состоянии нормально алгоритмизировать.
Согласись, что в части «потребностей» и твоих «уровней НДВ мы имеем тот случай, когда вынуждены руководствоваться осознанием проблемы на основании опыта. Вполне понимаю, тебе хотелось ударить по всем «зарвавшимся потребителям» более весомо, чем по здравому смыслу. Но не дано, и потому твоя «концепция» пребывает пока на уровне постановки задачи. Оригинальной, но лишенной «достаточности» для воздействия на безголовых людишек, руководствующихся одним бытием.
А вот со всем прочим: насчет обязанностей государства, надуманных сенсаций, космических «сюрпризов», адресации к книге «Мальчик» (которую я не преминул открыть, и еще раз убедиться в незаурядности ее автора), рыночной однобокости, другой «негативности» – абсолютно согласен, исключая, разве, наш давний спор относительно преимуществ, недостатков и «пригодностей» прежней и новой соцсистем.
Что думают о последнем уральские интеллектуалы, я не знаю. А вот свои соображения по двум конкретным вопросам, которые были заданы мне организаторами ИДК и которые имеют некоторое отношение к нашему разговору, в рамках прагматической процедуры продвижения в жизнь всего полезного и устранения негодного, прилагаю ниже. В них многое надергано из «Заметок», а потому прошу извинить за повторы тебе известного, правда, тут несколько в другом контексте.
И, наконец, о моем здоровье. Могу успокоить. «Начал, сдавать», тьфу-тьфу, касается больше естественного процесса старения организма, разве лишь чуть-чуть усугубленного прошедшей весной моим падением и весьма ощутимым ушибом плечевого сустава левой руки, о чем тебе не писал.
Теперь о том, что не упоминалось в твоем письме. Ты не прореагировал о необходимости борьбы против неразумного потребления; ни словом не обмолвился о планах выхода на пенсию; не ответил на вопрос о НДВ и еще на что-то. О прежних, в этом разрезе, твоих «упущениях» не упоминаю, считая их канувшими в вечность.
Бывай здоров и весел. Привет твоим домочадцам».
.
02.02
Из переписки с Поляковым.
«Дорогой Борис! На днях зашел ко мне Макаров. Устроили с ним вечер воспоминаний о прежних делах и людях. Перебрали много фамилий, в том числе, поговорили о работах по прессованию, о твоей докторской защите, нашем по ней заключении. Я по случаю вспомнил покойного Стаса Карлинского и его дневник, который мне удалось выпросить у Ольги Владимировны. Поразился тогда пунктуальности, грамотности и аккуратности Стаса даже на последних его страницах, написанных накануне ухода из жизни. Не нашел там ни одной ошибки, ни одной пропущенной запятой. В целом чувствовалось, что писал человек с больной психикой, хотя описания событий и характеристики действующих лиц были близки к действительности, по крайней мере, в значительной степени соответствовали моим о них представлениям. Так вот, повествуя о твоей защите, он отметил ее высокий уровень, тенденциозность нашего заключения, подписанного Орловым (но сочиненного, как он соизволил акцентировать, мною), невразумительность и «корявость» выступления на Совете Макарова. С последним согласен, тем не менее, Макарова я люблю за его знания и способность к теоретическому обоснованию обсуждаемых проблем, и потому прощаю ему порой «кореватое» изложение мыслей, что я связываю с его башкирским происхождением».
Привет и наши добрые тебе пожелания».
На следующий день получаю от Полякова.
«Уважаемый Владимир Александрович, добрый день. Благодарю за «пару строк»», приветы и добрые пожелания. Но я воздерживаюсь от комментариев «воспоминаний», так как последние сильно бьют по сердцу и тяжелы для меня и моих близких. Относительно Стаса Карлинского. Мы вместе учились в школе и институте и, зная его почти 50 лет, у меня никогда не было сомнений относительно его профессионализма, порядочности и человечности. Вечная ему память. Наилучшие пожелания Вам и вашим близким. Большой Привет и добрые пожелания Макарову».
«Борис, не переживай, и настрой на то близких. Диссертация в некоей степени сродни идеологии, а в последней споры даже у единомышленников в деле. Вспомни, как после нашей досадной размолвки, при случайной встрече, ты сказал (в моем тогдашнем восприятии и теперешней интерпретации), что жизнь сложнее (умнее, хитрее) наших о ней, часто однобоких, представлений».
Попросил у Макарова заключение по упомянутой диссертации. Неужели мы, вопреки быть максимально объективными, написали тогда что-нибудь непотребное? Нет, все корректно, полностью соответствует действительности. Вот, что было там по упомянутой «идеологии» и что не могло быть не отражено в связи с притязаниями на научный вклад.
«Более чем столетняя история блюмингостроения практически с неизменной технологией прокатки и практически постоянным составом оборудования, развивалась по пути инженерного анализа предшествующих аналогов, естественной эксплуатационной отработки новых конструкций и столь же длительного отбора рационального из них. Работал масштабный производственный эксперимент, который не мог не ограничить резко возможность и результативность чисто научных исследований. Наука в данной сфере фактически находилась на протяжении всех лет в позиции подтверждения принимаемых чисто инженерных решений. Так, например, отнюдь не на основании исследований, а на основе инженерного анализа было принято решение о повышении производительности блюмингов с 2 – 3 млн. тонн в год до 5 – 6 млн. Научно обосновывались, а не являлись следствием научных изысканий, решения по периодическому увеличению установочных мощностей приводов, вызываемого ростом производительности станов и требованиями повышения гарантий по их надежности. Обосновывались новые инженерные решения, например, по кольцевой слиткоподаче.
Совершенствование оборудования и технологии являлось прямым следствием инженерного анализа проблем проектантами, конструкторами и персоналом эксплуатации…».
Непонятно, что в этом заключении так возмутило Полякова? Разве мы могли допустить им так открыто пропагандируемую профанацию инженерного труда специалистов, в том числе, и собственного? Да и вообще все в науке того времени, особенно, в нашей области, было подчинено давно не делу, а формализованному до безобразия написанию «диссертабельно онаученных» трудов.
10.02
Как-то упомянул фамилию Солженицына. Теперь, после прочтения его публицистического трехтомника, не могу не сказать еще несколько слов.
Умный, хитрый, безупречно организованный, но сверх устремленный к болезненному эгоцентризму, связанному с его тюремно-лагерным заключением, неприятию всего, что не соответствует текущему видению им мира, его плюсов и минусов. Поначалу коммунизма, нашей соцсистемы, ее большевистского правления, а затем и западной демократии. Именно лагерное прошлое, якобы «позволившее (ему) оценить истинные свои задачи, истинную обстановку, и получить ту закалку, те особенные способности к твердому его стоянию», перевернуло все в больном сознании и, вопреки здравому смыслу, поставило это «все» с ног на голову. Отсюда его утверждения весьма алогичны, непоследовательны, противоречивы, а по сущности – являются антитезой действительным представлениям о нашем грешном мире.
«Поразительна история 17-го года –история самопадения февраля. Февраль упал сам. И была не война красных и белых, а народное сопротивление красным…
Мы потеряли от социалистического строя 110 миллионов человек!…
Наш советский человек привязан к своему месту полицейской пропиской. Местные власти решают, имею ли я право уехать из этого места или нет…
Спасение России
