— Ничего абсолютно! Совершенно свободен. А что?
— Тогда пообедай с нами. За столом и покалякаем, старину вспомним.
— Есть! Но я предварительно позвоню к себе домой и сообщу на всякий случай твой номер телефона, — ответил Раттнер, снимая с рычага телефонную трубку.
Раттнер с чувством товарищеской гордости разглядывал своего былого боевого товарища. Бледнооливковый цвет кожи, тонкие, но глубоко врезанные черты и острый овал лица делали его похожим на индуса. Недаром товарищи-летчики называли Косаговского в шутку «Рабиндранат Тагор». Но это «экзотическое» впечатление тотчас же пропадало, стоило увидеть глаза его, голубые и светлые, как гладь северного озера.
— Давай о тебе поговорим, — улыбаясь продолжал Косаговский. — Как жил, что делал эти годы? Лет пять ведь мы не виделись!
— Всего было понемножку! — ответил Раттнер. — Брал приступом Енисейск, организовывал родовые советы в тундре, за что едва не был убит тунгусским князьком Чунго; гонялся по всей Якутии за пепеляевцами… Э, мало ли чего было! А теперь вот в ОГПУ работаю, «лесных дворян» ликвидирую. Слышал о таких?
— Краем уха, — ответил Косаговский. — Расскажи поподробнее.
Раттнер пощипал нервно свои светлые и жесткие, коротко подстриженные усы. Косаговский вспомнил, что этот жест означает крайнюю возбужденность его друга.
— Эти бандиты не мало мне крови перепортили, — зло начал Раттнер. — «Лесные дворяне» — в сущности контр-революционная организация, но выдают они себя за религиозную секту. Организовал «лесных дворян» мой старый знакомый «князь сибирской шпаны», как он сам себя называет, Гришка Колдун, а проще говоря — бывший пепеляевский полковник Григорий Колдунов. Я его год целый по всей Якутии гонял, не мог поймать. Горе мое, что в лицо его не знаю, ни одной фотографии даже нет. Секту помимо Колдуна возглавляют кулацкие элементы алтайских кержацких скитов-деревень. Но эти главари стоят внешне в стороне от уголовщины. Они только вдохновители, а физические выполнители воли банды, так называемые «крестоносцы», вербуются из «блатной шпаны»: уголовных преступников, хулиганов, деревенских конокрадов и поджигателей. Результаты их работы уже видны. Все чаще и чаще находят в горах и в тайге «подснежники».
— Подснежники? — удивился Косаговский. — Что это такое?
— Это трупы, обнаруженные после стаяния снегов, — ответил Раттнер.
— Да, нравы калифорнийские! — поморщился болезненно Косаговский.
— Убийства советских и партийных работников, селькоров, поджоги глухих таежных заводов, колхозов, налеты на прииски, порча железнодорожного полотна, — вот программа действия «лесных дворян», — продолжал Раттнер. — Но это мелочь! Банда несколько раз подготовляла своевременно нами предупрежденные, а потому и неудавшиеся открытые военные выступления. Секта военизируется, проходит по ночам военную учебу. Оружие они получают контрабандой из Китая, от своих доброжелателей, манчжурских генералов. Оружие волокут в обмен на золото! Вот здесь-то и загвоздка! — вскочил со стула Раттнер и подошел к огромной карте Сибири, висевшей на стене. — Вся загвоздка в том, — повторил Раттнер, — откуда «лесные дворяне» берут золото для обмена на оружие? Ясно, что золото добывается хищническим путем, на тайных приисках, неизвестных нашим контрольно-учетным органам. Но где, где именно? Все крупнейшие золотоносные районы Сибири взяты «на-глазок» нашей агентурой! Не говоря уже о крупных государственных приисках, даже вольные артели золотоискателей учтены нами. И… никаких следов! Кроме золота, «лесные дворяне» сплавляют за границу металл еще более ценный — платину! Не удивляйся! Месторождения платины давно уже обнаружены в Сибири. Во всяком случае, мои пограничники накрыли в Кяхте «лесных дворян», менявших у китайских купцов платину на золото!
Палец Раттнера остановился на какой-то точке Народной Танну-Тувинской республики.
— Вот подозрительное место! — сказал он. — Тотжинский хошун Танну-Тувы. Здесь еще при царе было около тридцати золотых приисков. Не отсюда ли плывет золото, а возможно, и платина в обмен на оружие? Недаром же «лесные дворяне», лишь наступят на хвост, смываются через Саяны в бывший Урянхайский край. И чтоб я сдох, если…
— Чтоб я опух, если цей ведьмак не на стреме стоит! — гаркнул вдруг возмущенно Птуха, прильнувший к оконному стеклу. — От, товарищи, гляньте!
Косаговский и Раттнер подбежали к окну. Внизу, на противоположной стороне улицы, попрежнему стоял Памфил Трясоголовый, ярко освещенный светом уличного фонаря. Около ног юродивого протаял снег, и они погрузились по щиколотку. Косаговский невольно вздрогнул, словно и сам вступил на снег босыми ногами.
Памфил взмахнул посохом так, что Птуха едва успел отскочить в сторону.
— И чего он на нашу дверь пятаки пучит? — удивлялся Птуха. — Чи ждет кого, чи просто так поглядывает?
— Когда я погляжу на Памфила, — сказал Косаговский, — мне невольно вспоминается прекрасный рассказ Глеба Успенского, в котором он ярко описывает такого же вот юродивого. Редкая старинная русская повесть, роман или драма обходились без юродивого, устами которого обычно вещала народная мудрость. Обличающие речи блаженных гремели даже навстречу царям, на площадях столицы, под торжественный звон колоколов!..
— Э, да ты поэт, Илья, — улыбнулся холодно Раттнер. — Но мне придется, к сожалению, разочаровать тебя. Этот юродивый — птица другого полета! Я имею данные подозревать Памфилку в сношениях с «лесными дворянами».
— Шуткуешь, чи що, товарищ военком? — удивился Птуха — Цей дурень?.. Так волоки его в тюрагу, чего моргаешь?
— Рано еще! — ответил Раттнер. — А кроме того, врачи уверяют, что Памфил душевно-больной, страдающий навязчивыми идеями. С ним случаются иногда припадки. Но нет ли здесь ошибки, не притворяется ли мерзавец? Возьмите хотя бы вот эту манеру, — стоять часами около какого-нибудь дома. По мнению врачей, это тоже мания, а по-моему — удобный способ выследить кого нужно!
— Ну-ну, ты стал излишне недоверчивым, Николай! — потрепал его по плечу Косаговский. — Тебе всюду мерещатся «лесные дворяне». Даже в этом полоумном Памфиле.
— Гляньте, товарищи! — крикнул опять от окна Птуха. — К Памфилке какой-то тип присоединился, разговаривают.
Раттнер и Косаговский снова прильнули к стеклу. Действительно, в нескольких шагах от юродивого, прячась в тень, стоял человек. Памфил что-то говорил ему, возбужденно жестикулируя и указывая на дверь квартиры Косаговского.
— Хитер, дьявол! — сказал Раттнер. — В тень прячется! Поглядеть бы мне на него.
И вдруг, словно исполняя желание Раттнера, порывистый мартовский ветер ударил в висячий фонарь, качнул его, и свет упал на неизвестного. Косаговский и Раттнер увидели низенького, кряжистого человека, в кержацкой шапке с плисовым верхом и в раскольничьем же, туго схваченном в бедрах кафтане с «сорока мучениками» — бесчисленными складками на пояснице.
— Эге! Видно птицу по полету! — сказал Раттнер. — Пари держу, что у этого парня в кармане найдется флакончик «царской водки» и аспидный камешек. Старатель! Он только что вернулся с заветных берегов Витима, если не дальше откуда-нибудь! Дорого бы я дал, чтобы узнать, о чем он говорит с Памфилкой. А ну-ка, пойдем! — схватил он свою шинель. — Живее!
— Куда? — удивился Косаговский.
— Вниз, туда, на улицу! — крикнул уже от дверей Раттнер.
Летчик и Птуха бросились поспешно за ним вслед.
Неожиданно вынырнувший из темноты Раттнер перепугал старателя. Он метнулся в сторону и остановился рядом с юродивым, в свете фонаря.
По просьбе Раттнера «на затравку» выступил Птуха, грозно крикнувший:
— Ты чего, сатанюка, здесь околачиваешься? Кто ты таков будешь?
— Спаси тя Христос, товарищ! — ответил елейно старатель. — И чего ты хайлишь, испугал ажно. Ишь, урастый какой!
— Тебя спрашиваю, кто ты такой? — напирал на него Птуха.
— Асинька? Мы-то кто? Промысленники мы, от Алданзолота работаем.
— Промышленник! Знаем, чем ты промышляешь, контрабанда паршивая!
— Для че контрабанда? Она нам без надобности, кормилец. Говорю же — промысленник я! У меня и пашпорт имеется. Есвот-ка, глянь! — полез за пазуху кафтана старатель.
— А ты чего варешку раскрыл? — шагнул Птуха к юродивому. — Милостыню ждешь? Сегодня не подаем, на энтих днях приходи. Лети грачом отседа, божья дудка!
Но Памфил Трясоголовый не испугался Федора. Он долго молча глядел на Птуху выпуклыми и пустыми, как стекло потухшего электрического фонаря, глазами. И вдруг ответил дерзко:
— А вот не уйду!
— Дам я тоби по потылице! — решительно подошел к юродивому Птуха. — Ну, марш!
