Вот так ты поддалась на уговоры подружек податься в Москву. Но не за песнями. Тебе обещали, что устроят работать в модельное агентство. А выставили на панель, почуяв хорошую прибыль от твоей красоты. Ты была там всего неделю и успела повидать все, что с этим неизбежно связано. Тебе было отчего реветь в тот вечер и чего бояться.
Может, и я тогда тебя здорово напугал.
Вот так мы и доехали с твоим баульчиком. Баульчик был, прямо сказать, не богат. Да и я, на своем уазе, тоже не из миллионеров, особого доверия, наверное, все-таки не вселял. Но ты уже, видимо, каким-то шестым женским чувством почуяла, что я твое спасение, твой маленький причал.
И осталась.
КТО ТЫ? Так ты стала жить с нами. Правда, на дворе был декабрь, конец года, и я целыми днями пропадал на работе, форсируя сдачу годового плана. К тому же быстрыми шагами надвигались выборы в Думу, и я был вынужден до ночи просиживать в выборном штабе, а потом, как правило, ехал домой отсыпаться, а вовсе не к тебе. Виделись мы с тобой урывками, днем. Я приезжал к тебе, оставлял денег, чтобы ты могла купить еду и немного приодеться, все-таки зима на дворе. Правда, я приставил к тебе охранника, который ходил с тобой по магазинам; я уже тогда почему-то боялся. Но не того, что ты сбежишь. Я боялся за тебя, боялся, что тебя обидят, заберут менты за отсутствие регистрации или еще что-нибудь. Ты ведь была слишком, слишком яркой.
Вечерами тебя от скуки спасали Лешка с Людкой и телевизор.
Так прошла неделя. Ты отлежалась, приоделась, порозовела. Новые одежки, которые ты напокупала за неделю, тебе очень шли. Но, видимо, они здорово требовали аудитории, тебе с очевидностью хотелось покрасоваться. И ты стала требовать общения, врывалась, как маленький ураган, к нам на работу, вертелась юлою, чтобы все могли оценить красоту твоих форм.
Не знаю почему, но тебя приняли. Наша женская часть коллектива, обычно очень критичная к особам своего пола, почему-то быстро смирилась с твоим существованием и даже стала подкармливать тебя булками и чаем. Охрана, из комендатурских фээсбэшников, вообще была от тебя без ума.
Скоро ты вообще уже, где-то в глубине души, подсознательно, стала, видимо, считать меня своей собственностью, и могла запросто, без всяких предупреждений, влететь в новой заснеженной шубейке ко мне в кабинет и, поджав красивые лапки, уютно развалиться в кресле, мило болтая про всякую ерунду. Это здорово отвлекало, и я выгонял тебя в предбанник; тогда ты внезапно замолкала и начинала дуться.
Время шло, а я так ни разу и не переспал с тобой. А ты уже начинала гудеть про то, что не мешало бы съездить домой, к матери, сказать ей, что вот, мол, я живая и здоровая, и вообще у меня все хорошо и пушисто.
Проблема была не только в том, что я здорово выматывался на работе. Просто через неделю я вдруг с удивлением увидел, что ты перестала быть девочкой на ночь, а стала шикарной и милой Женщиной, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Мне, лишенному последние годы настоящего женского тепла и участия, вдруг страшно захотелось, чтобы ты позвала сама. К тому же, когда я приезжал вечером к тебе и мы оставались одни, тебя словно подменяли: ты становилась молчаливой и сидела маленьким истуканчиком. Добиться от тебя чего-либо было невозможно. Лишь потом я понял, что последние месяцы не прошли для тебя даром и в любом мужике ты видела прежде всего скота, жаждущего только твоего шикарного тела. Наверное, ты боялась, что так же будет и со мной. И не получится красивой сказки. Которую, может быть, ты ждала. Но меня твоя молчанка здорово обижала, я не знал, что делать, вставал и уходил. А ты молчала вслед.
Время шло, ты никак не звала, было ясно, что скоро придется тебя отпустить домой, и непонятно: вернешься ли ты обратно? Тогда, чтобы хоть как-то подвигнуть тебя на эту постельную жертву, я начал издалека, предложив тебе, кроме обычных одежек, купить красивое нижнее белье; естественно, это было тут же профинансировано. Я тебе сказал, что это будет твой лучший подарок мне, мне будет очень приятно.
Вечером я позвонил тебе, поинтересовался, куплено ли? Ты сказала, что все купила, и я, возрадованный тронувшимся льдом, помчался к тебе. Разочарование было ужасным; ты купила все, что угодно, — свитер, колготки, сапожки, кучу другого барахла, — но только не то, что я просил! Так повторялось три дня подряд, я здорово обиделся, и когда вечером ты снова влетела ко мне в кабинет, — настала моя очередь играть в молчанку.
Единственное, что я изрек с мрачным видом, это то, что никакой взаимности нет и, видимо, не будет, и потому я завтра покупаю тебе билет до Воронежа и отпускаю тебя.
Ты ничего не ответила, видимо, посчитав это бредом. Лишь потом, когда я, выжимая из уазика лошадиные силы, что есть мочи погнал машину к твоему дому, в тебе что-то шевельнулось. Не знаю, что прокрутилось в эти минуты в твоей милой головке, но ты вдруг начала реветь.
Слезы резанули душу. Я понял, что не все потеряно, и лихо промчался мимо твоего дома, тормознув у метро. В следующий момент ты уже прятала лицо в огромном букете белых хризантем, обильно поливая их слезами, но на лице уже бродила улыбка!
С этими хризантемами ты носилась дома, как заведенная игрушка, не зная, куда их пристроить.
Может, это вообще были первые в твоей жизни цветы?
В конце концов цветы устроились. За время беготни с цветами я успел откупорить бутылку шампани и налил в чашки, другой посуды на той квартире не было. Мы выпили. Я не знал, что делать дальше, и задал тебе этот самый дурацкий вопрос всех времен и народов: ты хочешь меня? В ответ на эту глупость снова началась твоя излюбленная молчанка!
Белый, как снег, истуканчик (а ты была природной блондинкой, да и одета была в тот вечер во все белое) молчал, нашаривая что-то глазами на полу. Что бегало в эти минуты в твоей голове, что там решалось? Не знаю. Может быть, ты снова вспомнила все эти страшные дни до меня, все эти похотливые липкие руки и тела, и тебе снова стал мерещиться конец счастливой сказки?
Я снова не выдержал и, выплеснув остатки шампани, пошел к выходу. Вот тут-то и случилось маленькое чудо. Ты вскочила и встала между мной и дверью. Молча. Я опустил куртку и в следующий миг твои руки уже обнимали меня, а из твоих глаз сочились слезки. Ответ был дан. Молча. Без лишних слов и эмоций.
Дальше меня ждала куча удивительного, невиданного доселе ни с кем и никогда.
Времени у нас было навалом, и ты предложила вначале поесть, побожившись, что меня ждет знатный ужин. В меню знатного ужина оказался суп из пакетика и жареные окорочка; вначале я принял это за издевательство, но махнул рукой, считая это не главным. Лишь потом, когда ты уже парилась на воронежском централе, твоя мать объяснила мне, что ты совершенно не умеешь готовить, просто у нее не было времени учить тебя.
Я скорбно доедал вредоносные для русского здоровья окорочка, проклиная себя за то, что не зашел в магазин за нормальной пищей. Ты же уже все слопала и направилась в ванную, куда попытался вломиться и я, но ты велела ждать. Ждать так ждать.
Когда ты вышла, я поразился: ты оказалась еще лучше и прекраснее, чем я думал. На тебе были красные трусики-шортики и мягкие шлепки. В них ты и прошлепала к постели. Я не стал тебе мешать стелить, боясь опять что-то сделать не так и заработать очередную молчанку с истуканчиком в красных штанишках.
Главный сюрприз еще ждал меня.
Я шел к тебе, на ходу раздеваясь. Я знал, что на тебе уже ничего нет, я это чувствовал и торопился. Но тут... Когда я попытался влезть под одеяло, ты вдруг инстинктивно, по-детски, как малышка, вдруг схватила кулачками одеяло и подтянула его под самый подбородок. И так держала.
Я осекся. Кто ты? Ты ли девочка с панели, развратная и на все готовая? Что это, откуда такая стыдливость? Оставалось только одно: лечь поверх одеяла и, целуя твои волосы и сжатые губы, уговаривать тебя пустить в постель и меня.
Ты пустила. Но то, что ты сделала до этого с этим одеялом, осталось в памяти навсегда. Это изменило все. Ты этим окончательно поставила точку на всей своей предыдущей жизни, став снова девочкой. Вот так символы обретают реальность, вот так ты отвоевала тогда для себя меня.
НОЧЬ ВОПРОСОВ И ОТВЕТОВ В постели ты оказалась очень уютной. Наверное, я никогда не подумал бы ранее, что это слово может быть применимо к Женщине. Но ты так повторяла своим телом мои очертания, что порой думалось, что ты действительно моя вторая половина, и это не аллегория. Ты была уютной! И по-кошачьи пушистой.
Мы долго не могли уснуть, тем более ты впервые разговорилась. Странное дело, тебя, в твои восемнадцать, интересовали вечные темы. Ты попросила меня вдруг рассказать тебе о Боге, и я вкратце пересказывал тебе Заветы, приплетая туда то Климова, то Фрейда, то Коран с Торой. Ты слушала. Как всегда молча, внимательно, что-то откладывая по полочкам памяти. Я спросил тебя: зачем все это? А ты попросила не лезть в душу. Пока. До времени.
