Как замечательно сказано! Сколько в этих словах готовности к самопожертвованию, искренности, свободы от всего, кроме стремления к истине! И как прекрасно книга Шафаревича о социализме подтверждает правоту автора — в одиночку он написал вещь, превратившую в ненужную схоластику тысячи и тысячи книг организованной науки…
Но подумаем…
Шафаревич ждет от таких ученых — отшельников, изгнанников, одиночек, надомников — нетривиальных (то есть необыкновенных, необычных, непривычных) решений фундаментальных проблем, справедливо замечая, что наука, столько давшая нового миру в предпоследние десятилетия, вот уже лет двадцать, а то и все тридцать замедлила свое стремительное движение и пока не приблизилась сколько-нибудь существенно к тем рубежам, которые, казалось, были так близки. Ни в физике (гравитация, общая система элементарных частиц, управление термоядерными процессами), ни в математике (полная математизация других наук), ни в кибернетике (обещавшей так много — от автомата — шахматного гроссмейстера до передачи человека на расстояние, то есть создания его дубликата), ни в биологии (управление наследственностью, создание различных форм жизни в лабораторных условиях), ни в медицине (победа над раком) — ни в одной области нет пока быстрого прогресса, напрасны были надежды ожидавших его. Естественные науки пока что развиваются вширь и вглубь, подтягивают тылы, готовятся к штурму новых тайн природы, к достижению того, что мерещилось близко — стоит только руку протянуть. Для такого штурма совершенно необходимы новые, нетривиальные научные решения и открытия, сумасшедшие мысли, необыкновенные точки зрения. Это известно, к этому призывают опытные ученые, но от призывов ждать нечего — они сами стали тривиальными, обычными, привычными и надоевшими. Наука так сейчас сверхорганизована, что эти призывы похожи на призыв к солдатам чувствовать себя «вольно», одновременно стоя по команде «смирно».
Шафаревич предлагает новую идею — поместить ученого (причем не искусственно, условно, а по его собственному выбору, естественно) в необычную обстановку, вне строя ему подобных научных солдат, исключить ученого из тривиальной среды и системы работы — сказать ему «вольно» и отпустить на все четыре стороны. И он предполагает при этом (думаю, справедливо), что ученые в таком положении быстрее добьются успеха — им легче дастся в руки истина, чем тем, кто живет в однообразной казарменной обстановке «хорошо организованной» науки.
Боюсь, что тем самым Шафаревич предлагает еще один способ, еще один прием облегчения действия третьему отношению — новые открытия дадут новые стимулы движению человеческого вещества…
Может быть, третье отношение играет лучшими умами, лучшими намерениями? Борется человек за добро, нравственность, справедливость — а получается, что борется за то, чтобы получше исполняли рабы свою работу, поталантливее служили бы господину? Не исключено, что добра, нравственности, справедливости в обществе в результате нетривиальных открытий не прибавится, а вот подхлестнуть расковыривание земного шара они смогут…
Из этих примеров, как я надеюсь, видно, насколько надо быть осторожными, чтобы не подыграть третьему отношению, не зайти невозвратно далеко по пути, предначертанному природой.
Но есть ли выход? Может ли человеческое вещество предотвратить свой конец, свою гибель, свое «освобождение»? Может ли оно избавиться от рабства у природы, у смерти, достичь бессмертия?
Несомненно — в противном случае не стоило бы и писать эти заметки…
7. Шаткие ножки надежды
В поисках выхода человеческая мысль давно мечется, хватаясь за разные идеи, которые кажутся спасительными.
Первая из них — правительство земного шара, подчинение интересов отдельных личностей, групп, стран общим интересам человечества, подавление беспорядочного, «броуновского» движения индивидуальных и групповых воль некоей единой центральной воле. С таким предложением выступает Альберт Эйнштейн вскоре после испытания атомных бомб на живых людях. Задолго до него к этому же решению пришел и Велимир Хлебников, но он был всего-навсего великим поэтом, и к его словам отнеслись, как к причуде.
Не прислушались, впрочем, и к великому физику Эйнштейну. Современный мир не только не обнаруживает стремления к объединению, но, напротив, быстро образует все новые и новые государства, число которых будет, видимо, расти и в будущем — повсюду мы видим желание государственного обособления, отделения — даже в небольших странах, вроде Кипра, Ливана, Бельгии, Северной Ирландии; имеется налицо какой-нибудь разделяющий людей признак — цвет кожи, язык, религия, — и возникает тяга к созданию своего правительства, своей власти. Потенциально немало государств может образоваться и в таких сегодня внешне единых гигантах, как Китай, СССР, Индия.
Идея единого всемирного государства не вызывает восторга еще и потому, что правительства — все! — скомпрометировали себя именно как орудия угнетения; они, кроме того, обнаружили, как это хорошо показал Норберт Винер, что они глупее, чем большинство их подданных. Ясно, что правительство мировых масштабов отличалось бы соответствующими масштабами угнетения и глупости.
Мы наблюдаем все-таки некоторое ограничение желаний отдельных государств. Стремясь избавиться от этих помех своей воле, государства усиленно вооружаются. Не нужно быть пророком, чтобы предсказать неизбежное столкновение вооруженных стран и групп — да эти столкновения практически ни на минуту в мире и не прекращаются. Только утописты или обманщики могут предполагать, что мир, основанный на всеобщей гонке вооружений, является сколько-нибудь прочным — страшная война готова вспыхнуть в любой день под влиянием как нарушения равновесия силы — оружия или духа, так и какой-то случайности. Точнее, война начнется тогда, когда человеческое вещество слишком задержится со своей работой — с раскрытием все больших и больших количеств энергии, скрытых в окружающей среде. Более точное и конкретное изучение действительной истории, быть может, позволит надежнее предсказывать войны, а также связанные с подготовкой к ним и с их ведением подъемы науки и техники.
Никакого всемирного единого государства, которое прекратило бы борьбу между отдельными личностями и их объединениями, не может быть — и его не будет. Да и мало кто захотел бы жить в таком государстве с его — неизбежно — чудовищно развитым аппаратом насилия, слежки, с его бюрократией, пожирающей весь прирост доходов, с его подавлением всяких индивидуальных воль и даже самой ищущей природы человека.
Но, быть может, человечество спасется в космосе?
Идея заселения космоса, распространения человечества на другие планеты, открывает, казалось бы, перед людьми перспективу вечной жизни и совершенствования. Однако такое заселение не прекратило бы действия третьего отношения — оно только изменило бы масштаб человеческой деятельности. Нет сомнения, что на пути освоения космоса люди будут испытывать потребность во все новых громадных энергетических мощностях, добывание которых соответствует основному природному предназначению человека, соответствует третьему отношению.
Спасения от рабства у природы в космосе, видимо, нет — скорее всего, напротив, — его освоение является одним из способов участия человечества в жизни мироздания.
Напомню, что именно исполнение таких работ, открытие нового, слияние личных устремлений с потоком общего бытия, проходящим через весь физический состав человека, приносит последнему наивысшее наслаждение, чувство наибольшей свободы и могущества, фон которых — усталость. Раб, открывший в природе-хозяине и, тем самым, в себе самом что-то новое для себя, чувствует себя господином.
Расселение в космосе не может избавить людей от третьего отношения — оно полностью с ним гармонирует.
Была и еще одна надежда.
После первой, а особенно после второй мировой войны стали все громче звучать слова отдельных людей, предостерегавших от остро ими ощущаемой некоей глобальной опасности, с тревогой смотревших в будущее, искавших способов сплотить людей. Казалось, что люди близки к пониманию своего единства.
«Зачем ненавидеть друг друга? Ведь интересы у нас общие, мы все уносимся вдаль на одной и той же планете — мы экипаж одного корабля. Неплохо, когда различные цивилизации противостоят друг другу, способствуя образованию новой, общей цивилизации; чудовищно, когда они пожирают друг друга», — писал Антуан де Сент-Экзюпери. Ему вторил Норберт Винер:
«Мы в самом прямом смысле являемся терпящими кораблекрушение пассажирами на обреченной планете».
Даже осторожные представители нашей официальной науки, обязанные быть стойкими оптимистами, высказывались иногда встревоженно, как, например, А. И. Берг:
