Ход событий приобрёл совсем иной оборот.
Евгения Смольянинова пригласила меня в кабинет центра: кушетка, стул, окна с видом на деревья. "Я буду для вас петь, — ошеломила меня. — Петь русские народные песни". От неловкости ситуации, переизбытка эмоций я то и дело пыталась вскочить с кушетки. Смольянинова продолжала петь, и мелодика, интонация, знакомые и незнакомые, опутывали меня кружевом и вуалью. Не желая того, я погружалась в глубокий элегический сон.
Я не припомню ни слова из тех песен, что пела мне Евгения Смольянинова. Мне становилось уютно в безопасном и привилегированном уединении. Я даже смутно начинала различать лица своих дедов — ни тот, ни другой не дожили до краха Империи в 1917-м. В моём воображении, как фата-моргана, возникал силуэт пятистенка в глухой таёжной деревне Русского Севера, стёртой с лица современных географических карт… приближалась линия Западного фронта, где с двумя Георгиевскими крестами пал дед "за Веру, Царя и Отечество"… И я не припомню, как долго убаюкивал голос Евгении Смольяниновой. Знаю точно: каждый звук укладывался в ожерелье алхимии русской культуры, мозаику метафизического сиротства и метафизического Отечества. "Цивилизации нужна — по слову Достоевского — не только похлёбка для здоровья".
Наш разговор продлился за полночь.
"ЗАВТРА". Евгения, русская народная песня — это путь. Что стало для вас его началом?
Евгения СМОЛЬЯНИНОВА. Вы знаете, об этом можно говорить, можно не говорить, но я всегда говорю об этом. Рассказываю, что была Ольга Федосеевна Сергеева. Когда я впервые услышала по радио её голос, то не знала, ни кто она, ни жива или не жива… Но её голос поразил меня в самое сердце. Приблизительно через год услышала её в Петербурге, Ленинграде тогда. Был небольшой концерт. Выступали фольклорные коллективы, а потом — Ольга Сергеева. И пока она пела, я неотрывно плакала, в каком-то смысле всласть плакала, такими очистительными слезами. С этого выступления Ольги Сергеевой началось выстраивание моей системы ценностей, а её голос стал тем путём, по которому я пошла без оглядки. И внешний мир для меня уже не очень существовал. Я не очень его хорошо воспринимала, потому что вся моя внутренняя сосредоточенность была посвящена поискам внутри себя тропы к такому пению.
"ЗАВТРА". Вы пришли потом за кулисы?
Евгения СМОЛЬЯНИНОВА. Нет, это невозможно было сделать, её окружали приближённые фольклористы, они никого не подпускали. Но, честно говоря, подойти тогда я и не смогла бы. Когда ты понимаешь, что перед тобой не просто человек, а человек, которого коснулась длань Божия, то охватывает странное чувство. И ты не можешь подойти, потому что это невозможно. Я тогда не формулировала так, но было именно так.
"ЗАВТРА". О каком времени мы говорим?
Евгения СМОЛЬЯНИНОВА. Это были 70-е—80-е годы. Неожиданный ренессанс народной песни. Открылось окно, из которого повеяло луговыми травами, лесами, живой радостью. Люди захотели жить в своей стране в своём народе, задышать, наконец, полной грудью. "Перестройка" подхватила эту жажду.
"ЗАВТРА". И тогда резко перестали хотеть жить в своём народе.
Евгения СМОЛЬЯНИНОВА. Я даже не хочу говорить на эту тему. Всё уже прошло, а Ольга Сергеева, записи её песен, остались..
"ЗАВТРА". Когда же вы познакомились?
Евгения СМОЛЬЯНИНОВА. В 1985 году я к ней приехала в деревню по рекомендательному письму.
"ЗАВТРА". Приехали как к учителю?
Евгения СМОЛЬЯНИНОВА. Именно так. И она меня учила. Она пела — я слушала. Такое обучение — лучшее, это как летать учиться. Так научить может только тот, кто сам умеет летать. Летать в высоком пространстве невовлеченности в сиюминутное, суетное и страстное. В пространстве, откуда открывается красота, благородство и величие каждой человеческой жизни. Ольга Федосеевна Сергеева так пела. Совершенно.…
"ЗАВТРА". Вы часто исполняете русские народные песни на концертах?
Евгения СМОЛЬЯНИНОВА. Да, конечно исполняю, но в очень малом количестве. В очень малом. Народная песня — не для сцены. Я пою только чтобы напомнить: она жива, она поётся… Я пою народные песни 33 года, и мне все время открываются новые возможности, какие-то до поры до времени скрытые во мне резервы. К этому невозможно привыкнуть, это радость, которая не имеет конца. Думаю, я всю жизнь учусь петь эти песни. Два года назад мне по-новому открылось умение исполнять песни Ольги Федосеевны. Я будто заново встретилась с нею своей душой.
"ЗАВТРА". И решили пересмотреть свой путь?
Евгения СМОЛЬЯНИНОВА. Пришло чёткое понимание, что толку воду в ступе… Два года назад после концерта в Екатеринбурге меня пригласили посетить Свято-Елизаветинскую богадельню. Я пела в палатах, глядя, как страдание живет с радостью. И вот одна бабушка, Екатерина спросила: "А вы знаете такую песню: "А любовь всё живёт в моём сердце больном"? И я запела романс "Хризантемы". Выглядело так: она сидела на своей кроваточке в халатике, я стояла перед ней и пела. И она, устремив глаза вдаль, будто в небо, пела со мной душою. Под этим впечатлением я вернулась домой, и мне вслед позвонили из богадельни: Екатерина скончалась. Я поняла тогда, она захотела пропеть напоследок главное: "…любовь всё живёт в моём сердце больном…" Встреча и разлука с Екатериной повлияли на мою жизнь..
"ЗАВТРА". Вы в чём-то разочаровались?
Евгения СМОЛЬЯНИНОВА. Задумалась. На сцене ты ослеплён рампой, огнями, и жизнь человека где-то далеко. А оказалось, она рядом, прямо перед тобой. И её горести, печали, в конце концов, смерть, становятся частью уже твоего пути. Но мы боимся потрясений. Боимся глубоких переживаний, тратим огромное количество сил, средств на то, чтобы не замечать боли, страданий, чтобы в погоне за иллюзией не отдавать себе отчета в том, что иллюзия эта в одну секунду может рассыпаться. Реальность мира такова, что он скорбный, а человек — смертен. Но вот он слушает русскую народную песню. И чувствует: смерть не является чем-то конечным. Потому что песня как бы содержит человека, его душу, его душевные переживания. Мы можем прикоснуться к песне и понять, что чувствовал человек много-много веков тому назад. Песня — это увековеченность во временном. Но если взрастаешь на песнях про "Чебурашку", то о чём говорить? Я задумалась о поисках форм исполнения, которые вылились в одну форму, а именно — быть Ариной Родионовной. Давать человеку возможность получить недостающую ласку, тепло, любовь, надёжность, заключающиеся в русских народных песнях и манере пения, от Ольги Сергеевой мне перешедшей.
"ЗАВТРА". В медицинский центр к вам приходит пациент, вы для него поете, а потом он делится с вами смятением, угнетённостью, страданием. Не тяжело выслушивать?
Евгения СМОЛЬЯНИНОВА. Нет, вообще не тяжело. Что ж здесь сложного, слушать человека? Один человек вам расскажет горькую историю своей жизни, второй радостную, а третий красивую. Мы всегда что-нибудь рассказываем друг другу. Но сегодня сама возможность рассказать человеку, который тебя слушает — редчайшая возможность. Нам сегодня глубоко безразличны переживания другого человека. А если мы и выслушиваем их, то переживаем свои переживания.
"ЗАВТРА". Вы не хотели когда-либо стать врачом?
Евгения СМОЛЬЯНИНОВА. Должна сказать, что я никогда не хотела быть ни актрисой, ни певицей на сцене. Никогда. Я хотела петь народные песни — да. Я хотела петь песни Ольги Сергеевой — да. Дальше моя мечта не шла. Но когда начала петь, то жизнь стала так складываться, что я попала в медицинские круги. В 1982 году познакомилась с Андреем Владимировичем Гнездиловым. Сегодня он — знаменитый доктор, редкий по глубинной ответственности проживаемой своей жизни человек. А тогда работал в детской клинике, психотерапевтом. Три года подряд, еженедельно, в его доме собирались гости, среди гостей была и я, по просьбе Андрея Владимировича не раз пела русские народные песни. Оказалось, среди гостей были врачи со своими пациентами, с душевнобольными людьми, которые нуждались в особом попечении, родственники, которые не хотели отправлять их в общие клиники. В подробности я не вникала никогда, просто пела. Через год-полтора такой практики, бессознательной в каком-то смысле, до моего сведения довели, что песни, мною исполненные, действуют умиротворяюще, дают пациентам ощущение покоя. Андрею Владимировичу я часто говорила о голосе Ольги Сергеевой. И выяснилось, что он знает фольклористку, которая Ольгу Сергееву привозила в Ленинград; больше того, он её консультировал. Он-то и дал мне рекомендательное письмо, с которым я приехала к Ольге Сергеевой.
P.S. Можно сказать, круг замкнулся. Но! Историей я поделилась с подругой. Она — человек жёсткий, практичный, без эмоций, возглавляла отделение реанимации для новорождённых детей ведущей клиники Москвы. В ответ ждала услышать нечто циничное, врачи нередко высказываются цинично. "В начале 2000-х, — сказала она, — в отделение привезли девочку с очень тяжёлыми патологиями. В отделение на несколько часов я пускала родителей. И вот пришла мама этой девочки, очень простая женщина из деревни, не помню названия, под Вологдой. Она сказала: моя дочь будет жить. Она приходила каждый день, садилась рядом с инкубатором девочки и напевала песни. Ни я, ни кто-либо другой из врачей, медсестёр, санитарок таких песен ни разу не слышал. Кто-то начинал косо смотреть, кто-то крутил пальцем у виска. Я не обращала внимания, не мешала посещениям. Через месяц девочку перевели в педиатрическое отделение. Прошло года три. И однажды ко мне в кабинет вошла та женщина с очаровательной девочкой. Я поцеловала её и сама расплакалась".
