Из рисковых, добавим.
Он приехал в это Шилово еще в середине 80-х как русский, удрученный бедностью прародины — то есть его привела сюда идея служения этой земле. Не могу сказать вместо этой — родной, потому что земля-то ему в Казахстане роднее. Тогда еще в Алма-Ате не давили на русских. Жили параллельно: казахи, евреи, немцы, корейцы. Так что Белоусова беженцем, в расхожем смысле слова, назвать нельзя. Он скорее прибеганец, как сказал о себе другой мой знакомый из "чикменов" — Борис Александрович Новоселов, о котором — потом. А пока слово Белоусову.
— Но я уже и тогда, в 80-е, чувствовал глухое брожение среди казахов.
Нехорошие предчувствия стали последней каплей. И вот он, наследник старинного крестьянского рода, снова на русской земле. Замкнул круг родовых скитаний, начатых его дедом. По столыпинскому призыву дед уехал в Акмолу. В 30-е годы, спасаясь от Соловков, отец двинул еще дальше на юг — в верховья Сырдарьи, где и родился сын Юра. Как бы до предела дошел род в своем движении на юг, только что сапоги не обмыл в Индийском океане. И словно оттолкнувшись от чего-то твердого, покатился назад. Столетняя эпопея белоусовского рода завершается в Шилово.
Юрию Александровичу как бы знак был дан: уезжай. Он разобрал шепот судьбы. Более тугоухим пришлось с площадей послушать тысячеустое: "Казахстан — для казахов!" Такие писали письма к Юрию Александровичу как к человеку влиятельному на земле обетованной. Все-таки директор. И он отвечал: приезжайте, устроиться помогу.
Пятьдесят домов в Белоусовке — доказательство его крепкого слова.
— А здесь живет наша "мать Тереза"! — говорит Юрий Александрович, открывая калитку большого особняка.
Навстречу идет женщина с лицом, сияющим добротой и опять же — необычайно русского типа, выдержанного в иноземной консервации трех поколений. Голос прямодушно звенит, глаза обливают лаской. А халат на ней — бухарский, с размытым узором. И чай она заваривает не по-рязански, с доливом кипятка в чашки, а в большом глиняном чайнике. И наливает опять же не всклень по-волгодски, а в треть (мера почтения у нее азиатская: чем чаще доливаешь гостю, тем он уважаемее).
— Начали русские школы закрывать, а дочка у меня — учитель русского языка. Работы лишилась. И смотреть стали косо. Тут от Юрия Александровича письмо приходит. Квартиру продали за бесценок. Собрались и поехали.
Мы сидим в гостиной большого, с размахом построенного дома, комнат в шесть-семь. Не жилище — хоромы с полной обстановкой. Построили своими руками. У "матери Терезы" два сына. И она, кажется, счастлива. Впрочем, если может быть счастлива женщина, недавно похоронившая мужа.
— Не вынес он переселения.
Муж на Рязанщине не прижился. Тосковал по Казахстану. Втайне от семьи написал письмо тамошним друзьям-казахам. У них высокие посты. И получил ответ: "Приезжай, друг. Будет тебе и работа, и жилье".
А жене хотелось в России жить.
Зачах человек от ностальгии. И без того не очень здоров был. Помер.
В разговорах с переселенцами меня не раз озадачивали их слова: "На родине у меня тоже дом хороший был...", "Когда теперь еще побываю на родине..."
Мне, да и только ли мне, чьи предки безвыездно обитали в границах Новгородской республики со времен ее основания, понимать под родиной Чимкент или Тбилиси — как читать cправа налево.
— На родине у нас много друзей осталось, — говорит "мать Тереза", подливая зеленого чая в пиалу.
— А что же для вас Рязанская область, город Шилово?
— Прародина, — подсказывает Юрий Александрович.
— Нет, мои предки с Оренбуржья. Бежали в 30-м году от раскулачивания. У внуков моих неродившихся, наверно, Шилово как раз и будет родиной. А у меня (она сдержала горечь в глазах) — у меня ее теперь нету. Далеко осталась.
Мы вышли в сад "матери Терезы".
— Вот эту вишню с родины привезла.
Я сорвал и съел. И будто причастился к таинству.
Земли у "матери Терезы" немерено. Два мужика в доме — оба, повторяю, работящие. Сами сложили. По законам общины, Юрий Александрович им как рабочим завода кирпич, почитай, бесплатно выписал. А на обстановку и отделку по евростандарту заработали в Москве, на лужковских стройках.
С десяток домов переселенцев посетили мы, скажу наперед, и во всех нашли только женщин и детей. Мужчины — добытчики, как один работают от зари до зари. И наоборот, в слободке коренных рязанцев — мужиков полно по дворам и на улице, иные из окон вместе с бабами и старухами любопытствуют: кто идет? Опять чикмены шустрят чего-то! Понаехали! Понастроили!
Не в осуждение коренным жителям привожу здесь эти наблюдения — с большим пониманием того, что вовсе и необязательно с утра до вечера спину гнуть. Много ли человеку надо? Птица божья не пашет, не сеет, а сыта бывает. Чикмену, чтобы достичь таких высот в понимании бытия, придется прожить на этой земле не один десяток лет, дойдет, может быть, во втором-третьем поколении. А пока пусть они "шустрят" на радость всем нам.
На холме, откуда видится серпик далекой Оки, в окружении тусклой зелени нечерноземья бухарский халат на "матери Терезе" выглядит непривычно. Вот уж он — как спецодежда используется. Износится. И сошьет она себе халат в горошек или с васильками.
Недолго стоять и сараю в углу сада, где семья переселенцев ютилась в свою первую русскую зиму.
А дочка-красавица вдруг возьмет, да и выйдет за иностранца, у нее для этого есть все шансы.
Или такие не рвутся за границу?
ЭТОТ ХОЛМ ПОД НИЗКИМ ЗАПОРОШЕННЫМ НЕБОМ С ВИДОМ НА ОКУ и на крахмальный завод пустовал со времен Батыевых походов. Теперь тут распустила свои улицы и переулки Белоусовка. Ее построили русские люди, которые упорно не хотят называть себя беженцами, хотя официально имеют такой статус и получили в свое время от государства по тринадцать тысяч рублей. Где-то убыло Руси, а здесь прибыло. И неизвестно еще, что больше — потеря или приобретение.
Не было ничего и вдруг — поселок! И вовсе не “новорусский”, типа подмосковных. Скромные, простые, но очень емкие и удобные дома. Посмотришь издали — и сразу скажешь: наши живут.
Километрах в сорока отсюда чехи выстроили для газовиков поселок по своему вкусу. Вызывающе красочно и черепично. Подозрительно гладко и чисто. Своей эстетикой, своей культурой они, вот уж действительно, вторглись и оккупировали березовые окрестности. Ждешь пограничников и таможенников, тем более, что подъезжаешь-то на "УАЗе".
Так же, подчеркнуто не сообразуясь с ландшафтом и нравом "местных жителей", строят и немцы в воздаяние разбомбленному в 40-х годах. Глянешь — и сразу будто щелбан получишь. Немцы пришли! Хотя в этих хаусах давно "рязанцы" живут. А такое впечатление, будто они в Германию эмигрировали, не выезжая из России.
— Это семья трудоголиков, — будто о пороке хозяев на ухо сообщает мне Юрий Александрович, — они немцы.
Ну что же, посмотрим, что за немцы?
Нас встретила одетая в длинную юбку и серую рабочую кофту немолодая женщина. Такие строгие, суровые (но уж если улыбнется, рублем подарит) женщины (бабы сказать — язык не повернется) уже повывелись даже и в северных деревнях, где тоже, кстати, как в своеобразной внутренней эмиграции, консервировался этнос. Они не певуньи, не плясуньи, а пожизненные труженицы. "Надо робить, как не робить, чтобы худо не зажить".
Вера Карловна ведет нас по дому.
— А сколько же у вас тут квадратных метров?
— Не считали. Не знаю.
Я считал комнаты и на одиннадцатой сбился со счету. Громадное строение, и тоже — по кирпичику своими руками. Только одну зиму пережили на квартире у знакомых.
— Что же вам-то, Вера Карловна, в теплых краях не пожилось?
Тяжко вздохнула и эта женщина.
— В автобусе едешь. А! Ты — русская! Встань и место уступи. А потом и записки в почтовый ящик стали подкидывать. Русские, уезжайте по-хорошему. Подумали. Продали квартиру. И к Юрию Александровичу. Сюда.
И про дом Веры Карловны тоже не скажешь, что он немецкий. В беде или за границей всякий из России становится русским, наверное, таковым и являясь на самом деле.
Мы разговариваем в большой гостиной. Сидим в бархатных креслах, поглядываем на огромный плоский экран "Goldstar" с приглушенным звуком. А на полу ковер — настоящий, самаркандский. Евродизайн в смеси с Азией. Немецкая аккуратность и японская электроника. Славянский только воздух, атмосфера, дух.
Выходит, что беженец, переселенец и в самом деле как национальность, недаром местные краснобаи приклеили к ним "чикменов". Люди, гонимые во многих поколениях. Вот и Вера Карловна, пригорюнясь, рассказывает, как их в июле 41-го объявили вне закона и повезли по миру. Как обижали ее в деревнях злые русские бабы — вдовы. И как хорошо встретили казахи. Но изменился вектор агрессии — и уже "чудесный народ" погнал их вон. А дочери тех злых русских баб пожалели.
