парового чудовища — и вправду оказалось, что лошадь подкована, да удивительными подковами, на которых были выписаны все четыре тома «Войны и мира», и хватило места даже для удивительного по своей силы стихотворения Фёдора Тютчева «Умом Россию не понять».
Батюшка Филимон воскликнул:
— Видите, я лучше всех знал, что русские никого не обманут. Глядите, пожалуйста: ведь он, шельма, не только чудо-механизм сделал, но оснастил его русской духовностью.
Но мы пристыжено смотрели в пол. Видно было, что бедный Карлсон жестоко и немилосердно обманут, и что его терзала обида, потеря, нестерпимая досада и отчаянное положение среди поля, — и он всё это нес, терпеливо нёс.
Был пристыжен и мастер Малышов, что и сам всё думал: "Что это за чертов такой швед, ей-право, во всю мою жизнь со мной такая первая оказия: надул человека до бесчувствия, а он не ругается и не жалуется".
И впал от этого мастер даже в беспокойство — был он плутоват, но труслив, суеверен и набожен; он вообразил, что Карлсон замышляет ему какое-то ужасно хитро рассчитанное мщение.
Карлсон, меж тем, выучился русскому языку, хоть и не без погрешностей — про него говорили «знал русскому языку хорошо и умело пользовался ею». Кстати, о женском роде…
Извините, если кого обидел.
11 декабря 2007
…Вскоре Карлсон женился. Невесту он выписал из Швеции, звали её (в переписке, что он мне показывал) фрекен Бок, и понял я только, что молодая была немолода. Сам он сразу стал её звать на русский манер Фёклой Ивановной. Когда она появилось в нашем городке, то мы сразу увидели, что это большая, очень, по-видимому, здоровая, хотя и с несколько геморроидальною краснотою в лице и одною весьма странною замечательностью: вся левая сторона тела у неё была гораздо массивнее, чем правая. Особенно это было заметно по её несколько вздутой левой щеке, на которой как будто был постоянный флюс, и по оконечностям. И её левая рука и левая нога были заметно больше, чем соответствующие им правые.
Но Карлсон сам обращал на это наше внимание и, казалось, даже был этим доволен.
Мы и об этом осведомлялись:
— Шведская ли модель у Фёклы Ивановны?
— Карлсон делал гримасу и отвечал:
— Чертовски шведская!..
Однако эта шведская модель сослужила с ним неприятную шутку. Фёкла Ивановна, несмотря на свою внешность, оказалась женщиной вольного нрава, и, что называется «была слаба на передок». Возможно, для каких механизмов это и является достоинством, но Карлсон как-то затужил. Вовсе это ему не понравилось, несмотря на то, что мы прочитали в книжках, что означенная слабость во всём мире связывается с той самой «шведской моделью» и там вовсе не порицается.
Отец Филимон даже начал ему проповедовать, говоря:
— Вы, — говорит, — обвыкнете, наш закон примете, и мы вас наново женим.
— Этого, — отвечал Карлсон, — никогда быть не может.
— Почему так?
— Потому, — отвечает Карлсон, — что наша шведская вера самая правильная, и как верили наши правотцы, так же точно должны верить и потомцы.
— Вы, — говорит отец Филимон, — нашей веры не знаете: мы того же закона христианского и то же самое Евангелие содержим.
— Евангелие, — отвечал Карлсон, — действительно у всех одно, а только наши книги против ваших толще, и вера у нас полнее.
— Почему вы так это можете судить?
— У нас тому, — отвечает Карлсон, — есть все очевидные доказательства.
— Какие?
— А такие, — говорит; — что у нас прямой разговор с Богом, а у вас лишь есть и боготворные иконы и гроботочивые главы и мощи. Да и с русской, хоть и повенчавшись в законе, жить конфузно будет.
— Отчего же так? — спросил отец Филимон. — Вы не пренебрегайте: наши тоже очень чисто одеваются и хозяйственные, и феминизм у нас по бедности пока не развился. И узнать можете: мы вам грандеву сделаем.
Карлсон застыдился.
— Зачем, — говорит, — напрасно девушек морочить. — И отнекался:
— Грандеву, — говорит, — это дело французское, а нам нейдет. А у нас в Швеции, когда человек хочет насчет девушки обстоятельное намерение обнаружить, посылает разговорную женщину, и как она предлог сделает, тогда вместе в дом идут вежливо и девушку смотрят не таясь, а при всей родственности. Да и одежда на ваших женщинах как-то машется, и не разобрать, что такое надето и для какой надобности; тут одно что-нибудь, а ниже еще другое пришпилено, а на руках какие-то ногавочки. Совсем точно обезьяна-сапажу — плисовая тальма. Опасаюсь, что стыдно будет смотреть и дожидаться, как она изо всего из этого разбираться станет.
Извините, если кого обидел.
12 декабря 2007
Но и это ещё не всё — Карлсон задумал открыть собственное дело, как раз по выделыванию своих пропеллеров — сказано, сделано: новый завод стал набирать обороты, да вот беда приобрел он лицевое место на заводской крыше, подвальное же, запланное место было в долгосрочной аренде у того самого автора железной лошади, мастера Малышова, и этого маленького человека никак нельзя было отсюда выжить.
Ленивый, вялый и беспечный Малышов как стал, так и стоял на своем, что он ни за что не сойдет с места до конца контракта, — и суды, признавая его в праве на такую настойчивость, не могли ему ничего сделать. Карлсон трудился и богател, а Малышов ленился, запивал и приходил к разорению. Имея такого конкурента, как Карлсон, Малышов уже совсем оплошал и шел к неминучей нищете, но, тем не менее, все сидел на своих задах и ни за что не хотел выйти. Уговорил кто-то Малышова подать в суд за неверный земляной отвод — и вот начали они судится — для меня есть что-то столь неприятное в описании судов и их разбирательств, что я не стану вам изображать в лицах и подробностях, как и что тут деялось, а расскажу прямо, что содеялось. Засудил Малышов Карлсона, как есть в чистую засудил, что тот даже и не понял, что приключилось.
Оказался Карлсон должен мастеру паровых лошадей немалую сумму, каковую и выплачивал с процентами. В описанном мною положении прошел целый год и другой, и теперь, наоборот, Карлсон всё беднял и платил деньги, а Малышов всё пьянствовал — и совсем, наконец, спился с круга и бродяжил по улицам. Таким образом, дело это обоим претендентам было не в пользу, и длилось бы оно долго, как враг Карлсона вконец не замёрз, напившись и уснув в мороз, лёжа прямо на дороге.
Тяжбы прекратились,
