Глядя на все эти работы, мы можем сконструировать бытовую картину прошлого: очень часто литературоведы обращаются в своих изысканиях к зарисовкам интерьеров. Не видя, не чувствуя углы и закоулки, невозможно понять, каким воздухом дышали персонажи поэм. Оживить строки. Понять, как это выглядело: "Везде высокие покои, / В гостиной штофные обои, / Царей портреты на стенах / И печи в пёстрых изразцах". Разумеется, не все представленные экспонаты одинаково интересны — есть увлекательные коллизии, остановившиеся мгновения, а есть — проходные, отстранённые "констатации" гостиных и кабинетов. Важна ещё и причина, по которой они создавались — это мог быть заказ дорогостоящему автору, специализирующемуся на подобных видах (например, акварели Людвига Пича и Луиджи Премацци), а могли быть приятельские подарки модного живописца — вельможе, покровителю искусств.
Замечательна композиция работы Николая Ефимова "Кабинет В.П. Давыдова с художником К.П. Брюлловым за работой в доме Давыдовых в Риме" (1835). Здесь мы наблюдаем так называемую "картину в картине": перед нами просторная зала, где много жизни и солнца. Знаменитый живописец Брюллов пишет Ольгу Ивановну Давыдову с детьми. Типичный брюлловский образ — романтическая, но вполне земная красота светской львицы и благодушной матери. Персонажам сценки нет никакого дела до зрителя — и художник, и господин Давыдов (заказчик!) расположены к нам спиной, а прелестная Ольга Ивановна погружена в свои мысли. За этим сюжетом — сплетение судеб. Николай Ефимов — архитектор, любитель древностей и великолепный рисовальщик — дружил с Карлом Брюлловым и семейством Давыдовых, а в 1835 году они предприняли совместное путешествие: греческие руины, римская старина, многообразие востока. Ефимов делал путевые заметки в рисунках и чертежах, а по возвращении был удостоен степени академика.
Вот совсем иная линия жизни — акварель "Комната художника П.Ф. Соколова в доме П.В. Нащокина в Москве" (1824). Непрезентабельность — обилие серых тонов. Однако нет удручённости, ибо много дневного света, благодаря которому оттенки серого могут выглядеть нескучными. Герой — в рабочей обстановке, за столом и — снова спиной к зрителю. В домашнем халате, всклокочен. Погружён. Символы профессии — античный бюст, измерительные приборы, карандаши, громадная папка с рисунками. Важный момент: автором является сам фигурант, Пётр Фёдорович Соколов — мастер изысканных портретов. Любая книга, посвящённая "музам Пушкина" всенепременно украшается акварелями Петра Соколова. Мы видим Бакунину, Полетику, Воронцову такими, какими их увидел и увековечил именно Соколов. А мы созерцаем только его спину — увы!
От столичной кутерьмы — к политической драме. Рисунок Николая Бестужева "Камера Волконских в тюрьме Петровского Завода" (1830). К декабристам всегда (за исключением советского периода) было неоднозначное отношение. Любители альтернативных историй любят подсчитывать, сколько крови пролил бы товарищ Пестель, если бы ему удалось… Кем они являлись — отпрыски первых фамилий империи? Дворянскими бунтовщиками или радетелями за всенародное счастье? Пусть об этом спорят академики — нам же интересны человеческие жизни. Чета Волконских — в деревянном доме, который почему-то очень трудно именовать "камерой". Музыкальный инструмент с нотами, изящный круглый стол, книжный шкаф… сама Волконская отнюдь не в печальном рубище, а в чёрном домашнем платье с шалью на плечах. Провинциальные помещики — да и только! Рисунок Бестужева беспристрастен — у него не было замысла приукрасить ситуацию.
А вот — типичная работа на заказ. Немецкий художник Людвиг Пич — непревзойдённый иллюстратор середины XIX столетия. Находясь проездом в России, он запечатлел интерьеры Поречья — вотчины господ Уваровых. На выставке можно увидеть настоящий шедевр Пича — "Центральный зал музеума в усадьбе Поречье" (1855). Граф Алексей Сергеевич Уваров слыл известным коллекционером: так называемый "Порецкий музеум" включал не только "обломки античной праистории", до коих Уваров был превеликим охотником, но и произведения иконописи, живописи, скульптуры. Людвиг Пич со знанием дела изобразил этот храм муз, точно выписав колонны, ренессансную лепнину потолка, и — статуи, приобретённые Уваровыми во время зарубежных поездок. Радостное, тёплое свечение настраивает на мажорный лад — перед нами маленькая Италия. Вместе с тем, работы Пича — это чёткое и ясное свидетельство. Документ — в нём нет ни одной лишней чёрточки, ни единой помарки. Подобные альбомы с видами поместий создавались именно с такой целью — запечатлеть всё, как есть. Солидные кабинеты, роскошные гостиные, стены, канделябры, вазы, ширмы… "Фарфор и бронза на столе… духи в гранёном хрустале".
Пришли иные времена — усадьбы становились анахронизмом, доходные дома росли день ото дня, ускорялся ритм бытия, ревели первые автомобили, вторгалось электричество. А люди? Они сделались странно чувствительными. Чеховские герои — экзальтированны. Прощаясь с милой стариной, они разговаривают с мебелью: "Дорогой, многоуважаемый шкаф!.. Приветствую твоё существование, которое вот уже больше ста лет было направлено к светлым идеалам добра и справедливости…". Шкаф — последний собеседник. Точнее — финальный аккорд. Он полетит в ту же топку, что и срубленные вишни. А мы переходим к пастельным работам Александра Средина — художника Серебряного века. Усадьба Полотняный Завод, принадлежавшая роду Гончаровых, выглядит печальной, несмотря на яркий, интенсивный свет, буквально пронизывающий все помещения. Чувство покинутости. Минор и тоска по утраченному. "Во всех комнатах — в лакейской, в зале, в гостиной — прохладно и сумрачно: это оттого, что дом окружён садом, а верхние стёкла окон цветные: синие и лиловые. Всюду тишина и чистота, хотя, кажется, кресла, столы с инкрустациями и зеркала в узеньких и витых золотых рамах никогда не трогались с места", — это уже Иван Бунин. Литературные и художественные образы — всегда соседствуют, переплетаются, дополняют друг друга. Это — строки из нашей общей культурной биографии. Анна Ахматова даёт направление мысли: "И комната, где окна слишком узки, / Хранит любовь и помнит старину, / А над кроватью надпись по-французски / Гласит: Seigneur, ayez pitie de nous". Анфилады, пролёты, лестницы. Комнаты нашей души.
Музон
Андрей Смирнов , Сергей Угольников
Культура Общество
" ПАНКИ 90‑х". Фильм Юрия Гусинского.
Андрей Смирнов.
При всей специфике темы, надо признать, фильм смотрится с интересом. И не без удивления узнаёшь на экране некоторых знакомых, с которыми на рубеже веков сталкивался уже в бункере НБП. Девяностые – вообще время панков. Главное политическое открытие статусной политики девяностых - Жириновский, чем не панк. Вот на открытии клуба «Sexton FOZD» в 1992 году с Жириком обнимался лидер группы «Наив», о чём, думаю, предпочёл бы сейчас забыть. Кстати, перед первыми парламентскими выборами в «свободной России», кажется, «АиФ» провёл полевое исследование – за кого субкультуры и каким-то образом выяснил, что панки за Жириновского. Впрочем, не факт, что кто-то из «панк-респондентов» дошёл до избирательного участка.
"Панк-революции" выходили под эгидой "Корпорации тяжёлого рока" на фирме "Союз" (!). В первых собраниях принимали участие те же "Тараканы" (тогда "4 таракана"), которые вскоре выделились во "вменяемый" панк-рок, сиречь поставленный на коммерческую основу и дрейфующий в сторону поп-панка. А фильм Юрия Гусинского посвящён персонажам "московской панк-тусовки" — пожалуй, именно они воплощали для обывателя внешние приметы стиля — ирокезы, клёпки, солдатские ботинки. И музыка — простая, шумная, грубая. Помню, в ходу была формула «панк не умер – он просто так пахнет» и оспаривать её было сложно.
Нельзя сказать, что эта "революция" сильно увлекала. В том же отечественном панке (при всей условности жанра, под который ведь подписывали ещё и "ДК", и "Алису", и "Монгол Шуудан", и Лаэртского) мы были ориентированы на "сибирское вторжение" и московский "формейшен". Хотя в полосе "Рок: русское сопротивление" кое-какие имена настоящего сообщества фигурировали: были рецензии на "Пурген", "Ё.жи". Как-то даже опубликовали манифест группы "Азъ" и получили втык от ответственного секретаря за пассаж "хаос миру необходим" — "ребята, мы же за порядок!".
Тогда же в роликах КТР лидера "Азъ" Олега Черепаха рекомендовали как настоящего панка, несмотря на то, что "ему уже 45 лет". В те годы это казалось безумным и невозможным, хотя спустя два десятка лет, глядя на иных знакомых контркультурного толка, та мистификация не кажется такой уж неописуемой. И некоторое брюзжание персонажей фильма, что «мы –то были взаправдашними, не то, что нынешние» – пожалуй, оправданно.
