– Что случилось? – спросила Ирина.
– Знаешь, кто звонил? Быков! – ответил Андрей. – Первый раз в жизни мне перезванивает генерал-полковник ФСБ!
– И что он сказал?
– Предложил встретиться. Сказал, что тема СОРМ – это не телефонный разговор.
Быков назначил встречу на десять часов следующего утра на Лубянской площади у памятника жертвам политических репрессий. «Там обычно в это время никого нет, и мы друг друга не пропустим», – сказал он Андрею и повесил трубку. Голос у него был резким, фразы короткими, и Андрей подумал, что затащить его в кафе вряд ли получится. Следующее утро выдалось дождливым. Андрей приехал на место встречи раньше времени, зашел в «Кофеманию», где купил чашку чая и чашку кофе на вынос, и поспешил к переходу.
Лубянская площадь имеет прямоугольную форму. На одной стороне стоит фешенебельный отель St. Regis Nikolskaya, на другой – «Детский мир», а за ним друг за другом идут три огромных здания ФСБ. По часовой стрелке сначала стоит так называемое «новое» здание ранних 1980-х, за ним – главное и самое знаменитое, в котором располагается штаб-квартира центрального аппарата Федеральной службы безопасности, еще дальше – угловое здание, построенное в середине 1980-х для вычислительного центра КГБ, ныне Центр информационной безопасности.
В южной части площади есть небольшой сквер, засаженный деревьями, прямо перед Политехническим музеем. Чтобы попасть в него, нужно пройти через подземный переход, так как сквер окружен постоянным потоком машин. В той его части, на которую выходят окна ФСБ, на пьедестале стоит большой необработанный камень. Его привезли в Москву из одного из Соловецких лагерей в октябре 1990 года и установили здесь, на Лубянке, в память жертв сталинских репрессий. Небольшое пространство перед монументом обычно пустует, заполняясь людьми лишь в один из дней октября, когда москвичи читают вслух имена репрессированных. Именно здесь Быков и предложил встретиться.
Когда Андрей вышел к камню из подземного перехода, он увидел невысокого сутулого человека, одетого в мешковатый серый костюм, который был ему явно велик. Седые, зачесанные назад волосы, впалые щеки, зонтик. Как Андрей и предполагал, пойти в кафе Быков наотрез отказался. Он также отказался пить принесенные чай и кофе. Не зная, что делать с бумажными стаканами, Андрей просто поставил их на скамейку рядом с памятником и предложил Быкову присесть. Тот снова отмахнулся: «Можем и походить». Следующий час они провели, кружа вокруг скамеек.
«Мой кабинет находился в новом здании», – сказал Быков, указывая зонтиком на корпус слева.
По образованию инженер, Быков учился на кафедре М6 (стрелковое оружие) Московского высшего технического училища им. Баумана. Через три года после окончания учебы его позвали работать в КГБ, в Оперативно-техническое управление, которое он в конце концов возглавил. В ранние годы существования управление курировало работу шарашек в Марфино и Кучино. Быков провел жизнь, разрабатывая новые виды вооружения и специальной экипировки.
В советские годы 12-й отдел КГБ, занимавшийся прослушкой, был за пределами полномочий Быкова, подчиняясь напрямую председателю Комитета. Главным критерием выбора начальника этого подразделения всегда была лояльность начальству, а не профессионализм. Но после августовского путча 12-й отдел включили в ОТУ, а Быков стал заместителем директора новой российской службы безопасности. Впрочем, такое положение дел просуществовало недолго. Вскоре 12-й отдел снова получил статус самостоятельного управления, теперь в ФСБ. Сегодня на гербе подразделения гордо восседает сова. Именно это управление курирует «черные ящики» СОРМ.
Быков рассказал Андрею, как в 1991 году его главной проблемой было вывести техническое оборудование КГБ из Прибалтики в Москву. Советский Союз развалился, а оборудование, с помощью которого КГБ осуществлял прослушку, производилось на двух заводах, «Коммутатор» и «Альфа», причем оба находились в Риге, столице независимой Латвии.
Когда он все вывез, ему пришлось отвечать на неудобные вопросы диссидентов и журналистов о том, как КГБ шпионил за собственными гражданами. Формально эта деятельность регулировалась приказом № 0050 от 1979 года, подписанного Юрием Андроповым. Но приказ содержал лишь одно ограничение: категорически запрещалось прослушивать партийных функционеров.
Быков предложил идею получения санкции на прослушку. Она предполагала существование некоего внешнего органа, которой мог бы одобрять слежку. Изначально спецслужбы продвигали идею, чтобы санкцию выдавала прокуратура, но в 1995 году решили остановиться на санкции суда {69}. Однако технический метод полного и неограниченного доступа ко всем средствам связи, разработанный в Кучино в 1980-е, было решено не менять.
На практике это означало, что спецслужбы будут получать санкцию суда, а делать все, что им заблагорассудится. Быков не собирался менять технологию прослушки. Это отличалось от американской процедуры, где правоохранительные органы отправляли запрос оператору связи на подключение к нужной линии после получения судебного ордера. Когда Андрей спросил, почему нельзя было позаимствовать американский опыт, Быков отмахнулся: «Да они тоже снимают информацию с серверов, и Ассандж это раскрыл, и это не вчера началось».
Чем больше кругов делали Быков с Солдатовым по скверику, тем яснее становилась ситуация. Получение разрешения суда – процедура, созданная Быковым, – ничего особо не значила и никому не мешала. Российские законы требовали от офицера ФСБ получить разрешение, но при этом он не должен был никому – и прежде всего оператору – его показывать. Он сам осуществлял перехват. Другими словами, методы СОРМ были прямо заимствованы из эпохи, когда никто не думал ни о каких разрешениях суда, – из советской практики телефонной прослушки.
Мы долго искали кого-нибудь, кто в свое время сидел в тех самых секретных комнатах КГБ на телефонных станциях за закрытой дверью, куда обычным сотрудникам АТС вход был категорически запрещен; в эпоху, когда сотрудники Кучино только начали придумывать технологию СОРМ. В конце концов, поиски привели нас в одно московское кафе, но снова оказалось, что добиться ответов очень непросто.
Это была женская работа – часами сидеть за столом со стойками с катушечными магнитофонами Uher Royal de Luxe, а затем с восьмиканальными магнитофонами, переделанными из видеомагнитофонов {70}. Женщины выглядели как обычные телефонистки, с наушниками наготове, сидя спина к спине в большой комнате, в которой даже был настоящий телефонный коммутатор. В ней также находились пара дежурных офицеров-техников, а женщины за столами на самом деле были не операторами, а «контролерами» 12-го отдела. Как правило, им присваивали звание прапорщика или младшего лейтенанта, и не они, а только офицер за коммутатором, тоже женщина, решала, какой номер поставить на прослушку.
Работа контролера была сравнительно несложной – убедиться, что все катушки находятся в рабочем состоянии, и поставить новую ленту, когда старая подойдет к концу. Иногда им могли приказать «осуществлять слуховой контроль», и тогда они надевали наушники и брали в руки рабочую тетрадь для записей. Каждая из них в обязательном порядке проходила курсы машинописи и стенографии. Их также учили запоминать около пятидесяти голосов и мгновенно определять, кто звонит {71}. За эту работу они получали приличные для советских времен 300 рублей в месяц (для сравнения, инженер зарабатывал около 180 рублей) и вполне реальный шанс полностью потерять слух через пятнадцать лет {72}.
Андрею удалось выйти на одну из таких женщин. Они встретились в кафе «Николай» на Старой Басманной, в двухстах метрах от ее новой работы, редакции прокремлевского сайта. За столиком в углу кафе сидела, испуганно поглядывая по сторонам, миниатюрная женщина чуть за 50, темноволосая, с карими глазами, в скромном деловом костюме. Ее звали Любовь. Андрей показал ей ее рапорт, обнаруженный им в книге о путче 1991 года, опубликованной в 1995 году небольшим тиражом {73}. В то время Любовь была старшим лейтенантом Комитета госбезопасности, «переводчиком специального назначения» в 12-м отделе.
