все мыслимые и немыслимые правила. Кутюрье Чарльз Уорт заслуживает, чтобы его помнили как человека, который пытался сделать эксцентричность универсальной. Мода, как он ее понимал, предполагала, что у каждой женщины должна быть своя особенная одежда, как ни у кого. Если бы ему это удалось, если бы мода не опустилась до подражания, возможно, одиночество не превращалось бы в страх так часто.
Окончательная форма иммунизации была достигнута после вывода о том, что мир – это не просто огромная пугающая пустыня, что в нем угадывается какой-то порядок и что индивидуум, каким бы ничтожным он ни был, содержит в себе отголоски этой связности. Люди, которые верят в какую-то сверхъестественную силу, смягчают свое одиночество тем, что, несмотря на все обрушивающиеся на них несчастья, в них есть какая-то крошечная божественная искра: так они получают иммунитет. Те, у кого есть такая вера, могут развить в себе чувство полезности и распознать нити щедрости между собой и другими людьми, рациональные и эмоциональные связи, которые означают, что они часть более широкого целого, даже если они неспособны расшифровать его загадки и жестокости полностью. Многое из того, что называют прогрессом, стало результатом того, что одинокие люди спасались от ощущения полного одиночества, даже когда их преследовали, считая, что они постигли истину – некий фрагмент гораздо более широкой истины, слишком большой, чтобы ее постичь. Но преодоление одиночества таким путем не избавляет от всех его форм, равно как одна прививка не защитит от всех болезней.
Размышление о собственных мыслях часто приводило к странным результатам: русский биолог Илья Мечников (1845–1916) считал, что употребление йогурта – это способ дожить до глубокой старости, и при этом дважды пытался покончить жизнь самоубийством. Тем не менее он заложил фундамент иммунологии как науки, посмотрев на одиночество под совершенно новым углом. Открытие принципа работы иммунной системы показало, что в каждом человеке неустанно нарастает сопротивление враждебной внешней среде, и каждый должен делать это как самостоятельно, так и совместно с другими. Организмы людей не идентичны, однако всем одинаково угрожают окружающие их микробы. Медицина не может защитить их, просто находя виновника каждой болезни и ведя с ней войну. Вместо завоевания акцент сместился на понимание совместимости и несовместимости организмов и гибкости границ между восприимчивостью и отторжением. Если жизнь рассматривать как поддержание организма иммунной системой, каждый индивидуум предстает как уникальное, своеобразное сочетание множества качеств, которые обнаруживаются у других, но очень редко встречаются в точно такой же комбинации у кого-то еще. Открытие аллергии подчеркнуло, насколько люди различаются по своей восприимчивости; открытие групп крови разделило людей по новым критериям, не совпадающим с национальностями, религией и расой; признание влияния стресса на здоровье показало, что реакции невозможно полностью предсказать; СПИД продемонстрировал, насколько серьезны последствия того, что иммунная система запуталась в попытках отличить самое себя от врага. Медицина больше не может относиться к человеку как к машине, неукоснительно подчиняющейся строгим правилам. Бог был переименован в Генератора разнообразия.
Сегодня ясно, что каждому нужны малые дозы инородных тел, что для выживания бок о бок с другими необходимо поглощать ничтожную их часть. Невозможно отрезать себя ото всех или навсегда уничтожить своих врагов. Любопытство по отношению к другим больше нельзя считать роскошью или поводом отвлечься: оно необходимо для выживания.
Ни один из этих четырех методов не гарантирует спасения от одиночества. Их эффект заключается не в устранении одиночества, а в уменьшении страха перед ним: только тогда можно относиться к другим с взаимным уважением.
По-китайски «одинокий» – ту. Это интересное совпадение. Слово «ту» иногда используют в китайском языке для обозначения слабости, когда речь идет о человеке, ведущем себя своенравно, вразрез со здравыми принципами, но его же используют и для восхваления даосского мудреца и его права действовать независимо, быть в одиночестве, потому что он знает, что делает: «Только тот, кто разбирается в людях и духах, способен действовать в одиночку».
Однако для ясных мыслей и для того, чтобы знать, куда идти, нужен стимул, который дают другие люди; спасти от разочарования может только знание предыдущего опыта человечества. Завоевав право быть одиноким, быть исключением из обобщений (которое порой еще опаснее для свободы, чем обобщения), освободившись от стереотипа, что люди обречены на страдание от одиночества, можно перевернуть его с ног на голову. Сделай так, и одиночество станет приключением. Как найти компаньонов для своих приключений – тема следующей главы и еще нескольких.
Глава 5. Как появились новые формы любви
Первая в мире детская революция разразилась во Франции в 1990 году. Простыми уличными демонстрациями около 100 тысяч подростков сумели заставить правительство выделить 4,5 миллиарда франков. Ни одно движение взрослых никогда не добивалось триумфа так быстро и безоговорочно. Школьные учителя протестовали на протяжении десятилетий, но тщетно. Медсестры, хоть и обладали властью над жизнью и смертью, не смогли добиться забастовками таких же результатов. Но дети не испытывали ни благодарности, ни эйфории.
Мандарин Мартинон считалась лидером лионских школьников. Журналисты были поражены тем, что хрупкая шестнадцатилетняя блондинка вызывала такой страх у чиновников, но со своей стороны она видела, что правительство боится ее и ее друзей. Политики, которые пытались польстить детям, приглашая их в министерства и даже в президентский дворец, выглядели жалко: их речи, по ее словам, были «очень хитрыми, создавали впечатление, что они все понимают, но нас не обмануть…» Каждый из детей по отдельности, возможно, поддался бы давлению; но вместе они отвергли эту риторику как демагогию. Политики не глупы, считает Мандарин, но они интриганы и стремятся действовать исподтишка. Среди них нет ни одного, кто «воплощал бы мои идеалы. Мне будет трудно голосовать, когда я получу право на это». Прежде всего дети были полны решимости не поддаваться на манипуляции политиков и даже своих старших товарищей в университетах, с которыми они старательно избегали объединяться. Они хотят, чтобы их мир оставался независимым, потому что альтернатива, предлагаемая взрослыми, уже не привлекает их.
Будучи провинциалкой, Мандарин с подозрением относится к Парижу, возмущаясь тем, что парижские дети считают, будто могут говорить от имени остальной Франции. Как жительница рабочего пригорода Виллербан, она возмущена претенциозностью богатой лионской буржуазии. Ни при каких обстоятельствах она не потерпит никаких группировок, которые пытаются навязать ее движению свои идеи. Она повторяет, что является представителем, а не лидером, принимающим решения; ее единственная цель – дать всем школам возможность самим решать, как вести дела.
Ибо эти дети по духу уже не дети. Их спины сгорблены, как у старых мудрецов, от памяти обо всех неудачах их родителей и предыдущих поколений. В них было вложено столько знаний, что они мало чем способны искренне восхищаться. Все предыдущие революции – так говорят учебники истории – заканчивались катастрофой. Восстания в Восточной Европе выявили трагические проблемы: «Мы слишком много знаем о мире. Мы утратили свою идеологию; мы знаем, что ее уже невозможно заставить работать
