Была и такая надежда — демонстрация российской стороной многовариантности, готовности к политической импровизации и гибкости вызовут в Токио адекватный ответ. Такого отклика не последовало. Напротив, японская дипломатия начала публично демонстрировать давление.
Я помню, какое неприятное впечатление на вей команду президента и, естественно, на самого Б. Н. Ельцина произвело то, что в Мюнхене, во время встречи «большой семерки», под очевидным для всех давлением Японии в Мюнхенскую декларацию был включен пункт, касающийся «северных территорий». Был нарушен очень важный принцип двусторонности при разрешении спора между соседями.
Тем не менее вплоть до отмены визита, президент надеялся, что Япония сможет преодолеть «ступор» в своей позиции. В Токио все еще находилась группа подготовки. Некоторые надежды были связаны с ожидаемым приездом в Москву министра иностранных дел Японии господина Ватанабэ. Надежды эти не оправдались. Ватанабэ не привез из Токио ничего нового. Разочарование Б. Н. Ельцина было чрезвычайно велико, и этим в значительной мере объясняется та жесткость, с которой он говорил с министром. Ельцин сидел с окаменевшим лицом, на скулах у него играли желваки. Говорил он сухо, едва открывая рот.
Я присутствовал на этой встрече и имею возможность воспроизвести основные элементы ее хода.
Ватанабэ:
— Есть решимость сделать так, чтобы визит блестяще завершился, в отличие от приезда Горбачева.
Ельцин:
— В то время вы не считали визит Горбачева неудачным.
Ватанабэ:
— Горбачев не смог полностью отмежеваться от коммунизма.
Ельцин:
— Не будем обсуждать кандидатуру Горбачева. Нет времени.
Ватанабэ:
— Мы знаем Вас как человека реальных действий. Японский народ возлагает надежды на реализацию ваших решений.
Ельцин, угрюмо и молча смотрит на министра. Ватанабэ:
— Помню нашу последнюю встречу. Вы говорили, что Япония мало помогает России. Я изучал этот вопрос. Действительно, помощь задерживается.
Ельцин:
— Я подтверждаю, что Япония находится на последнем месте из стран «семерки» по помощи. А Япония все спорит, дать или не дать сто миллионов. Мы не торгуемся и не спорим о ста миллионах.
Ватанабэ:
— Есть причины задержки. Главная причина — во внутренней системе получения помощи в самой России.
Ельцин:
— Другим это почему-то не мешает. Япония пока не выходит на реальный масштаб экономических отношений с Россией.
Ватанабэ:
— Несмотря на отсутствие нормализации в государственных отношениях, Япония делает все возможное для оказания помощи вашей стране.
Ельцин молчит, однако на его лице смешанное выражение удивления и раздражения.
Ватанабэ:
— Мы хотели бы, чтобы вы с премьер-министром Миядзавой построили новые отношения между нашими странами. Если раньше мы требовали четыре острова немедленно, то сейчас мы идем навстречу. Если Россия признает суверенитет Японии над этими островами, то мы будем очень гибкими в отношении сроков и условий передачи. Мы передали господину Козыреву наши гибкие предложения. Но реакции пока нет. Нет комментариев. Я прошу дать ваши контрпредложения. Мы знаем вашу идею пятиэтапного урегулирования. Есть ли альтернатива этому плану? Хочу попросить признать действенность совместной декларации 1956 года и ее 9-й статьи. Этого не сделал Горбачев. Мы просим по островам Итуруп и Кунашир принять политическое решение. Обозначить направление для переговоров по поводу принадлежности, исходя из истории.
Ельцин:
— Ваша позиция не неожиданна для нас и не нова. Я не допускаю никаких предварительных условий в отношении России. Мы готовы вести переговоры. Но я не имею возможности изложить свою точку зрения. Она будет изложена в Токио.
Ватанабэ:
— Я понял, что Президент скажет свою точку зрения в Токио? Но Япония нуждается во времени, чтобы принять решение. Я боюсь, что если вы раскроетесь только в Токио, то у Миядзавы будут трудности осмыслить ваши идеи.
Ельцин:
— Я уважаю вас, господин министр, и ваш профессионализм. Но позиция Японии в течение этого года по «северным территориям» усложнила решение вопроса и накалила обстановку как в России, так и в Японии. Я пока не вижу стремления Японии конструктивно двигаться вперед. Чем больше будет нажим, тем труднее будет решать этот вопрос.
Б. Ельцин был крайне раздражен и недоволен этой встречей. Ему, очевидно, даже было трудно это скрыть. Он сухо попрощался и быстро вышел своей тяжелой походкой. Мне думается, что именно эта встреча окончательно убедила президента не ехать в Японию. Однако внешние проявления того, что визит катастрофически рушится, стали заметны лишь через неделю после встречи с министром иностранных дел.
На 9 сентября была намечена большая пресс-конференция Б. Н. Ельцина, посвященная предстоящему визиту. С учетом ее масштаба мы приготовили просторный зал в четырнадцатом корпусе Кремля, который к моменту начала пресс-конференции был забит до отказа. Была представлена вся мировая пресса. Первые ряды заблаговременно заняли предусмотрительные японцы. Ничто еще не предвещало скандала. О жестком разговоре Ельцина и Ватанабэ, из которого можно было бы сделать определенные выводы, знал лишь ограниченный круг лиц.
В этот день (9 сентября) проходило совещание Совета Безопасности. Вопрос о визите в Японию не стоял в его повестке дня. Очевидно, решение об отмене визита президент принял самостоятельно.
Примерно за час до начала пресс-конференции (в перерыве заседания Совета Безопасности) Борис Николаевич вызвал меня к себе и сказал, что визита в Японию не будет.
— Объявлять об этом пока не нужно, это будет сделано по дипломатическим каналам. Но пресс-конференцию отмените. Скажите, что заседание Совета Безопасности идет сложно и необходимо мое присутствие. Извинитесь перед журналистами от моего имени.
Я так и сделал.
В зале было впечатление шока. Мне казалось, что вся масса журналистов вместе с камерами, объективами, микрофонами обрушилась на меня. Видно было, как находившиеся в задних рядах журналисты ринулись вперед, роняя стулья и расталкивая друг друга. Из зала доносилось: «А визит? Отменяется ли визит?»
Что я мог сказать? Воспользовавшись дверью, которая была у меня за спиной, я быстро вышел из зала. Ринувшихся вслед за мной журналистов остановила охрана.
В этот же день несколькими часами позже пресс-служба президента выпустила подготовленное Министерством иностранных дел сообщение о переносе визита на более поздний срок.
К осени 1992 года завершилась политическая эволюция Руслана Имрановича Хасбулатова, этого, безусловно, талантливого, но по-восточному коварного политика. Известно, что толчок его политической карьере дал сам Б. Н. Ельцин, предложив вместо себя на пост спикера Верховного Совета. Сделал он это, кстати, по совету Сергея Красавченко. Никто не мог предположить, что этот человек, занимавший на первых порах своей деятельности реформистские позиции, окажется в конце концов в жесточайшей конфронтации с президентом, сторонником консервации «власти советов».
Надо сказать, что Борису Николаевичу в отношении соратников не везло. По сути дела, два ближайших к нему человека, в которых он вложил огромный политический капитал, предали его: Хасбулатов и Руцкой. Для меня это до сих пор остается загадкой, поскольку Ельцин — человек проницательный и осторожный. Думаю, что здесь сказалась специфика дней, когда формировалась команда «первопроходцев». В условиях ранней, романтической демократии совершенно невозможно было черпать из старого номенклатурного котла. Приходилось полагаться на новобранцев, чьи политические и моральные качества были мало кому известны. Лишь позднее стало очевидно, что в лице Хасбулатова президентская команда обрела хитрого и коварного противника. Опасность, однако, заключалась не в самом Хасбулатове, а в том, что в силу обстоятельств он получил в союзники прокоммунистические Верховный Совет и Съезд народных депутатов. Это был союз огромной разрушительной силы.
Я не был близко знаком с Р. Хасбулатовым. Наши встречи носили случайный характер. Время от времени я имел возможность наблюдать его, когда он приезжал в правительственный аэропорт Внуково-2 на проводы президента при заграничных поездках. Внешне он представлял собой удивительный контраст с А. Руцким. Руцкой всегда был прекрасно одет — в дорогие пальто и костюмы, с тщательно подобранным галстуком. Его усы, прическа, вальяжные манеры, которые он очень быстро усвоил, выдавали в нем склонность к барству. Хасбулатов на его фоне смотрелся более чем скромно. На первых порах это вызывало сочувствие. Казалось неким признаком профессорского демократизма. Вечно изжеванный плащ, сбившийся набок галстук унылого цвета, растрепанная шевелюра. Походочка — что-то среднее между шкиперской и кавалерийской. Но более всего удивляли ботинки. Грязно-желтого цвета, нечищеные. Да и лицо было под стать одежде — какое-то помятое, сероватого цвета.
